Марш Акпарса - Аркадий Крупняков

—     Садись, Саня, рядом. Теперь передо мной стоять не надо, теперь я не великая княгиня.— Она взяла его за руку и усади­ла рядом с собой.— Скажи мне, Саня, за что они меня так, а?

—     В грамоте думной боярской сказано — за бесплодность. Го­сударству нужен наследник, а ты...

—     Злодей он, Саня, с Оленкой Глинской спутался, а меня за это постригают. Почему со мной не поговорил никто.

—     На ком-то большой грех будет, великая княгиня,— сказал Санька тихо.— Страшно.

—     И на тебе грех. Не ты ли обманом привез меня и промол­чал дорогой?

—     Богом клянусь — не знал!

—     Коль в другом поклянешься — поверю.

—     В чем?

—     Поклянись, что тайну, которую я тебе выскажу, донесешь игумену Досифею.

—     Тому, что в монастыре у Покрова? Клянусь!

—     Дай руку,— Соломония взяла Санькину руку, распахнула рясу, оголила горку рыхлого живота и положила ладонь на теп­лое тело. Саньку бросило в жар. Он по молодости ни разу не прикасался к сокровенным местам женского тела, а тут...

—     Слышишь, стучит?

—     Слышу,—Саньке и впрямь показалось, что в животе раз­даются какие-то толчки.

—     Это сынок, ножками... Тяжелая я, рожать скоро буду, а меня в монастырь.

Санька резко отдернул руку, сказал:

—     Игумену... расскажу.

—     Ну теперь ступай. Прости меня, грешную, более, видно, не свидимся,— и заплакала. У Саньки тоже градом катились сле­зы. Шагая в отведенную ему келыо, думал: «Без владыки на сие дума боярская не решилась бы. Когда государь успел с влады­кой спеться? Когда?»

В субботу под ильин день для государя истопили баню-мыленку. Находилась она прямо во дворце почти рядом с опочиваль­ней. В мойных сенях государь с помощью Саньки разделся и вошел в мыленку. Изразцовая печь, стоявшая в углу, с камен­кой из полевого серого камня, раскалена чуть не докрасна. На нижней лавке четыре липовых ушата, в двух вода горячая, в двух — щелок. На верхней лавке в огромных берестяных туе­сах— хлебный квас да ячневое пиво. Пол мыленки устлан мелко изрубленным можжевельником, на лавках и полках пучки душис­тых трав, все это для того, чтобы в мыленке стоял приятный за­пах. На полках — толстый слой свежего душистого сена, в перед­нем углу — две дюжины березовых веников.

Привычки государевы Санька усвоил хорошо. Сперва дал малый пар — плеснул на каменку три кувшина пива. Остро пах­нущие клубы пара мягко обволокли князя, лежащего на верхней полке. Тело начало распариваться, по нему разливалось приятное блаженство. «Боже мой, как хорошо,— думал Василий.— Тихо, спокойно, никто не мешает...» И вдруг князя осенило. Он позвал постельничего.

—     Саня, сходи-ка к митрополиту. Тихо, чтобы никто не знал, позови его ко мне, сюда. Скажи: «Просит сосед Василий соседа Даниила в баньке попариться. Без титлов и без санов, по-сосед­ски». Иди.

Когда митрополит занес в мыленку свои тучные и рыхлые телеса, государь сказал Саньке:

—     Иди в опочивальню. Теперь твоя услуга не понадобится, мы с владыкой веничками друг друга сами похлещем.

—     Сказано было без сана, а тут — владыка.

—     Прости, Данилушка, запамятовал. Забирайся на полок, а я еще кувшинчик пивка на камни плесну.

Разогревшись, Василий и Даниил вылили друг на друга по целому туесу теплого квасу и, нагнав полную мыленку пивного пара, стали париться вениками. Сперва на правах хозяина Ва­силий хлестал Даниила. Трудился старательно, отбрасывал голи­ки в сторону, брал свежие веники и прохаживался по широкой митрополитской спине, ногам и пяткам. Исхлестав полдюжины веников, снова поддал пару, забрался на полок. Теперь Даниил, пыхтя и отдуваясь, платил Василию тем же.

Усталые и довольные, с листьями, прилипшими к телу, они спустились вниз и разлеглись на мовные постели. Долго и бла­женно молчали. Наконец, Даниил сказал:

—     Мыслю я, соседушка,— не даром ты постельничего отослал. Поговорить, верно, хотел без помех?

—     Хотел, Данилушка,— князь подложил руки под голову и начал издалека: — Ехал я намедни по лесу, узрел пташкино гнез­до. Четыре птенчика малые-малые пищат, жизни радуются. За­плакал я тогда и сказал: «Горе мне! На кого я похож? На птиц небесных не похож, потому как и они плодовиты. На зверей зем­ных не похож — приносят они зверят малых. На землю не похож, потому что земля приносит плоды свои во всякое время, и бла­гословляют они тебя, господи. Даже на воду я не похож — волны воду утешают, а рыбы веселят. Горе мне!»

