По зову сердца - Николай Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что-нибудь неприятное?
– Так точно, – и Бойко подошел к планшету комдива. – Разведотдел армии сообщил, что на наше направление выдвигается прибывшая из Гжатска семьдесят восьмая пехотная дивизия.
– Семьдесят восьмая? – Это встревожило Якова Ивановича. Но он не показал вида… – Знакомая нам по декабрьским боям, Павел Калинович. Помните, как мы ее прижали к Рузе?
Бойко показалось, что комдив недооценивает появившейся опасности.
– Да, но она же, товарищ полковник, полнокровная.
– Тогда она тоже была полнокровная, а мы, дорогой мой Калиныч, тощенькие. И все же ее били и гнали. Где она сейчас?
– В 10.00 ее колонны обнаружены на дорогах Пречистое – Самуйлово.
– Сейчас, значит, где-то здесь. – Яков Иванович нанес на планшет две синие стрелочки в лесу, западнее Триселы. – Вот что, подполковник, садитесь-ка с майором Петровым и займитесь организацией обеспечения форсирования Яузы. Эту дивизию мы не должны подпустить к реке. Первый бросок Карпова в шесть ноль-ноль. Перед этим мощный артналет. А теперь, друзья, – обратился он к ним обоим, – идите куда-нибудь в укрытие и работайте. Через час жду вас с приказом.
Сумерки уже затуманили цепи бойцов, когда на НП вошел промокший до ниточки капитан Свиридов. По его лицу казалось, что он хочет сообщить что-то очень важное. Яков Иванович шагнул к нему:
– Семьдесят восьмая вышла к Яузе?
– Никак нет. Она еще далеко. Вам, товарищ комдив, письмо. – И Свиридов протянул треугольничек и тут же стал докладывать, что 78-я движется на Триселы. Но Яков Иванович уже читал письмо и все, что говорил Свиридов, слышал смутно: его целиком захватило то, о чем писала Вера. Из письма явствовало, что ее перебрасывают в другое место. «Не на наше ли?» – подумал Яков Иванович. А когда дочитал до того места, где Вера сообщает о Хватовой, его охватил озноб, и он снова прочитал эти строчки. Вера писала: «…Мы вывезли с собой девочку Наташеньку. Ей всего годик. Мать ее расстреляли фашистские изверги. А звать ее Елизавета Пахомовна Хватова. Насколько я помню, как будто бы фамилия твоего комиссара, папа, тоже Хватов. Так не его ли это девочка?..»
То волнение, которое только что охватило Якова Ивановича, Свиридову казалось странным, и он смотрел на него большими глазами.
– Товарищ капитан! – обратился к нему Железнов. – Сейчас же найдите полковника Хватова, – и снова углубился в чтение письма.
– Полковник Хватов на правом фланге, в батальоне Белкина, – не отходя от телефона, докладывал капитан Свиридов. – С Белкиным связи нет. Приказать штабу полка пусть вызовут?
– Что вы сказали? – спросил Яков Иванович. – Ах да, пусть вызывают. – И снова принялся читать письмо. Вернее, он глядел на него, сосредоточенно думая: «Что же я ему скажу? Что?.. Ведь это ему нож в сердце. Он так хотел найти семью, так ждал встречи с ней, и вдруг как обухом по голове… Страшно подумать. Здесь никакие слова не успокоят. Разве можно словами развеять такое страшное горе?.. Нет, сейчас нельзя говорить, впереди бой. Все нервы на взводе. Эх, война, война, какая же ты кровожадная!..» И Яков Иванович, сам не зная зачем, подошел к снарядному ящику, поставленному «на попа», и вдруг выкрикнул, удивив всех: – Хватова не вызывайте! Не надо. – Так он и остался стоять, держась за холодный металл. А над головой все так же грохотало, трещало и ухало. Этот беспрерывный огонь еще больше нагнетал горькие думы о Хватове. Наконец Яков Иванович сложил письмо, сунул его в карман и принялся читать другое, адресованное Верой матери.
Тут его нервы сдали, глаза затуманились. Он отвернулся в сторону и уголком платка смахнул набежавшую слезу.
Вера писала:
«Дорогая, милая мамочка!
Перво-наперво крепко тебя и бабушку обнимаю и целую.
Прости, что я тебе так долго не писала. Наша фронтовая жизнь безжалостно берет у меня и много сил и времени, так что, возвратившись с полета, еле-еле добираюсь до постели и сразу засыпаю мертвым сном. А там снова полет… Но ты не волнуйся. Моя служба хотя и тяжелая, но безопасная. Мы работаем на связи с войсками и на фронт не летаем…»
Прочтя последнюю строчку, Яков Иванович про себя промолвил: «Молодец! Мо-ло-дец!»
Он тут же вынул из планшета чистый лист бумаги, сделал из него конверт – солдатский треугольник – и на нем почерком Веры написал адрес жены.
