Убийцы персиков: Сейсмографический роман - Альфред Коллерич

Надо также отказаться от убеждения, что им необходимо чем-либо владеть. Их имущество составляет лишь то, что дает им она.

Даже стремление к обладанию — пустая мечта. Надо научиться ожиданию грядущего, не надеясь на то, что оно непременно наступит. А коль скоро в них возродится желание, то это будет не чем иным, как скоропалительной попыткой зацепиться за нечто эфемерное и не поддающееся определению. Она возведет над ними кров, дабы на них не свалилось ничего ненужного.

«Ты» — всего лишь то, что они видят. А то, чем могло бы быть «Ты», есть чужедальняя сторона, которую даже она не может толком постичь. Когда она вернулась с чужбины домой, она не могла осмыслить, что есть чужая, а что родная сторона, она лишь испытывала ужас, стоя между обеими.

Глубокая пропасть разделяет представления, возникающие в девичьих головах, и тем, что девушки собой представляют. Она видит их иначе, чем они видят себя, ибо в самом строгом смысле они себя вовсе не видят. А потому им следует также закрыть глаза, дабы не видеть все, что касается их тела, и предстать ее взору, как только оба — «Я» и тело укоренятся в мире представлений графини. Ничей больше взгляд не должен их касаться, иначе их будет столько, сколько взглядов на них брошено. И, на свою беду, они могут выпасть из всеобщего единства и раздробиться на тысячи осколков, а этого она не пожелала бы ни одной девушке.

— Я вижу вас так, как хочу вас видеть, — сказала графиня, — и нелепо думать, что вы якобы не зависите от этого.

В то время, когда графиня произносила свою речь, девушки едва ли замечали, что с ними происходит. Они почувствовали только легкую колющую боль в плече и слышали звук переливаемой из сосуда в сосуд жидкости Они слышали также звякающие удары металла по стеклу, шуршание ваты и дыхание мужчины, бесцеремонно прикасавшегося к их рукам выше локтя.

Графиня разрешила им открыть глаза. Винки спустила рукав своего белого платья и застегнула пуговицу.

Мужчина встал, уложил в саквояж свои приборы и поклонился графине. Когда он вышел, графиня воскликнула вслед: «Дотторе! Дотторе!»

Розалию Ранц разбудил колокол на башне замка. Было еще рано, в комнате чуть рассеялся мрак. Розалия Ранц надевает белое платье. В полдень девушкам предстояло молиться у гроба фройляйн Винки. Прощание с покойницей происходило на втором этаже виллы. Она лежала в белом гробу, усыпанная камелиями, которые Цёлестин принес из оранжереи. Мертвое лицо безмятежно, руки сложены на груди. Когда Розалия Ранц переступила порог, девушки уже были возле гроба. Они преклонив колена стояли на разостланных вышитых платочках.

Рядом с гробом в кресле сидела графиня. Руки лежали на красных бархатных подлокотниках, ладонь к ладони.

По другую сторону гроба на обитой голубым бархатом скамеечке для молитв стояли на коленях две дамы, с которыми Винки делила покои виллы. Букли обеих дам сияли лоском свежей укладки. Бархатки были черные, как и у графини, а платья белые.

Графиня же одета в черное.

К стене прислонена белая крышка гроба, вот и все, что было в комнате. Графиня велела вынести мебель и утварь. На стенах, с которых сняли картины, выделялись темные прямоугольники.

Графиня начала молиться, подавая пример остальным.

Перебрав четки, она встала, затворила открытую дверь, заперла ее и сказала девушкам и обеим дамам, которые продолжали тихо молиться, шурша страницами молитвенников, что тело есть кожух, наполненный ветром. Наши деяния сопровождают нас как тени, будь то добрые или дурные поступки. И вот теперь фройляйн, утопающая в цветах камелий, тоже тень, и эта тень, которой уже не дано ощущать себя, сияет, однако, такой белизной, что им уже никогда не забыть ее, и это чувство они должны хранить в себе всегда. Смерть ничего не разрушила в ней, ибо в ней не было ни единой червоточины.

Покойница не имела поползновений что-либо отвергать. Она знала лишь чувство благодарности и жила им. Она радовала своим смехом парк, гуляла, размахивая широченной шляпой, и пела. На острове посередине пруда у нее была своя скамейка. Там находила она отдохновение, слушая журчание источника, изливавшего свою чистую воду для господ. Она никогда не пила из этого источника, хотя под палящим солнцем набирала там воду, чтобы отнести господам. Не было случая, чтобы у нее повернулся язык спросить: почему эта водица не для всех. Она делала лишь то, чему выучилась. Она стояла на узкой подкове моста, перекинутого на остров, и любовалась водяными лилиями и радовалась этим белым цветам, которые так быстро теряют красу и жизнь, когда их вырывают из родной стихии и уносят, душа их длинные черные стебли. Фройляйн, подобно этим цветам, оставалась в своей стихии, которую переняла у них. И она сторонилась всего чуждого. Ее окутывала некая вуаль, отделявшая от мира и служившая ей защитой. Она была настолько инородна всему твердому и грубому, что ее близость даже не ощущалась. В своем обособлении она была едина со всем сущим, была кротким человеком, в силу великого знания. У нее не было необходимости молиться, она могла бы жить вне церкви, однако никогда не забывала исповедаться перед священником Иоганном Вагнером...