—     Все от бога. На то воля его,— тихо ответил Даниил.

—     С богом я в крестовой палате да в храмах денно и нощно разговариваю, а тут с тобой поговорить хочу. Стар я становлюсь, царство-то на кого оставить, кому впредь властвовать на русской земле и во всех моих городах и пределах?

—     Братья твои...

—     Братьям отдать? Да они и своих мелких уделов устроить не умеют. Симеон в Литву бежать хотел, а Юрий уж бегал, да я воротил. Андрейка, младшой, ты сам знаешь... Была у меня надея на Митрия, вроде бы спервоначалу мудрость выказывал, а как послал я его воеводой на Казань, и вышло: ни ума, ни сноровки.

—     Сама правда глаголет устами твоими. Наследника тебе надобно. Токмо кто виной бесплодию?

—     Она. И дед мой, и отец, и братья детьми не обижены, а у Соломен — две сестры, и обе бесплодны. Посоветуй, что мне делать?

—     Знаю, какого совета ждешь,— тряхнув гривой, сказал Да­ниил.— И я дам тебе на то согласие, только что скажут святые отцы, что Боярская Дума скажет?

—     Для меня только твое слово важно. Святые отцы, да им ли тебя ослушаться?! Дума! Бояре сами не менее моего о наслед­нике престола помышляют.

—     Тому и быть. Созову завтра иереев, бога вместе испросим, а ты назначай сидение в думе, да и меня позови.

—     Вот спасибо, Данилушка, утешил меня.

Даниил помолчал, потом попросту, по-мужицки спросил:

—     А новая-то царица, видно, больно люба?

—     Люба.

—     И никак из сердца выкинуть не можешь?

—     Не могу, владыка.

—     Верю. По себе знаю.

—     Неуж и тебя какая присушила? Слуху вроде не было.

—     Едино сердце про то знает — мое.

—     А ее сердце ведает?

—     Открылся бы, да тебя, государь, опасаюсь.

—     Меня? Да кто она?

Даниил кивнул на дверь:

—     Твоего постельничего сестра.

—     Ириница? Опомнись, владыка! Ей же пятнадцать годков.

—     Я боярышень по тринадцати венчаю...

—     Так тебе ж по сану не можно!

—     Я не токмо владыка, я еще и человек.

—     Не о том речь. Как приблизишь ее к себе?

—     Только ты позволь. Юница росла в монастыре, в монастырь же снова и пошлем ее. А оттоль ко мне в палаты за бельем сле­дить. Не будешь перечить?

Василий взял горячую ладонь Даниила и пожал ее.

В понедельник на Боярской Думе решалась судьба Соломонии. Великий князь с боярами был кроток и ласков, в речи о престо­лонаследии пустил слезу и до того разжалобил бояр, что кто-то крикнул:

—     В монастырь! Постричь!

—     Батюшки! Царицу-то в монастырь?

Спорили долго. Дума раскололась на две части. Бояре во главе с Вельским за развод, а те, что с Семеном Курбским,— против.

Конец спору положил митрополит.

Он встал рядом с государем, сказал:

—     Славные князья, бояре именитые. Спор ваш правдив и богу угоден. Истинно говорите вы все: и те, кто супротив развода, и те, кто глаголят за пострижение. Жалко великую княгиню — она мать государства русского. Но о другой великой матери подумай­те, о земле нашей родной. Великими усилиями собрали ее воедино, и сильны мы стали своей крепостью, единовластием. И не дай бог, ежели сие самодержие порушится. Государь наш велик, но не вечен. И разорвут державу нашу люди алчные и властолю­бивые, пойдет на земле смута и неустроение. Прогневят люди бога, грех великий падет на землю, и мы утонем в грехе том. Не лучше ли пойти на малый грех—разорвать союз, венцом скреп­ленный. Я сам приму на себя сей грех, бояре, и сам отмолю его перед господом богом моим!..

Вот как было это, Санька. А ты по простоте своей и не за­метил, хотя и проводил рядом с государем много времени.

ИРИНИЦА

Зима в этом году пришла рано и неожиданно. Только вчера сковало первым морозцем жидкую осеннюю грязь, а сегодня ут­ром на улице белым-бело.

Ирина взглянула в окно на кремлевский двор — там боярские ребятишки вместе с девчонками соорудили горку и катались на ней. И громко смеялись.

Ирине грустно. Она таких забав в детстве не знала. Жили с Санькой при монастыре, знали хорошо только посты и молитвы, а самой веселой забавой было кормить монастырских голубей. Подруг тоже не было. Один друг — брат Саня. А как стал пос­тельничим княжеским, взял Ирину из монастыря и поместил вме­сте с бабушкой Ольгой в кремлевских дворовых хоромах. Хоро­мы те велики, народу в них живет много, однако и тут Ирина подруг не завела — по искони заведенному обычаю люди жен своих и дочерей держат за семью замками.