Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Именно с этого кошмара — борьбы с отдельными приватизационными проектами — и начинал я, придя в Госкомимущество. К слову сказать, приход мой был вполне мирным и бесконфликтным. Была в ноябре 1991 года такая проблема: новых российских министров порой не пускали на их рабочие места. Кого охрана задерживала на входе, у кого возникали неприятные разборки со своими предшественниками. Я же никуда не прорывался. Михаил Малей вполне цивилизованно передал мне дела: принял в своем кабинете, много чего порассказал и вообще вел себя очень корректно.

Заступая на новое рабочее место, я рассчитывал прежде всего заняться программой приватизации. Конечно, понимал, что много времени будет уходить на организационные вопросы: кадры, структура комитета. Однако в первое время основную массу сил и времени пришлось тратить на совершенно другие дела, которые меня откровенно тяготили, — на отдельные приватизационные проекты и дележ помещений для новоиспеченных министерств и ведомств.

Приватизационные проекты достались мне в наследство, по ним уже велась какая-то работа, и бросить их было невозможно. Ведь у всех этих проектов были очень высокопоставленные заинтересованные ходатаи, которые постоянно звонили и подгоняли: “Давай, давай! Полезное дело. Приватизация все-таки. Надо помочь!” Параллельно возникали все новые и новые “полезные дела”: желающих отхватить свой кусок собственности в суете и без всяких правил было предостаточно.

Короче, едва заступив на пост председателя Госкомимущества, я сразу же встал перед выбором: либо я с утра до вечера занимаюсь единичными и сомнительными с правовой точки зрения приватизационными сделками и только немного — разработкой единых правил игры для всех (приватизационной программой), либо надо менять приоритеты. И я стал совершенно сознательно тормозить отдельные проекты. Однако это получалось далеко не всегда, потому что давление было очень сильным.

Помню, был такой предприниматель Синигин, который очень хотел купить Совинцентр. Сделка предполагалась сомнительная: продажа без правил, без конкурса, без аукциона. И у этого Синигина была очень мощная поддержка. Как я ни пытался увернуться от этой сделки, “друзья” Синигина не давали расслабиться. Тогда я стал напирать на то, что вот, мол, условия такие странные, пусть будет решение законодательного органа, который обяжет меня все это сделать. Короче, довели дело аж до Президиума Верховного Совета. К моему большому удовольствию, там влияния Синигина не хватило, и президиум идею продажи Совинцентра зарубил на корню. Еще одна долгая тяжба, помню, велась вокруг “Но-вомосковскбытхима”. Предприятие пыталась купить “Проктер энд Гэмбя”, а я всячески это дело тормозил, не желая отдавать завод без конкурса, в итоге сделка состоялась-таки, но уже год спустя, в ходе инвестиционного конкурса и на общих основаниях.

Кроме противной и изматывающей борьбы с сомнительными приватизационными проектами, было еще одно чрезвычайно трудоемкое, болезненное и гнусное дело, о котором я уже говорил, — это дележ помещений для министерств и ведомств. Тогда еще не было всесильной администрации президента в нынешнем ее виде, не было Паши Бородина, главного хозяйственника Кремля, и все вопросы, связанные с распределением помещений, процентов на 95 висели на мне. И стоило мне появиться на любом заседании правительства, на любом совещании, как тут же меня начинали атаковать два-три министра сразу:

— Слушай, ты вот мне обещал восемьсот метров, а дали только семьсот шестьдесят пять.

— Ты же говорил, что помещения выделены, а дело никак не доведут до конца.

— Мы пытались въехать, а нас охрана не пускает.

На все это уходило ужасно много времени, и это было для меня каким-то сплошным кошмаром: уклониться нельзя — нет никакого третейского судьи; затянуть нельзя — получишь нагоняй от президента. А в итоге все всегда недовольны и все обижены, потому что каждому министру кажется, что его сосед лучше “сидит”. Недовольные прорывались к президенту, добивались отмены моего решения, и все опять начиналось по новой.

