Чего вы хотите? (сборник) - Роман Сенчин

Milkiland уточняет, что 15 декабря 2010 года она подписала уточненное соглашение с кипрской компанией Catapel Ltd о покупке 484,109 тыс. акций ОМК, что составляет около 17,8 % уставного капитала. Согласно ему, пакет приобретается в три этапа, а общая сумма сделки составляет 289,4 млн рублей (около 7,45 млн евро).

Первые два этапа были завершены 17 мая и 29 октября 2010 года, а третий этап сдвинут с конца марта 2011 года на середину декабря 2010 года. В рамках его было приобретено 217,58 тыс. акций.

В результате общее число акций ОМК в собственности Milkiland достигло 2 млн 553,312 тыс., однако из-за проблем с получением разрешения антимонопольных органов в настоящее время Milkiland может участвовать в собрании акционеров ОМК лишь с долей 30 % уставного капитала.

Напомним, что акции Milkiland в первый день котирования на Варшавской фондовой бирже (WSE) с начала торгов подорожали на 4,3 % по сравнению с ценой размещения – до 35,23 злотых.

Как сообщалось, холдинговая компания Milkiland разместила 22 % своих акций на Варшавской фондовой бирже. Согласно сообщению, по состоянию на 30 ноября эмитент распределил 7 млн акций между институциональными и розничными инвесторами. В частности, между институциональными инвесторами было распределено 6890 тыс. акций, между розничными инвесторами – 110 тыс.

Milkiland владеет 93,78 % акций крупнейшего в России ОАО «Останкинский молочный комбинат» и 100 % в ДП Милкиленд-Украина, которое объединяет 10 перерабатывающих заводов и четыре агрофермы. Милкиленд-Украина по итогам первого полугодия 2010 года увеличило консолидированную чистую прибыль в 45,7 раза – до 11,71 млн евро, продажи – на 20,6 %, до 121,09 млн.

Владельцами 94 % уставного капитала зарегистрированной в Нидерландах компании Milkiland N. V. являлись председатель совета директоров компании Анатолий Юркевич и член совета Ольга Юркевич. По итогам IPO, доля новых акционеров в капитале компании составит 22,4 %, а доля Анатолия и Ольги Юркевичей сократится до 72,8 %».

Даша прочитала эту статью с трудом, как сложный параграф в учебнике. Мало что поняла… Нидерланды, Украина, Россия, Варшавская фондовая биржа, кипрская компания… Кому именно все же принадлежит комбинат, так и осталось непонятно. Посмотрела, когда он был построен. В 1955 году. «Одно из первых предприятий в отрасли, построенное в Москве после Великой Отечественной войны». Владело им тогда, конечно, государство, а теперь, получается, какие-то Анатолий и Ольга Юркевичи из Нидерландов… Слова папы показались справедливыми, и тревога снова навалилась, затормошила.

– Дарья! – раздражающий, но сейчас спасительный голос мамы. – Ну ты будешь играть или нет?

– Буду!

Кое-как, постоянно мысленно отвлекаясь, проиграла несколько пьес. Попыталась разобрать новую, но быстро почувствовала прямо физическую, реальную тошноту. «На фига всё это надо, если так! – бился в мозгу вопрос. – Всё равно никакого смысла». Даша хотела смеяться над собой, почему-то разволновавшейся из-за молочного комбината, чужих капиталов и тому подобной ерундятины… Да, хотела смеяться и понимала, что не получится, не удастся так просто прогнать волнение и панику.

– Насть, – позвала ковыряющуюся с «лего» сестру, – давай заниматься.

Настя громко вздохнула.

– Не вздыхай, садись!

– А ты не кричи!

– Я не кричу. Давай… «На катке» повторяем.

И – медленное, натужное продвижение вперед по много раз уже пройденному. Настя путалась в пальцах, в клавишах.

– Смотри в ноты, – велела Даша. – Ты ведь их умеешь читать.

– Я не умею.

– Блин, а вчера умела!

– Уже забыла…

Пришел папа. Послушал, сказал:

– Грустная музыка.

– Да она не грустная. Просто Настя так у нас исполняет… Дай я покажу. – Даша отодвинула сестру и сыграла как надо. – Это дети на коньках катаются.

– А я никогда не каталась, – захныкала Настя, – потому и не могу.

– Кстати, – оживился папа. – В Коломенском вроде каток открыли, я видел в тот раз. Давайте сходим посмотрим.

– Ну, коньки же нужны.

– Там, наверно, прокат…

– Давайте!

– Сейчас пойдем или после обеда?

– Сейча-ас! – запрыгала Настя.

Папа подумал и сказал:

– Нет, надо еще поиграть, потом пообедаем, чтобы голод не отвлекал, и отправимся. – Подошел к елке, пощупал хвою; только прикоснулся, и несколько иголок упало на пол. – Черт, и эта осыпается…

– А?

