Льюис Кэрролл: Досуги математические и не только (ЛП) - Льюис Кэрролл

                               Май 1888 г. [76]

«Малышкой Бутлеса» она       Как бы с гастрольным туромЯвилась. «Видеть всё должна,       Будь даже небо хмурым!»

Приятель, знающий места,       Водил её немало.В Крайст Чёрч на кухню неспроста       Свернули для начала.

А повара стоят и ждут,       Как будто с уговором;Шагнула Мэгги к ним — и тут       Они как грянут хоромСвободы Боевую Песнь!

«Жарьте и варите,Мэгги угостите;Сочная котлета —Лучшая диета!Мэгги объеденье —Нам на загляденье;Тоненькая слишкомБутлеса малышка!»

Затем — то улочка, то двор:       Бродили и глазели.Вот Трапезная, вот Собор,       Аж ноги заболели.

По Ворстер Гарден к озерцу       Ступали под листвой,К Сент-Джону, старцу-молодцу       Окольной шли тропой.

Лужайка колледжа  Сент-Джон       Всегда к себе влечёт.«Гляди! — вскричала  Мэгги. — Вон!       Какой чудесный Кот!»

Бродила  Мэгги взад-вперёд       По дворику Сент-Джона.Ходил за ней Чудесный Кот       И пел неугомонноСвободы Боевую Песнь:

«Мяу, мяу, Кошки!Мэгги на дорожке:Ну-ка, не ленитесь —Мэгги поклонитесь;Хвосты распушите,Мэгги помашите.Бросьте „кошки-мышки“,Все бегом к Малышке!».

Но вот пора в Крайст Чёрч назад —       За ужин без забот;Уж чашки чайные стоят,       Студент особый ждёт.

Назавтра вновь идут гулять —       Из парка в парк теперь.А в Ботаническом-то — глядь:       Стоит свирепый Зверь.

Да только  Мэгги нипочём       Свирепость невсерьёз:Из камня Вепрь — не бьёт хвостом       И крепко в землю врос.

Вот Модлен-колледжа крыльцо;       Высокая стена.На ней огромное лицо,       И Мэгги сражена.

Но тоже, видно, неспроста       Какой-то ученикЗагнул повыше угол рта —       И улыбнулся лик!

Девчушка — в смех: «Ему везёт!       Пускай бы мне друзьяВсегда вот так тянули рот,Когда весёлость пропадёт,       Чтоб улыбалась я».

Олени к ней бегут гурьбой       Во всю оленью прыть,Ведь Мэгги хлеб взяла с собой       Милашек покормить.

Она их кормит с рук, смеясь;       Олени знай жуют;Вкруг Мэгги скачут, не боясь,       И, чавкая, поютСвободы Боевую Песнь:

«Преклоним колениПеред ней, олени!Славная девчушка —Будет нам подружка;Мэггин голосочекТочно ручеёчек,Меггина ручонкаТочно у зайчонка.Ласковая слишкомБутлеса малышка».

Епископ там любил гулять       Огромный, точно слон.«Нельзя ли в жёны  Мэгги взять?» —       Как видно, думал он.

Себе решила Мэгги: «Нет!»       Вот с этим в брак вступить?Так много господину лет,       Как только может быть.

«Малышка Бутлеса, милорд, —       Её представил друг. —Мы просто ходим взад-вперёд       И смотрим всё вокруг».

«И как вам?» — спрашивает тот.       А девочка на это:«Во всей провинции, милорд,       Красивей места нету!»

Назавтра утром — в путь, домой!       Уж Оксфорд вдалеке.Все мысли Мэгги до одной       Об этом городке.

