Грустная история со счастливым концом - Юрий Герт

Она предложила Эрасту Георгиевичу провести у себя в школе широкое показательное мероприятие — День Итогов.

Результаты эксперимента пора популяризовать, в этом деле она, Ферапонтова, обещает со своей стороны полную поддержку.

Не будем излагать подробности этого в наивысшей степени значительного разговора. Нам понятны чувства обоих — Эраста Георгиевича, который со спокойным достоинством оценил проект Екатерины Ивановны, сделав несколько замечаний, и Екатерины Ивановны, которая, не возражая, их приняла. Да и сам разговор был короток настолько, что к его концу в пепельнице на столе у Эраста Георгиевича легли рядом всего два окурка: один— от папиросы «Казбек», другой — от сигареты с фильтром...

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ,

в которой описываются кое-какие события,

не предусмотренные экспериментом

События, на которых мы остановимся, развернулись в эпоху расцвета, можно сказать — апофеоза воспитательного эксперимента. Их началом послужили финальные состязания школьного КВН.

Уже упоминалось, что борьба за лидерство по школе № 13 выявила двух главных соперников: девятый «Б» и десятый «А». Эта борьба особенно обострилась в ожидании месячного результата. Силы сторон были на пределе, а предварительные подсчеты дали примерно равное количество баллов. Теперь все решала победа в КВН.

Краткости ради мы пренебрежем различными перипетиями азартной схватки, сопровождаемой криками, рукоплесканиями и неистовым топотом переполненного зала. Заметим только, что обе команды неуклонно демонстрировали волю к победе, и всякая неудача, любой проигрыш тут же вызывал новый бросок вперед. И до самой последней, заключительной фазы, до поединка между капитанами команд, 9 «Б» и 10 «А» шли почти вровень.

Все решала «дуэль капитанов».

Читатель и без нашей подсказки, видимо, сообразил, что капитаном девятиклассников был... Да, да, разумеется — Женя Горожанкин!

И вот Женя Горожанкин вместе с капитаном команды 10 «А» Эдиком Мишуриным поднялись на сцену, заняли свои места за низеньким столиком и самая ответственная стадия состязаний началась.

На первых порах шла легкая тренировочная разминка. Эдик Мишурин, с добродушной снисходительностью старшего, предложил Жене, назвать трех писателей с одинаковыми фамилиями. Женя, не задумываясь, назвал и ответил вопросом: какие три писателя имели один псевдоним. Эдик, пренебрежительно улыбаясь, удовлетворил Женино любопытство и спросил, какие имена писателей обозначают горькое, сладкое и соленое. Женя, едва взглянув на Эдика, тут же назвал три имени и в свою очередь осведомился, какие писатели содержат в своих именах три цвета: красный, синий и черный. Эдик, пытаясь прикрыть растерянность иронической усмешкой, заворочался в кресле, побагровел и расстегнул на груди молнию...

Жюри, посовещавшись, присудило Горожанкину десять, Мишурину — семь очков. Картонку с цифрой «десять» приподняла над головой Таня Ларионова — председатель жюри. Лицо ее выражало, как и требуется в подобных случаях, абсолютное бесстрастие.

Когда затихли аплодисменты, участники турнира перекинулись к более сложным задачам, испытывая друг друга в области точных и гуманитарных наук и особенно в той области, где никакая наука не поможет, если пасуют изобретательность и быстрота мысли.

Женя Горожанкин вел игру совершенно свободно. Казалось, если он и задерживался с ответом, то лишь для того, чтобы придать больше веса своим словам. Он вежливо выслушивал вопрос Мишурина, затем откидывался на спинку и замирал в полнейшей сосредоточенности на несколько секунд. Затем он поворачивался к Эдику. Он смотрел на него, смотрел куда-то повыше глаз, туда, где индийские киноактрисы рисуют темную точку, и спокойно, даже каким-то вяловатым тоном, словно перечитывая надоевший текст, произносил ответ.

Что же касается Эдика Мишурина, то вначале, как мы знаем, он раздвинул молнию на груди, потом расстегнул молнию на правом кармане, чтобы вытащить платок — передние ряды видели, что пот с него лил градом,— потом, уже без всякой нужды, он расстегнул молнии на своих нагрудных карманах, на рукавах. Он уже не мог утаить, что нервничает, что сбит с толку, что безошибочные Женины ответы совершенно выбили его из колеи. И это в то время, когда самые замысловатые вопросы Горожанкин разрешал без труда, без всякого заметного усилия...

