Бремя молчания - Хизер Гуденкауф

Я кивнул и снова попробовал взять Фильду за руку. Она не отодвинулась.

— Начну с хорошей новости. Мы не нашли у миссис Грегори никаких отклонений или заболеваний, способных помешать зачатию. Конечно, мы сделаем еще анализы, но я бы рекомендовал вам пойти другим путем.

— Например… — начал я.

— Например, я бы советовал вам, мистер Грегори, сдать спермограмму. Бесплодие бывает вызвано недостаточной подвижностью сперматозоидов.

— Вот как… — Я натужно засмеялся. — По-моему, в этом нет необходимости. Думаю, все получится в свой срок. А может, нам просто не суждено иметь детей.

Фильда высвободилась одним движением. Она не выдернула руку, а именно высвободилась, и я не сразу встревожился. Мне стало страшно, только когда она соскочила со смотрового кресла и, ни разу не оглянувшись и даже не попрощавшись с врачом, выбежала из кабинета. Странно! Фильда всегда бывала неизменно вежлива со всеми. Я поблагодарил врача от имени нас обоих и пошел за ней. На улице шел дождь. Когда я выглянул на стоянку, Фильда отъезжала в нашей машине прочь.

Я прошел до дома пешком почти три километра, вконец загубив ботинки. Подошвы отсырели и размокли, я оставлял за собой мокрые следы. Дома Фильды не оказалось. Я решил, что она хочет побыть одна и подумать. Время тянулось медленно, минуты превращались в часы. Наступил вечер. Наконец я позвонил в «Моурнинг Глори» и неуверенно спросил тещу, там ли Фильда. Миссис Моурнинг ответила, что к ней дочь не приезжала.

— Вы с ней что, наконец поссорились? — добродушно спросила миссис Моурнинг. — Самое время, вы ведь женаты всего четыре года!

Я натужно рассмеялся и попросил передать Фильде, чтобы она мне позвонила, если вдруг объявится.

Дождь кончился, но уже стемнело. В полумраке мне стало совсем одиноко. Я едва не задыхался от пустоты. Наконец, я понял, что Фильде не просто захотелось побыть одной. Пошел в гараж и выкатил другую нашу машину — «обычную», как говорила миссис Моурнинг, «шевроле-шеветт» бронзового цвета. К счастью, краска удачно маскировала ржавчину. Целый час я ездил по всем переулкам и искал Фильду. Проехал мимо библиотеки, магазина тканей, кондитерской — безрезультатно. Даже ненадолго остановился перед «Моурнинг Глори» и заглянул внутрь. В кафе горел свет, но ни Фильды, ни нашей «тойоты-камри» я не увидел. От отчаяния я поехал в кемпинг «Уиллоу-Крик» — гнетущее и мрачное место, куда съезжаются, по-моему, одни бездельники, которые почему-то любят таскаться по лесам и горам с рюкзаками, сидеть вокруг костра и глушить пиво весь день и всю ночь напролет. Фильде совершенно нечего было там делать, просто я не знал, где еще она может быть. Едва подъехав к воротам кемпинга, обсаженным огромными тополями, чьи красные листья светились в полумраке, я увидел нашу машину и нажал на тормоз. Подойдя поближе, я сразу понял: что-то не так, случилось что-то очень-очень плохое. Медленно — не знаю, почему я не бежал, — я зашаркал по асфальту. Подошел к припаркованной машине. Сначала мне показалось, что внутри никого нет. Я подошел к водительской дверце и прижался носом к стеклу, приставив руки к глазам, чтобы было лучше видно. Моя Фильда сидела, как-то скособочившись, накренившись на пассажирское сиденье, закрыв лицо руками. Она как будто спала. Но она не спала. Я попытался открыть дверцу, но Фильда заблокировала ее изнутри. Я целую вечность возился с ключами, наконец нашел нужный и попробовал вставить его в замок. Пришлось несколько раз останавливаться и начинать все сначала — так у меня дрожали руки. Наконец я распахнул дверцу и подтянул к себе Фильду. В нос мне ударил запах рвоты и еще чего-то резкого, неприятного. Не помню, говорил ли я что-то — кажется, нет, но, помню, я взмолился: «Пожалуйста, Господи, не забирай ее у меня!» Я прижал ее к себе и стал укачивать, как ребенка. Постепенно я опомнился. Осторожно усадил ее на пассажирское сиденье, а сам сел рядом.

Я сел в «камри» и, нарушая все мыслимые правила дорожного движения, поехал в больницу, где медики тут же отобрали у меня Фильду. Меня к ней не пустили. Ей промыли желудок. Я передал медсестре из отделения скорой помощи пустой флакон из-под таблеток, которых наглоталась Фильда, и она, глядя на меня с жалостью, сообщила: то, что она выжила, можно считать настоящим чудом. Ее перевели в отделение кризисных состояний — мои студенты говорят попросту — психушка. Я понимал, что все вполне заслуженно косятся на меня. Я упустил жену и теперь наказан. Фильду у меня отобрали. Целых две недели она отказывалась меня видеть, хотя ей разрешали принимать посетителей. Я не читал лекции и не ходил на работу, каждый день я приезжал в больницу и сидел в холле, умоляя сестер впустить меня к ней на одну секунду, не больше. Я посылал ей цветы, конфеты, ее любимые булочки с маком, но она по-прежнему отказывалась меня видеть. Наконец — думаю, тут не обошлось без миссис Моурнинг — Фильда прислала за мной.

