Приватизация по-российски - Анатолий Чубайс

Далее пошли более серьезные разговоры. Комитет по промышленности и энергетике во главе с Ереминым предложил поправку, а по сути целую новую статью, означавшую альтернативный закон. Предлагалось давать трудовым коллективам право выкупа имущества по балансовой стоимости. Это был заход с другой стороны, теперь уже не Исаков, а Еремин (то есть промышленники) выдвигал поправку к другой статье, чуть-чуть по-другому сформулированную, хотя смысл оставался тот же. То был их последний шанс, и потому все главные ораторы оппозиции ринулись на защиту этой поправки.

Косопкин произнес большую речь о том, что Чубайс опять воспроизводит идеи большевизма, стремясь по большевистскому принципу раздать имущество всем. Я позволил себе напомнить, что это у большевиков главный лозунг был: “Земля — крестьянам, фабрики — рабочим”. И именно этот лозунг отстаивают Еремин, Косопкин и все остальные. Возможно, аргумент подействовал. В конце концов хоть и не без труда, но мы приняли и эту поправку тоже.

Тогда разразился скандал. Исаков заявил, что его блок “Российское единство” не поддержит ни эту статью, ни закон в целом. Появилась опасность, что мы потеряем все. Но обошлось. Когда принимали последние статьи, видно было по настрою зала, что наша взяла. Напоследок противная сторона предложила: ну, хорошо, коли не принимается наша поправка по поводу права трудового коллектива выкупать все имущество, то тогда сделаем хотя бы так. Раз Чубайс утверждает, что в этом случае все трудовые коллективы выкупят имущество и будет не приватизация, а просто выкуп, тогда давайте самому Чубайсу и отдадим право решать, когда можно выкупать, а когда нельзя.

Я представил себе, какая чудовищная коррупция пойдет внутри органов Госкомимущества, среди местных комитетов. Пришлось идти на компромисс: предлагать оставить нашу редакцию, но в постановлении Верховного Совета записать поручение Еремину, Исакову и другим уважаемым народным депутатам изучить этот вопрос и внести предложения по его решению.

В конце концов, закон в нашем варианте принять все-таки удалось, а поправки Еремина и Исакова (всего числом около 130, фантастическое количество!) — провалились. В абсолютном большинстве случаев мы собирали при голосовании 55—60 процентов при необходимых 50, а Исаков — 15—20.

11 июня состоялось итоговое голосование, а через несколько дней закон поступил на подпись президенту. Таким образом, законодательная база для приватизации была создана. Если бы мы в то время не смогли провести закон, это, конечно, резко осложнило бы ситуацию. Тем более что с сентября даже думать нечего было о прохождении такого закона через Верховный Совет. В июне имелся последний шанс, и мы его не упустили.

РАУНД ТРЕТИЙ: МАЛАЯ ПРИВАТИЗАЦИЯ

Утвердив в конце декабря 1991 года программу приватизации, мы бросили все силы на организационную подготовку реальных приватизационных актов и сделок. Потом это назовут слегка пренебрежительно “малой приватизацией”, и за спорами о переделе гигантов российской индустрии мы станем забывать, сколько страстей бушевало вокруг продажи первых булочных и прачечных, парикмахерских и овощных магазинчиков.

А между тем полемика велась жесточайшая. И прежде всего подвергался критике принцип конкурсной, конкурентной продажи. Требования были всюду практически те же, что в Томске: дайте право проводить некоммерческий конкурс с благородными критериями — расширение ассортимента, социальная защита коллектива. Дайте право на аукцион... с одним участником. Выражались опасения, которые и у нас самих возникали: а ну как новые хозяева станут сплошь и рядом перепрофилировать булочные и овощные лавки, со всеми вытекающими отсюда последствиями?

Забегая вперед, скажу: в 1993 году мы провели в Санкт-Петербурге детальное обследование результатов малой приватизации. Выбрали несколько сотен объектов и посмотрели, что с ними произошло. Так вот выяснилось: перепрофилирование имело место только в трех случаях из ста. Оказалось, например, что торговля хлебом — один из самых выгодных видов деятельности. Спрос-то постоянный, не исчезающий. И всевозможные новые фирмы типа “Дока-хлеб”, возникавшие в этом виде бизнеса, доказали: жизнь опровергает представления о том, что рынок извратит структуру торговли. Сложившийся профиль сохранился в абсолютном большинстве случаев.