Состав спешит, и пар шипит,       Качается вагон;Состав стучит, а Мэгги спит...       И слышится сквозь сонСвободы Боевая Песнь:

«Оксфорд, до свиданья!Нелегко прощанье.Старый город милый,Башенки и шпили,Дворики, садочки,Лужайки, цветочки,Главный колокол Фомы —В общем, всё видали мы.Спит, устала слишкомБутлеса малышка!» [77]

Мятеж ли фей тому виной,       Но  Мэб, с венцом простясь,Нашла приют в земле иной,       В ребёнка обратясь.О девица, мне ясно сразу:Когда сидишь над книжкой сказок,А вялый пальчик не стремитсяПереворачивать страницы,Твои мечтательные взглядыВиденьям издалёка радыИ возрождают между строкРодного царства уголок [78].

РАССКАЗЫ

НОВИЗНА И РОМАНТИЧНОСТЬ

Поначалу я испытывал большие затруднения, назвать ли описываемый период моей жизни «Причитанием» или же «Хвалебной песнью», так много содержится в нём великого и восхитительного, так много мрачного и жестокого. Но в поисках чего-нибудь среднего между этими двумя обозначениями я, наконец, остановился на приведённом выше заглавии — разумеется, неверном; я всегда поступаю неверно, но позвольте эту тему не продолжать. Настоящий оратор, как правило, никогда не поддаётся наплыву чувств при зачине; всё, что он может себе позволить, взяв слово, — это банальнейшие общие места, а распаляется он уже потом и постепенно. Как говорится, «vires acquirit eundo» [79]. Поэтому пока достаточно лишь сказать, что зовут меня Леопольд Эдгар Стаббс. Я умышленно заявляю об этом, предваряя свой рассказ, с тем чтобы читатель по какой-либо случайности не спутал меня со знаменитым сапожником с Потл-стрит, Кэмберуэлл, носящим такое же имя, или с моим менее достойным уважения, но более известным однофамильцем, комедийным актёром Стаббсом из Канады. Какие-либо отношения с ними обоими я отвергаю с ужасом и презрением, но ведь нет преступления в том, чтобы зваться так же, как эти два вышеупомянутых человека, которых я никогда в глаза не видел и, надеюсь, никогда не увижу.

Но покончим с общими местами.

Ответь же мне ныне, человече, мудрый в разгадывании снов и знаков, как случилось, что в некую пятницу вечером, круто свернув с Грейт Уотлс-стрит, я внезапно и без особой радости столкнулся с отзывчивым малым нерасполагающей наружности, но с глазами, сверкавшими натуральным огнём гениальности? Ночью я размечтался, что великая идея моей жизни на пороге осуществления. Какова же великая идея моей жизни? Я тебе расскажу. Расскажу со стыдом и скорбью.

С мальчишеских лет моим томлением и страстью (преобладавшими над увлечением игрой в мраморные шарики и беготнёй голова в голову и сравнимыми разве что с любовью к ирискам) была поэзия — поэзия в самом широком и неопределённом значении слова, поэзия, не сдерживаемая законами смысла, рифмы или ритма, а воспаряющая над миром и звучащая отголосками музыки небесных сфер! Ещё с юности — нет, с самой колыбели жаждал я поэзии, красоты, новизны и романтичности. Когда я говорю «жаждал», я использую слово, мало подходящее для описания своих переживаний в минуты душевного умиротворения; оно так же способно обрисовать безудержную импульсивность моего вдохновения, как те далёкие от анатомической достоверности картинки, украшающие наружные стены театра Адельфы и представляющие Флексмора во всех мыслимых положениях, никогда доселе не удававшихся человеческому телу, дают склонным порассуждать посетителям партера действительное понятие о мастерстве и ловкости этого замечательного симбиоза живой плоти и каучука.

Но я отклонился в сторону, — вот странность, если мне позволено будет так выразиться, характерная для жизни; а как я обнаружил однажды (время не позволяет мне рассказать об этом случае поподробнее), на мой вопрос «Что же такое жизнь?» никто-таки из присутствующих (а наша компания насчитывала девятерых, включая официанта, и вышеозначенное наблюдение было сделано уже после того, как убрали суп) не был в состоянии дать мне рассудительный ответ.