Я робко вошел в ее одноместную палату. Она оказалась не темной и грустной, как я думал, а солнечной, светлой. В ней пахло розами. Присланные мной цветы окружали ее постель вместе с открытками и пожеланиями скорейшего выздоровления от родных и друзей. Медсестры вышли и велели Фильде звать их, если ей что-нибудь понадобится. Фильда упорно отводила глаза в сторону. Она похудела и показалась мне маленькой и усталой — очень-очень усталой. И все же я подошел к ней, снял куртку и туфли и лег рядом с ней под одеяло, прижался к ней, и мы оба расплакались. Мы попросили друг у друга прощения и тихо, со слезами, простили друг друга.

Прошло десять лет. Стоит знойное, жаркое лето, и у нас пропала дочь. Фильда с головой укрылась одеялом, и я слышу, как она дышит во сне — тяжело и ровно. Я трогаю ее за плечо, а потом тихо выхожу из комнаты и закрываю за собой дверь. В коридоре я долго стою в нерешительности; не знаю, что мне теперь делать. Здесь, в доме свекрови, вдали от места событий, я оставаться не могу. Лучше быть рядом с полицейскими — вдруг я им понадоблюсь, и тогда все решат секунды. Кто-то увел мою дочь из дому, а я, никудышный отец, ничего не заметил и не почувствовал… Хотя должен был почувствовать! Кто-то прокрался ко мне в дом среди ночи, тихонько поднялся по лестнице, прошел мимо моей спальни, по коридору, заглянул в дочкину комнату, прислушиваясь к жужжанию вентилятора и присматриваясь к ее фигурке под одеялом.

Все, надо остановиться. Не могу представить, что случилось дальше. А ведь я должен был что-то почувствовать, правда? Я должен был почувствовать, что в мой дом проник чужой.

Бен

Я бегу и бегу, грудь жжет огнем. Слезы щиплют лицо. Спотыкаюсь о поваленное дерево и рву рубашку о колючую ветку, но не останавливаюсь. Я бегу вниз, к речке. Приезжий сыщик так смотрел на меня и так говорил, будто думал, что я могу обидеть тебя, Калли. По-моему, он думает, что я знаю, кто мог тебя обидеть.

Джейсон Мичем, гад такой! Продолжает портить мне жизнь… Я мог бы его убить. Мог бы. Но не убил. Просто вышел из себя, потерял самообладание. Это случилось прошлой весной, на математике. Меня вызвали к доске решать пример на деление дробей, но у меня никак не получалось. Цифры расплывались перед глазами, и я не мог сообразить, какое выполнить действие. Бывало, дома я решал примеры на кухне, за столом, а ты сидела рядом, раскачивалась на стуле и рисовала бабочек. Дома, в тетрадке, у меня все отлично получалось. А в классе, у доски, перед двадцатью семью одноклассниками я совсем не мог соображать. Сжимал в руке толстый кусок крошащегося мела и беспомощно смотрел на доску. И тут возник Джейсон Мичем. И сейчас слышу его визгливый крысиный голосок.

— Тормоз! — прокашлял он, прикрыв рот рукой.

Все захихикали, но промолчали. Учительница, конечно, ничего не поняла и велела мне продолжать. Снова послышался смех. Все смотрели на меня, их взгляды прожигали мне спину. Я обернулся через плечо и увидел, как Мичем корчит рожи и шепчет: «Тормоз!» Помню, я тогда попытался сглотнуть слюну, но во рту пересохло. До сих пор не верится, что я это сделал, правда не верится. Но Мичем и раньше обзывал моего отца пьяницей, а сестренку — дурой. В общем, в тот день чаша терпения переполнилась, и я не выдержал. Размахнулся и что было сил швырнул в него мелом. Я высокий, и у меня сильные руки. Правда, я сразу же пожалел о том, что сделал, и хотел схватить мел, но было уже поздно. Я боялся, что мел попадет в кого-то другого или даже в учительницу. Но нет, он ударил Мичема прямо между глаз. Я услышал глухой удар и увидел, как Мичем закрывает лицо руками. В классе стало тихо. Мисс Хенвуд так и застыла за столом с разинутым ртом. Обычно я не из тех, кто мешает вести урок. Потом я вышел из класса и пошел пешком домой — целых три километра.

Когда я пришел, мама уже ждала меня. Она не злилась, нет. Просто лицо у нее было печальное, и, конечно, я разревелся, как маленький. Она посадила меня к себе на колени, как будто мне было три года. Я ее чуть не раздавил. Я плакал, а она уверяла, что все будет хорошо.