Кровь и лед - Роберт Мазелло

Студии и прочие рабочие помещения на верхних этажах дома переустроили в комнаты для интимных свиданий.

В данный момент примерно полдюжины femmes galantes прохаживались по гостиной в плотно облегающих или слишком откровенных платьицах, и еще столько же клиентов томно возлежали на диванах. Слуга спросил, не хочет ли Синклер чего-нибудь выпить, на что тот ответил:

— Джину. И моим друзьям.

— Мне виски, — отозвался Рутерфорд и посмотрел на него с вызовом, как бы говоря «плачу я, поэтому могу заказывать все, что пожелаю».

Синклер понимал, что лишь сильнее загоняет себя в яму, увеличивая и без того немалый долг, но порой единственный способ всплыть, думал он, — опуститься на самое дно. И возможностей для этого здесь было хоть отбавляй.

К Французу уже клеились две шлюхи с иссиня-черными волосами и в сверкающих стразами босоножках.

— Это ты, Синклер?! — спросил кто-то. Ясно — Далтон-Джеймс Фитцрой, болван чистой воды, семейные владения которого соседствовали с землями семьи Синклера. — Господи, что ты тут делаешь?!

Повернувшись на тахте, Синклер, как и ожидал, увидел Далтона-Джеймса Фитцроя; тот водрузил толстую задницу на фортепианную скамейку рядом с поющей девушкой. Когда она обернулась и обратила к нему простое деревенское лицо, Синклер увидел, что, несмотря на крупное телосложение, девушке было не больше двенадцати-тринадцати лет.

— А я было решил, что кредиторы заставили тебя бежать из города, — заявил Фитцрой.

Его хомячьи щеки лоснились от пота.

Синклер заставил себя не поддаваться на провокацию и ответил просто:

— Развлекаюсь.

Фитцрой не собирался отступать.

— А ты не задумывался, как будешь оплачивать аптекарю лечение, если подцепишь гонорею?

На этот раз Синклер был избавлен от необходимости давать даже краткий ответ благодаря вмешательству мадам Эжени, которая поспешила защитить честь своего заведения.

— Messieurs,[5] мои девочки чисты, как слеза! — заверила она, порхая между ними бабочкой. — Доктор Эванс проверяет их régulièrement.[6] Каждый месяц! К тому же нашими услугами пользуются исключительно la crème de la société.[7] Только достойные джентльмены, как вы сами можете убедиться, — успокоила она, обводя рукой комнату, а затем игриво, но многозначительно погрозила Фитцрою обвешанным перстнями пальцем. — Вам должно быть стыдно за подобную бестактность по отношению к очаровательным дамам, сэр.

Фитцрой решил превратить упрек в шутку и, низко склонившись над клавиатурой фортепиано, сказал пианистке в знак извинения:

— Возможно, будет лучше, если я вложу свой меч в ножны и покину поле сражения.

Сальная реплика была совсем не в духе такого труса, как Фитцрой. Он любил похорохориться, но стоило армии объявить о наборе рекрутов, как он сразу поджал хвост.

Фитцрой встал — при этом его шелковый жилет затрещал по всем швам — и, схватив девушку за руку, нетерпеливо засеменил к парадной лестнице.

— Джон-О, — позвала мадам Эжени, — будь добр, проводи гостя в Suite des Dieux.[8]

Девушка обернулась и, почему-то решив искать поддержки именно у Синклера, бросила на него испуганный взгляд. Даже слой вульгарного макияжа не мог скрыть ее юного возраста и неопытности. Синклер решил вызволить ее из потных лап Фитцроя.

— Почему бы тебе не взять опытную женщину? — бросил он тому вслед.

Двое мужчин в гостиной гоготнули.

Фитцрой остановился, помедлил немного и, не оборачиваясь, произнес:

— Chacun à son goût,[9] Синклер. Кому же знать, как не тебе.

Толстяк вышел из комнаты, увлекая за собой трофей, обреченно плетущийся следом, а к Синклеру подошла мадам Эжени и укоризненно цокнула языком.

— Ну почему вы сегодня такой сварливый? Прямо сами на себя не похожи, милорд. — Синклер не был лордом — по крайней мере пока. Просто мадам Эжени любила польстить клиентам и частенько величала их именно таким образом. — Мистер Фитцрой хорошо заплатил за привилегию.

— Какую привилегию?

Мадам Эжени отпрянула, словно поразившись его несообразительности.

— Девочка — пока никем не сорванный бутон.

Девственница? Даже в нынешнем не совсем трезвом уме Синклер соображал, что в этой профессии девственницы на вес золота. За них назначали дополнительную плату не только потому, что те по определению были безопасными, как крепость, но еще и потому, что снискали репутацию способных излечивать от некоторых венерических инфекций. Все это, разумеется, было полнейшей чушью, и в другое время Синклер уже давно выбросил бы из головы подобные мысли — ну какое ему дело? — если бы не затравленный взгляд юной девушки. Либо она обладает таким недюжинным актерским талантом, что ее хоть сейчас отправляй на сцену в Ковент-Гарден, либо он и впрямь увидел неподдельный страх. Не существовало закона, запрещающего заниматься проституцией, а возраст согласия наступал в двенадцать лет; многих девушек ее нежного возраста каждый день развращали на вполне законных основаниях. За «привилегию» Фитцрой отвалил никак не меньше двадцати пяти, а то и тридцати фунтов.

— Уймись, — попытался успокоить приятеля Рутерфорд. — Тебе жить по соседству с этим боровом еще долгие годы. Лучше не ссориться.

Мадам Эжени подмигнула одной из женщин с ярко-рыжими волосами, ниспадающими на белые обнаженные плечи, и та игриво подняла Синклера с тахты и усадила на двухместный диванчик под картиной с изображением нимфы, убегающей от сатира. Появился слуга с джином.

Француз уселся на место деревенской девушки за фортепиано и теперь играл, насколько позволяло его состояние, нечто заунывное из репертуара герра Моцарта.

Рыжая представилась — Марибет — и попыталась вовлечь Синклера в светскую беседу. Для начала спросила о его кавалерийском полке и о том, куда их могут перебросить, не забыв при этом выразить глубочайшее беспокойство — несколько преждевременное, на взгляд Синклера, — за его безопасность. Между тем у Синклера не выходила из головы девушка с нескладной фигурой и испуганным взглядом, которую в сопровождении золотозубого Джона-О уволокли на верхний этаж.

У Синклера когда-то была сестра. Она умерла примерно в таком же возрасте от чахотки.

— Ну хватит уже! — крикнул один из посетителей Ле Мэтру. — Сыграйте нам какую-нибудь популярную песню. Если бы я хотел посетить консерваторию, то прихватил бы с собой жену.

По гостиной прокатились хохот и аплодисменты, и Француз принялся наигрывать слезливую интерпретацию песни «В горах мое сердце». Покончив с ней, следующую песню он заиграл так, что слышно было на улице.