– Да осыпается… За все годы в Москве всего две елки попались, которые в воде оживали. Одна вообще, помню, такие свечки выбросила – мягкие, светло-зеленые… Выносить жалко было.

– А почему эти осыпаются?

– Ну, срубят их, и лежат несколько дней, чаще всего в тепле… при плюсовой температуре… И отмирают.

– И зачем, – теперь вопрос от Насти, – их срубают?

Папа усмехнулся:

– Чтобы к нам привезти.

– Ты же говорил, что Дед Мороз елочку приносит.

– Ну да… А его помощники их срубают.

– Жалко елочки.

Папа несколько секунд молчал, наверняка придумывая ответ.

– Елочки в специальном лесу выращивают… Они быстро растут… Эту нам принесли, а на ее место другую сажают.

– Из семечки?

– Угу… В шишке есть крошечные орешки, и из них вырастают елки… Ну что, пять минут помузицируйте, обедаем и идем.

Но после обеда куда-то идти стало лень. Даже Насте… Дашу больше останавливала не лень, а страх, что она будет падать на катке, неуклюже передвигаться и тем самым смешить людей. Об этом и сказала, отказываясь.

– Научишься, – слегка рассердился папа. – Проще всего: «Не умею» – и не пробовать. Тем более на роликах ты каталась, а это почти одно и то же.

– Лучше завтра.

– Настя, ты как?

– Я купаться хочу.

– После еды – вредно, – сказала мама. – Попозже.

Короче, идея похода на каток в Коломенском умерла. По крайней мере, до завтра.

Папа вернулся к себе за стол. Открыл тетрадь, включил магнитофон. «Над родною над отчизной бесноватый снег шел», – потекло с лоджии.

Даша помыла посуду.

– Пап.

– Что опять?

Только что Даша хотела спросить о другом, но резковатая реакция папы заставила изменить вопрос.

– А почему ты не сразу в компьютере пишешь? Я по телевизору видела, что писатели сразу в компьютере…

– Хм, наверно, не так талантлив, как они… А если серьезно – мне нравится на бумаге… Привык.

– И еще… – Даша оттягивала тот вопрос, с каким подошла. – Ты раньше постоянно радио слушал и мне советовал, а теперь – это. Какие-то песни страшные.

– Да они не страшные, – но папа приподнялся и погасил громкость магнитофона. – Я эту группу уже много лет слушаю. Помогает мне.

– В чем помогает?

– Переносить разные неприятности… – Папа помолчал. – В общем, добавляет энергии, злит по-хорошему… Радио же слушаешь, и ощущение, что что-то происходит, какое-то сопротивление, а на самом деле обсуждают пустоту. То есть не пустоту, а в пустоту всё уходит, все эти тысячи слов, эмоции, факты.

– А правда, – наконец решилась Даша спросить о главном, – правда, что у нас действительно всё так плохо? Совсем плохо…

Папа посмотрел ей в глаза. В последнее время он редко смотрел ей в глаза, может, в детстве только смотрел пристально, затяжно… В его взгляде мелькнула растерянность, а потом ее сменило что-то доброе и такое, обещающее защиту.

– Да нет, нет, Даш, не всё. Это так, это пройдет. Всё хорошо будет.

– Ты это уже много раз говорил. А вас с мамой послушать, и вообще… только хуже и хуже.

– Почему хуже… Не хуже. В чем-то немного лучше… И по сравнению с тем, что было лет двадцать назад, пятнадцать – намного лучше. Тогда настоящий голод маячил, а теперь все-таки…

– Ну а почему тогда все?.. И в интернете смотрю – все говорят, что совсем…

Папа мучительно вздохнул. Закрыл тетрадь, уже не только лицом, но всем телом повернулся к Даше.

– Понимаешь… М-м, происходит изменение всего устройства нашей жизни… Не русской, а… ну, назовем ее советской. То есть… Не совсем так… Эту жизнь меняют бывшие советские люди. И внешне сейчас более советская, чем при Ельцине, который был до Путина… Первый президент…

– Знаю, да.

– А внутренне мы мучительно, тяжело, но сливаемся с внешним миром. Причем частями сливаемся и с разными гранями этого мира. Европейская часть – с Европой, южная часть – с мусульманским миром, восток – с Китаем. Экономически сливаемся, психологически, религиозно. И это тяжело наблюдать, тяжело в этом жить. Тем более что нам не дают никаких ориентиров, целей. Мы не знаем, зачем живем здесь, в огромной, широчайшей России, ради чего, что ждет наших детей… Главное – нет необходимой для любого государства идеологии.

– А я слышала, что идеология это плохо.

– Как сказать… Когда людей строят в колонны, промывают им мозги и гонят что-нибудь строить, копать – это плохо. Но и совсем без цели жить обществу тоже нельзя.

Речь папы Дашу слегка успокоила, но захотелось поспорить, может, и договориться до того, что успокоит совсем.

– Наверное, цель должна быть такая – чтоб жить лучше, чтоб всё хорошо было. Нет?