В степях донских - Иван Толмачев

Там, где мгновение назад катилась вражеская лавина,  теперь сплошное месиво барахтающихся тел. Передние ряды поворачивают, падают под разящими ударами свинца и стали, а задние продолжают двигаться по энерции вперед, давят своих.

Наступавшая по левому скату пехота залегла. В ста метрах от нас корчились в муках сраженные уланы.

Подобрали только двух раненых улан, лежавших поближе к окопам. Рядовых Клянца и Мюллера привели в окопы.

— Чем объяснить, что вы, уланы, бросились в атаку, когда еще пехота не вышла на исходный рубеж, и скакали по-парадному? — спросил один из командиров, успевший за время мировой войны немного изучить немецкий язык.

— Мы выпили перед боем, — ответили те, — кроме того, офицеры нам сказали, что настоящего боя не будет. Российская армия разбита, а собравшийся тут всякий сброд не выдержит одного нашего вида... Хотелось первыми влететь в ваши окопы.

— Ну вот вы и влетели первыми, — иронически заметил командир.

В это время немецкие батареи снова принялись долбить окопы. Огонь нарастал с каждой минутой, и вскоре все вокруг превратилось в ревущий ад. Если первый артналет противник вел бегло, нащупывая только наши окопы, то теперь огонь прицельный.

Вот ураган накрыл наш левый фланг. Полетели вверх глыбы земли, клочья шинелей. Не выдержали, дрогнули бойцы перед всесокрушающей лавиной стали. Некоторые выскакивали из засыпанных окопов и, вогнув голову в плечи, неслись прочь, куда-нибудь в сторону. На миг я увидел, как высоко взметнулся столб земли и ныли в том месте, где стоял пулемет Семикозовых. «Погибли славные товарищи», — мелькнуло в голове, но осмысливать происшедшее некогда. С разбегу налетел на воронку. Там, в пыли, окровавленный лежал пулеметчик Морозов.

— Ранен, товарищ командир, — говорит боец и показывает окровавленную руку. Подбежавший Прищепин перевязывает друга, и они тут же возвращаются к пулемету.

Тридцать долгих минут длился этот ад.

А после — снова бесчисленные цепи солдат, лавина  улан. Раскалились стволы орудий, давно кипела вода в пулеметах, красногвардейцы изнемогали от усталости. И так до обеда. По приказу штаба отрядов на позиции мобилизовали рабочих-железнодорожников, членов профсоюза, молодежь.

Их до самых окопов — бой-то гремел на окраине станицы! — провожали матери, жены, дети. Пройдя по лугу, люди занимали оборону почти у самой реки. Теперь наш фронт раскинулся выгнутой дугой: центр находился на старостаничных высотах, а фланги упирались в Северный Донец.

И все-таки не устояли до конца дня. К вечеру подошли два немецких бронепоезда и высадили очередную партию пехоты. Сначала рявкнули орудия бронепоездов, потом солдаты бросились на штурм наших окопов.

Не в силах сдержать этот комбинированный натиск свежих сил врага, красногвардейцы стали отходить.

Рассыпавшись в цепочки, шли по лугу к реке, отстреливаясь, чтобы не дать врагу ворваться в станицу на плечах отступающих.

Нелегко выделить из массы бойцов человека, который бы отличился в тот день больше, чем остальные. И все же общий восторг вызвали пулеметные расчеты Семикозовых (они, оказывается, перед прямым попаданием снаряда в окоп сменили позицию), братьев Саушкиных и казака Евстигнеева.

На них выпала основная тяжесть боя, и пулеметчики выдержали ее с честью.

Глубокой ночью с 4 на 5 мая покидали мы Каменскую. В безмолвии постояли у большой братской могилы, в которой покоились товарищи по оружию, отдавшие свою жизнь за дело революции. Свою задачу бойцы выполнили: благополучно ушли на Лихую последние эшелоны, отстучали по мостовой с закатом солнца последние подводы эвакуирующихся семей и отрядов. И все же с болью в сердце покидали мы родную станицу.

Затаившаяся контрреволюция не скрывала своего торжества. Из подворотен, полуоткрытых чуланов, окон неслись издевательские крики богатеев:

— Смазываете пятки. Достукались! Идите сюда, спрячем.

— Рано торжествуете, — отвечали бойцы, — вернемся скоро и спрячем вас... навечно.  

Никогда не забыть железнодорожной станции Лихой в те горестные дни отступления. Она словно кипела. Десятки эшелонов с людьми, оружием, боеприпасами, оборудованием, имуществом учреждений сгрудились на путях, забили все подъезды и тупики. Тысячи разморенных зноем беженцев, раненых бойцов с грязными, окровавленными повязками заполнили тесный вокзал, станционные постройки. Люди лежали грудами в скудной, знойной тени на пыльной земле, мостились на дегтярно-черных шпалах, изнывали от духоты в тесных, забитых до предела станционных постройках. Плач детей, причитания женщин, стоны раненых, нудный гул и короткие очереди кружащихся в небе немецких самолетов, тревожные гудки паровозов дополняли картину отступления.

А совсем рядом, в сторону Каменской, не умолкая гремят выстрелы, тревожно погромыхивает канонада — идет бой. Там все брошено навстречу катящемуся вслед за нашими эшелонами вражескому валу — он подходит все ближе и ближе. В десятый раз кидаются в атаку немцы и белоказаки. Разбрасывая во все стороны огонь, ползут по железной дороге из Миллерово бронепоезда оккупантов. От Каменской до Лихой 25 километров пути. Но дорога здесь все время идет на крутой подъем — он самый значительный на юге и ни один груженый поезд не может взять его без толкача.

В момент отхода не хватало толкачей. Пропустили вперед все эшелоны с беженцами, вооружением, ценными грузами, а последним, замыкающим, вышел наспех сооруженный «бронепоезд». Внешне он выглядел так. Десятка полтора обложенных мешками с песком платформ, с установленными на них пулеметами, легкими пушками, бойницами для стрелков. Командовал этим сооружением бесстрашный артиллерист Солдатов.

Медленно пятясь, бронепоезд сдерживал неприятеля. Тяжелый, перегруженный бойцами эшелон еле-еле полз на подъем.

Немецкий бронепоезд, преследовавший отступающих, прибавил ходу и открыл яростный огонь. Снаряды ложились по обе стороны полотна, дырявили осколками доски вагонов, платформ. Еще минута, две — и эшелон будет разнесен в щепы. Но в этот самый момент Солдатов и увидел высокого человека в кожанке, бегущего по степи наперерез эшелону.  

Это был комиссар Александр Пархоменко. Видя безвыходность положения, в котором оказался «бронепоезд», он мгновенно принял решение: раз нельзя его спасти, то надо пустить под уклон, навстречу врагу.

На ходу Пархоменко вскочил на подножку паровоза и, пересиливая грохот колес, разрывы снарядов, сказал об этом Солдатову. Тот понял, и вот уже из вагона в вагон несется команда:

— Всем бойцам оставить эшелон. Машинисту дать полный назад и на подходе к вражескому бронепоезду — прыгать.