Сумерки настолько сгустились, что дальше находиться на этом примитивном НП было бесполезно, и полковник Железнов перешел в столь же несовершенное укрытие, только что построенное среди развалин на скорую руку саперами.
* * *Теперь сюда шли все донесения.
«Вышли на берег. Закрепляюсь. Люди насквозь промокли и еле двигаются», – докладывал командир правофлангового полка подполковник Дьяченко. Подобные донесения шли и из других полков.
Хотя полковнику Железнову все это было известно, все же эти удручающие слова «насквозь промокли» и «еле двигаются» страшно угнетали его. И в них как бы слышалось: «Какой же ты комдив, если не можешь укрыть людей от дождя и дать им подсушиться?»
На войне часто так бывает, когда командир все подобное видит, чувствует и в то же время ничего сделать не может. Какое это гнетущее состояние. Вот и сейчас, кажется, чего проще скомандовать: «Прекратить бой и людей отвести в укрытие!» Но этого сделать нельзя. Надо не только удерживать берег, но и держать противника в боевом напряжении, а это значит, всю ночь, до самого начала форсирования, вести бой.
«А все же людям надо отдохнуть», – про себя сказал Яков Иванович, обдумывая, как это сделать. Затем, лично переговорив по телефону с каждым командиром полка, распорядился:
– На берегу оставить надежное прикрытие. Людей накормить и обогреть чаркою, а в полночь подменить отдохнувшими. Остальных укрыть от дождя, накормить и уложить спать. В 6.00 полкам быть готовыми к форсированию.
– Товарищ полковник, вам тоже следовало бы поспать, – ординарец Железнова Никитушкин откинул серое солдатское одеяло с постели, устроенной им на узком топчане, где лежали сухое белье и солдатские хлопчатобумажные брюки и гимнастерка.
– Пожалуй, ты прав. – И Железнов было бухнулся на постель.
– Только сперва переоденьтесь и поужинайте, – попросил Никитушкин.
Не успел Яков Иванович сказать «согласен», как на столе появился котелок с горячей молодой картошкой, селедка и пузатенькая бутылка «Московской».
– Это, товарищ полковник, для согрева. Чай, продрогли.
– Продрог, Александр Никифорович. И здорово.
Из-за палатки, прикрывавшей вход, донеслись шлепающие по грязи шаги, и в дверях прозвучал бодрый голос полковника Хватова:
– Вот кстати. Проголодался и замерз как черт. – Хватов зябко поежился и обхватил ладонями парящий картошкой котелок. – Переоделся, а все еще знобит.
Расторопный Никитушкин поставил на стол железную кружку, извинился:
– Не обессудьте. Вся посуда там, на КП.
– Говорят, письмо получил? От жены? – спросил Хватов. В ответ Железнов только кивнул головой. – Что пишет? – Это поставило Якова Ивановича в трудное положение. И он сказал неправду:
– Жена пишет, что все хорошо. Работает на заводе…
– Что-то, дружище, ты скрываешь. Видно, не все хорошо?
– Откуда ты взял? – Яков Иванович сделал большие глаза. Но они выражали не удивление, а скорее глубокую грусть.
– Я встретил капитана Свиридова, и он поведал: «Комдив получил, видимо, неприятное письмо. Распечатал. Стал читать и как-то сразу сделался непохожим на себя: помрачнел, задумался и отвечал невпопад…» С Ниной Николаевной что-нибудь или с тещей? – Фома Сергеевич участливо смотрел прямо в глаза друга. Яков Иванович выдержал этот взгляд.
– Нет, право, ничего особенного. – Наконец он подавил в себе все то, что понуждало его сказать правду.
– Давай-ка лучше поужинаем, да и спать. А то завтра рано подниматься. – Железнов налил в кружку водки и протянул ее Хватову. – За успехи дивизии!
Чокаясь, Фома Сергеевич не без горечи сказал:
– А все же, Яков Иванович, ты правду скрыл. Ну, это дело твое. Будь здоров!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Шли напряженные до предела дни, полные боевых схваток и штурмов, а Яков Иванович все таил от Фомы Сергеевича страшную правду. Ничего не сказал, когда полки успешно форсировали Яузу, а дивизия стойко выдерживала трехдневное встречное сражение с подошедшей 78-й дивизией, остановила ее, опрокинула и погнала на юг к реке Коротень. Молчал и в те дни, когда дошло радостное известие, что войска армии генерала Поленова ворвались в город Зубцов, а армии генерала Рейтера овладели городом Карманово и отбросили врага за реку Осугу и Гжать. Решился сказать Хватову о трагической гибели его жены только недели три спустя после получения Вериного письма, когда, по сути дела, закончилась Погорело-Городищенская операция и дивизию вывели в резерв на доукомплектование, так как в последних сражениях она, как и другие дивизии, понесла большие потери, в особенности в пехоте.
