Риф - Валерий Игоревич Былинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А теперь, когда бензин в «Зиппо» кончился, денег хватало только на сок, картофель и яйца, теперь хозяйка, смотря мне вслед, молча готовилась к разговору о том, чтобы я съехал.
Потом — как растянутая внезапность старта — наступил тот день, когда я пришел на Арбат, истратив последнее на пачку сигарет и бублик. Бублик я медленно съел, и весь вечер жалел, что не купил бутылку пива — стояла жара как летом. Вечером, ничего не нарисовав, я сел в метро, недоверчиво мечтая, что на меня движется конвейер с деньгами — прозрачными, большими. Они как живые существа вздрагивали, когда я на них смотрел. Мне казалось, я вижу свою болезнь со стороны.
Я позвонил Файгенблату. Мой приятель был удивлен и рад, оказалось, что на рынке у его друга уже второй день не хватает продавца. «Сколько я буду получать?» — спросил я. Он назвал сумму, и я поморщился: «Мало». «Зато стабильный доход», — сказал Файгенблат. Я согласился.
Чтобы не опоздать и встать в шесть утра, я решил не спать всю ночь. В Лужниках меня встретила темная масса что-то кричащих и что-то объясняющих друг другу людей. Чтобы попасть на стадион, нужно было выстоять часовую очередь за билетом, затем вместе с толпой проникнуть внутрь. Люди сопровождали меня всюду: я шел с ними плечом к плечу, спотыкаясь об их хозяйственные тележки, задевал их тюки и сумки, они дышали мне в затылок, в лицо. Наконец я нашел магазин, где хранился товар, которым мне предстояло торговать. Сторож, едва поняв, кто я, сразу принялся нервно бормотать: «Быстрей, быстрей!» Опустив голову, он помогал мне, вышвыривая коробки на улицу, потом появился хозяин товара — хмурый с бегающими глазами араб со странным именем Мухтар, он вскрыл коробки, в них оказались шампунь и мыло, — объяснил, в чем заключаются мои обязанности, пересчитал товар, что-то записал у себя в тетради и исчез.
Я должен был продавать шампуни по назначенной арабом цене и к концу дня сдать выручку — он выплатит мне десять процентов от суммы прибыли. Все. Я установил столик, расставил бутылочки с шампунем и упаковки с мылом и стал продавать. Люди шли мимо плотной шевелящейся стеной. Временами чей-то локоть задевал шампуни, они со стуком падали вниз, я лез, чертыхаясь, под стол, поднимал и ставил.
Иногда воровали — чаще одну-две упаковки мыла. Раньше мне было неясно, зачем человек садится позировать на улице. Я не понимал, зачем кому-то нужно жадно пытаться украсть кусочек мыла. Но теперь я знал, почему все остальные покупают мыло, торгуются, спорят, пробуют шампунь на вкус, нюхают его, а затем быстро достают деньги и платят. Мне было ясно, что я делаю то, что не вызовет недоумения никогда. Шампунь используют, пластмассовую бутылочку выбросят. Люди будут мыться так же, как и я, смеха ради моющий голову сразу двумя-тремя сортами шампуней. Я заставил стенной шкаф в своей комнате немецким, финским, турецким, сирийским шампунем, упаковками с жидким и обычным мылом. В конце дня я покупал этот товар у Мухтара по себестоимости — незначительной цене, которую мне нравилось платить. Я делал запасы моющих средств, плохо понимая, зачем.
Мухтар, несмотря на пунктуальный и строгий вид, был человеком необязательным. Иногда я долго ждал, когда он приедет с новой партией товара, и он приезжал обычно к трем часам дня, когда рынок закрывался. Первую половину мая я зарабатывал хорошо, а потом без всяких видимых причин доходы стали падать. Теперь мне реальней, чем на Арбате, показалось, что неумолимая жестокость каких-то особенных законов неудач всецело сосредоточилась на одном мне. Меня злил Мухтар, его арабская непрактичность и необъяснимая завороженность работой тогда, когда она теряла смысл. Он мог прийти на рынок в шесть утра в день, когда торговать было нечем, а потом поехать на склад и исчезнуть до следующего утра, чтобы выгрузить у ворот огромное количество ящиков с мылом; приходилось бросать свое торговое место и переносить все это на руках — опять весь день, опять без прибыли. Потом Мухтар говорил мне: «Все нормально, Валера», угощал меня на последние деньги пивом и уверенно обещал занять у своих знакомых «долларов тысячу», чтобы купить, наконец, товар, который «пойдет».
Но все повторялось — я получал так мало, что временами перекладывал несколько мелких купюр из выручки за шампуни к себе в карман. Я беззвучно смеялся при этом или что-то напевал, вспоминая одну из цитат из комнаты брата: «Цель оправдывает средства», — говорилось там, и меня веселило забавное несоответствие между высоким изречением и низким смыслом. Я не прятал душным летом топор за пазухой, я даже не засыпал песком пролив, чтобы захватить и уничтожить город — я в этот душный май в самом начале своего золотого десятилетия среди обилия жизни и молодых, невероятно беззаботных женских лиц, присваивал себе эту мелочь, чтобы просто пообедать, боясь и думать о том, что предстоит оплачивать еще и комнату.
Мухтар все реже привозил новый товар. Он нервничал, пересчитывая ящики, считал деньги и что-то писал мелкой арабской вязью в свою тетрадь. Однажды — я зычно выкрикивал заученные фразы о достоинствах моющих средств — ко мне подошел хмурый широкоплечий араб с черной бородой и на ломаном русском языке спросил, не знаю ли я, где Мух-тар. Я сказал, что он на складе. «На складе?» — ухмыльнулся гость, показав мне серые испорченные зубы. «Он должен мне пятьсот долларов. Скажи ему, что приходил Адель». Он ушел, и у меня появилось предчувствие, что скоро конец всей торговле.
В четыре часа приехал Мухтар, без товара, хмурый и злой. «На складе ничего не дают, — сообщил он, — сказали, я должен им пятьсот долларов». Я рассказал о визите Аделя. «Знаю я этого сирийца, — нервно заговорил Мухтар, — это же со склада, они, сирийцы, все как собаки, я их ненавижу, Валера!» «Послушай, Мухтар, — удивился я, — а ты кто?» «Я — палестинец, — гордо ответил Мухтар, — а они — сирийцы». Я спросил, должны ли мы на самом деле кому-то деньги. «Нет! — заверил меня Мухтар. — Я поеду на склад и разберусь. А ты завтра приходи как обычно, я постараюсь купить товар в другом месте».
Он и в самом деле