Розалия Ранц слышала слова графини. Их поток превращался в поток образов, которые вырывали Розалию из молитвенной сосредоточенности. Она видела какие-то пространства и не знала, зачем они и откуда. Она видела саму себя в этих картинах и чувствовала, что и ее разглядывают на них. Она видела себя в добрых и дурных образах. Вот она плачет в своей комнате, завидуя красивым белокурым волосам Лукреции и оттого, что самой так хочется быть дочерью Марии Ноймайстер. Она видела каких-то незнакомых людей, чьи лица были закрыты для нее.

После речи графини молящиеся прочитали литанию. Графиня открыла одну из дверей и впустила священника Иоганна Вагнера. Он явился благословить усопшую. Он обмакнул кропило в серебряный сосуд со святой водой, который держал в руках один из причетников, и взмахнул им над лицом покойной. Напечатлев на гробе свой долгий взгляд, он покинул комнату.

Девушки встали и двинулись вслед за графиней, которая подошла к стоявшей на помосте стеклянной вазочке с веткой туи. Графиня взяла ветку и совершила ею крестное знамение над головой фройляйн. Затем передала ветку девушкам. Они последовали ее примеру.

Ночью Розалия Ранц думала о камелиях. Она вздрогнула, услышав короткий раскат смеха там, наверху, в комнате графа. Она видела фройляйн Винки, гулявшую со старыми дамами по парку. Они часто останавливались и поглядывали на башенные часы. Они всегда выбирали свои маршруты так, чтобы часы были на виду. Князь всегда сворачивал, завидев Винки.

Розалия Ранц прикрыла глаза ладонью, будто хотела тем самым прогнать привидевшиеся картины.

Из комнаты она вышла еще на рассвете. С девушками встретилась в церкви, где священник Иоганн Вагнер читал утреннюю проповедь. Для своей короткой речи он выбрал какую-то притчу, но не упомянул покойницу, чьи похороны должны были состояться утром.

Подходя к вилле, девушки увидели столпившихся у входа людей. Возле узкой лестницы томились ожиданием певчие церковного хора во главе с Иоганном Кеглем.

Девушки поднялись в комнату. Графиня велела им встать справа и слева от гроба и держать в руках свечи, извлеченные из жирандолей.

Лицо покойной уже не было таким бледным, как днем раньше.

Анна Хольцапфель появилась вместе с Иоганном Вагнером. Она встала на колени и начала читать молитву, ей вторили остальные. Священник еще раз благословил усопшую, а затем они с Анной покинули комнату. Анна Хольцапфель плакала.

Когда пришли Каргель и Эбли, Розалия Ранц поняла, что видит фройляйн в последний раз. Каргель и Эбли подняли крышку и закрыли гроб.

Графиня накинула на лицо вуаль.

Желтые язычки свечей беспокойно трепетали, так как у девушек дрожали руки. Каргель и Эбли заколотили гроб. Затем разгладили ажурное кружевное покрывало на крышке. Цёлестин и Мандль помогли им поднять гроб с помоста. Все вчетвером они подставили под него плечи и вынесли из комнаты. За ними двинулась и потянулась белая вереница девушек. Они на ходу задули свечи и положили их на столик в холле. Снаружи, на лестнице, топтались Макс Кошкодер и Генрих Цветочник. Гроб поставили на черный траурный помост. Когда запел хор, все, кроме священника и Анны Хольцапфель, преклонили колена. Пели «Господь к тебе уже близко».

Можно было различить низкий голос Марии Пеер, звонкое сопрано Мими Пруч, голоса Франца Отнера, Густава Карнершнайдера, Энгельберта Пеера и Германа Керна, который в этот день прощался с хором, поскольку в кармане уже лежал билет на корабль, отплывающий в Америку. Песнопение смолкло. Иоганн Кегль опустил руки.

По прилегающему к вилле двору подкатили похоронные дроги. Пара лошадей была убрана белыми розами. Шестеро мужчин налегли на гроб, переместив его на повозку, и повесили венки, которые были прислонены к помосту. За дрогами выстроилась похоронная процессия. Впереди шла графиня с двумя дамами. За ними белая стайка девушек, далее — женщины в черном и шестеро гробоносцев в черных цилиндрах. Больше никто из мужчин к процессии не присоединился. Перед замком стояла карета, ее заняли князь Генрих, граф и священник Иоганн Вагнер. Как только лошади тронулись и похоронная процессия уже в полном составе двинулась в путь, с задка и боковых стенок повозки посыпалась известь, которой красили похоронные дроги. Кладбище было в часе ходьбы от замка.