Что творилось в зале!.. Это проще, как говорили в старину, представить, чем пересказать. Состязания давно уже перестали быть состязаниями, победа девятиклассников была предрешена, и над Эдиком Мишуриным, красивым, самоуверенным, известным всей школе остряком, бессменным конферансье самодеятельных концертов, открыто потешались все, кроме, понятно, десятиклассников, не выпускавших из рук плаката: «Ура, мы ломим, гнутся шведы!»— единственного плаката, каким они запаслись.

Девчонки визжали, мальчишки оттаптывали подошвы, зал хохотал, вопил, скандировал: «Же-ня — мо-ло-дец!» Жюри, без предварительных переговоров, после каждого номера прибавляло к счету 9 «Б» десятку за десяткой.

И вот здесь-то и произошло совершенно неожиданное: Женя Горожанкин отказался от дальнейшего соревнования. То есть он поднялся и, повернувшись к столику жюри в глубине сцены, заявил, что выходит из игры, а его место пусть займет дублер.

Никто ничего не понимал. В самый последний, самый ответственный, в самый, самый, самый... момент! Отказаться от победы, которая уже в твоих руках!..

С тем же неистовством, с каким еще минуту назад набитый до предела зал приветствовал каждое слово, каждый Женин ответ, с тем же неистовством зал обрушил теперь на него крики, топот и свист. Но Женя Горожанкин был непоколебим. Перед растерявшимся жюри, которое одновременно пыталось и навести порядок в бушующем зале, и уяснить странное решение Горожанкина, и найти выход из необыкновенной ситуации,— перед растерявшимся, загнанным в тупик жюри Женя повторил, что просит заменить его дублером, и медленно, с едва заметной усмешкой на плотно стиснутых губах, по ступенькам сошел с подмостков. Эдик Мишурин обалдело улыбался ему вслед.

Едва ли стоит описывать дальнейшее... Дублер Горожанкина, Сашка Трепляков, болтун и хохмач, но в общем-то «остряк для домашнего употребления», как о нем говорили, скис после первого же вопроса Мишурина и мямлил что-то невразумительное, растерянно косясь на блиставшего молниями Эдика. Тот снова застегнул куртку на все застежки, а десятиклассники подняли свой плакат «Ура, мы ломим...» к самому потолку.

Девятый «Б» проиграл.

Это сделалось очевидным еще до того, как жюри объявило свое решение. И когда это сделалось очевидным, к Жене Горожанкину, который не вышел из зала, а занял место в конце прохода у двери, подошел Витька Шестопалов и тихо произнес:

— Пошли.

Женя, казалось, ждал этого мгновения.

...Они шли по ярко освещенным коридорам, по гулким, пустым, безлюдным лестничным переходам, не произнося ни слова, поднимаясь с этажа на этаж. На верхнем этаже Шестопалов остановился перед какой-то дверью, обернулся к Жене и сказал:

— Входи...

И в его глазах, за длинными девичьими ресницами, мелькнуло печальное, грустное выражение...

Женя распахнул дверь, шагнул в темноту — кромешную, потому что дверь за ним тотчас захлопнулась, и после пустынных ярких коридоров мрак показался Жене особенно густым. С разных сторон, не давая ни отступить, ни даже упасть, на Женю обрушились удары, короткие, частые, в полной тишине. Только сопенье, только разгоряченное дыхание слышалось вокруг.

Женя неплохо владел самбо, знал приемы дзю-до, а это кое-что значит в столь критических обстоятельствах. Он кого-то толкнул, кого-то сбил с ног, кого-то опрокинул, дотянулся до выключателя, щелкнул — и увидел вокруг ожесточенные, враждебные лица одноклассников.

Внезапно вспыхнувший свет на мгновение ослепил их, но не повлиял на воинственные намерения. Кто-то крикнул:

— Ничего, можно и при свете!..

Женя попытался заговорить — его никто не слушал. Пятнадцать человек, обступив полукольцом, притиснули Женю к стенке. Пятнадцать человек яростно размахивали кулаками перед его носом. Они не были настроены разводить дискуссии, доказывать, спорить. Они были командой, которой изменил капитан, и хотели с ним расквитаться!..

Женя понял, что ему не помогут никакие приемы дзю-до...

Он весь подобрался, напрягся, сконцентрировался, как он это называл про себя. Он сгустил, сосредоточил в едином фокусе всю свою волю. «Спокойно,— приказал он себе,— спокойно, и еще раз спокойно, и еще немного, и теперь уже совсем-совсем спокойно... Вот так».

Он побледнел. Холодным, звездным мерцанием зажглись его зрачки. Он хотел... И знал, что сейчас он может все, что хочет...