Более того, выяснилось, что некоторые, самые, казалось бы, невыгодные виды деятельности стали, наоборот, самыми прибыльными, вовсю развиваются. Но это сейчас мы располагаем такими данными, а в то время было, конечно, страшно: а как, в самом деле, быть, если произойдет массовое перепрофилирование? Тем более что магазин после продажи часто закрывался на ремонт. Это нормально: новый собственник и должен начинать с ремонта. Когда в квартиру въезжает новый хозяин, он тоже начинает с ремонта. Но на старте 1992 года это вызвало бурный поток негодования. “Посмотрите на ваши магазины. Вот они, приватизированные, — все закрыты, заколочены, и что там происходит — неизвестно”.

Конечно, у нас имелась возможность взамен аукционной проводить конкурсную продажу, когда к покупателю предъявляются определенные требования. И в тех случаях, когда мы действительно опасались закрытия предприятия или изменения его профиля, мы так и делали. Но в больших масштабах это очень опасная вещь, потому что Россия велика и главный интерес местного чиновника — увеличить количество запретов. И чем больше этих запретов, тем больше людей, которые вынуждены будут упрашивать отменить эти запреты, в “экспериментальном порядке”. И если бы мы дали право вводить ограничения на местах, то вместо одного разумного получили бы 25 самовольных. Какие запреты пойдут на местах мы знали: не сокращать численность работающих, не снижать заработную плату, не менять профиль, обслуживать такой-то район и т.д. Попробуйте соблюдать эти требования, если вы покупаете предприятие. Да ни один сумасшедший не будет покупать на таких условиях. Разве только он знает заранее, что сумеет “договориться” с чиновником...

Поэтому мы и к конкурсам подходили довольно жестко и при ограничениях ввели наш любимый принцип: установили исчерпывающий перечень ограничений; это означало, что дополнительных запретов вводить нельзя.

На старте же 1992 года, когда все только начиналось, нам крайне важно было, чтобы первые сделки получили хороший политический резонанс. К тому же приближался съезд народных депутатов, на котором ожидалась попытка очередного свержения правительства реформ. Для нас было крайне существенно до съезда сделать что-то реальное, как бы подать некий сигнал во все регионы. И когда я понял из контактов с нижегородским губернатором Немцовым, что у него появляется конкретный проект — первый в новейшей истории России аукцион по продаже муниципальных предприятий торговли и быта, — я предпринял все усилия для того, чтобы это событие стало не рядовым коммерческим, а политическим. Мы с Гайдаром решили ехать в Нижний Новгород.

Надо сказать, что в преддверии этого события страсти накалялись достаточно сильно, противостояние оказалось не регионального, а федерального, общероссийского уровня. С бурными требованиями и резкими протестами против аукционов в Нижнем Новгороде выступил профсоюз работников торговли. Его поддержало руководство торгового ведомства. С двух фронтов они пошли на Госкомимущество с требованием запретить, отменить.

В самом Нижнем Новгороде звучали те же требования. Помнится, в местной газете публиковалось интервью с лучшим парикмахером города, которая говорила, что она остается без работы. Ее парикмахерскую, расположенную на бойком месте, новые владельцы предполагали превратить в магазин. Газета выступала с заголовком: “Где стричься будем?” И нас пугали: парикмахерские превратят в магазины, булочные в видеозалы. Как жить будем?

В ответ мы избрали политику не лобовую, а, можно сказать, коварную. Мы взяли всю нормативную документацию по приватизации, наработанную в Нижнем Новгороде, изучили стандартные претензии к ней, а затем направили на первый аукцион специальную комиссию во главе с Дмитрием Васильевым. Объявили: комиссия будет анализировать результаты первого аукциона. Короче, попытались создать впечатление, будто намерены запретить аукционы. Хотя, конечно, нам с самого начала было ясно: все, что вменялось в вину нижегородцам, абсолютно искусственно и высосано из пальца. Подлинных юридических нарушений там нет.

Помню такую деталь: по правилам требовалось предупредить коллектив о приватизации предприятия за две недели. Этого предупреждения в виде официального объявления сделано не было. Но за месяц газета опубликовала сообщение, которое с юридической точки зрения вполне можно было расценивать как объявление. Совершенно ясно, что была попытка прицепиться к формальному поводу, а не стремление следовать букве закона. Очевидно, что противостояние носило чисто политический характер, и играть следовало не по юридическим, а по политическим правилам. Комиссия отработала аргументы, которые я потом использовал при ответах на вопросы во всяких нижегородских встречах.