Вообще когда я сел в кабинет председателя Госкомимущества, у меня было такое ощущение, что на меня обрушилась лавина. Пачки бумаг на столе ожидают подписи. Телефоны не умолкают: десятки звонков ежеминутно. В приемной — толпы каких-то людей, которые пытаются к тебе прорваться. И ты сам еще толком не понимаешь, что требует действительно срочного ответа, а что может и подождать. Губернаторы и председатели советов, министры и иностранцы, директора и депутаты, руководители фирмочек и президенты компаний — и все это в абсолютная неупорядоченном, непрерывно движущемся потоке. Передоверить дела? Непонятно, кому. Потому что структура еще не сформирована. Выбрать во всем этом потоке главное — вот была непростая задачка тех дней.

Впрочем, о том, что самое главное — это программа приватизации, мы в команде не забывали ни на минуту. И на самом деле все силы были брошены в первую очередь именно на разработку программы. Документы готовились фантастически быстрыми темпами: 10 ноября было назначено новое правительство, а 29 декабря уже появились постановление правительства, указ президента и решение Президиума Верховного Совета.

Параллельно занимались и отлаживанием структуры Госкомимущества, аппаратной рутиной. С психологической точки зрения очень важен был переезд комитета из здания на Новом Арбате в особняк недалеко от Старой площади, в проезд Владимирова. Для любого чиновника, особенно чиновника среднего звена, очень важен этот момент: где “сидим”? Это момент знаковый: насколько комфортабельно, насколько престижно, как далеко от Кремля? Именно по нему чиновничество в массе своей судит о силе и влиятельности ведомства, о его месте и роли в системе управления. Переезд Госкомимущества ближе к Кремлю был расценен знатоками как сигнал о безусловном укреплении его позиций.

Итак, аппарат в проезде Владимирова был в основном отлажен и отмобилизован для выполнения ответственных задач — управления государственной собственностью, организации и проведения приватизации. Вопрос оставался за “малым”: а чем управлять-то? В стране существовало три десятка министерств и ведомств, которые четко знали: поруководить предприятиями — это их, святое. Никакое Госкомимущество никем всерьез не рассматривалось. Министерства, по сути, “руководили” и реально идущей приватизацией, той самой — номенклатурной, стихийной, воровской, в результате которой они и выигрывали прежде всего. Причем их право на управление мы и оспаривать-то, особо не могли, оно было закреплено юридически десятками постановлений правительства и Верховного Совета.

Причем противостояние Госкомимущества и министерств было не только на федеральном, но и на местном уровне. В каждой области существовали отраслевые департаменты, которые десятилетиями управляли соответствующими объектами. Работники этих департаментов обладали личными связями, наперечет знали всех руководителей предприятий и регионов, а также хорошо представляли, в чем заключаются интересы этих руководителей. Короче, в старой экономике эти ребята являлись реальными хозяевами, и было понятно, что власть свою они просто так никому не отдадут.

Под свое вторжение мы стали прежде всего готовить юридическую базу. Решили предпринять нахальный ход — пристегнуть к готовившемуся тогда постановлению Верховного Совета о разграничении собственности между различными уровнями управления один пункт, который принципиально изменял взаимоотношения между Госкомимуществом и министерствами. “Полномочия по распоряжению государственным имуществом, делегированные до 10 ноября 1991 года министерствам, ведомствам и иным субъектам, утрачивают свою силу с момента принятия настоящего постановления”, — записали скромно, как бы между делом.

Дальше заложили норму о том, что правом распоряжаться объектами федеральной собственности на территории Российской Федерации обладает исключительно Госкомимущество. А объектами республиканской собственности — комитеты управления имуществом республик. Упомянули и некую возможность компромисса: делегировали министерствам и ведомствам полномочия Госкомимущества по заключению контрактов с руководителями и утверждению уставов предприятий. Министерства тогда расценивали возможность назначать и снимать директоров как вопрос своей жизни и смерти, и для них это была очень важная уступка.

Вот такую схему нам нужно было утвердить в Верховном Совете. Но сначала она должна была пройти через правительство. Откровенно говоря, мы думали, что при большом объеме документов, представляемых к заседанию (постановление шло вместе с программой приватизации), этот пункт как-нибудь проскочит. Но не тут-то было. Нас быстро вычислили, и министерства дружно навалились, требуя его изменения.