Ирландские предания - Джеймс Стивенс

и помер бы он в постели, если бы Финн не прислал ему дивного щенка, и через неделю эта юная гончая стала «звездой судьбы» и дорогим «биением его сердца», так что он сразу выздоровел, а потом жил долго и счастливо.

МАТЬ ОШИНА

Глава I

Близился вечер, и фении решили этим днем больше не охотиться. Гончих свистками призвали к ноге, и начался степенный путь домой. Ибо, куда бы люди днем ни направлялись, вечером они будут шествовать степенно, а собаки будут перенимать такое настроение у своих хозяев. И так шествовали они среди золотистых лучей нежного заката, и тут вдруг из укрытия выскочила лань, и после этого прыжка исчезла вся лепота: мужчины заорали, собаки вывалили языки, и началась жаркая погоня.

Финн обожал погоню в любое время дня и ночи; вместе с Браном и Школаном он обогнал людей и собак из своего отряда, пока в прозрачном мире не осталось ничего, кроме Финна, двух гончих и шустрой прекрасной лани. Кроме них, только редкие валуны, которые они огибали или через которые перемахивали; одинокое красивое дерево, что отстранено дремало у тропы, редкие кущи, накапливающие нежную тень так же, как улей копит мед, и еще шуршание травы, что тянется бескрайне и волнуется, колеблясь и качаясь на ветру бесконечными мерными волнами.

В самые рисковые моменты Финн был сосредоточен, вот и сейчас, несмотря на то что бежал во весь дух, он был сосредоточен. Не было ни одного движения его любимых гончих, которое он бы не замечал, известно было ему каждое движение головы, стоящих торчком ушей или хвоста. Однако знаки, которые подавали ему собаки в этой гонке, были ему неведомы.

Он никогда не видал, чтобы они так стремительно мчались. Они были почти полностью поглощены погоней, но не скулили от нетерпения и не бросали на него взглядов, ожидая ободряющего крика, который он всегда подавал, когда они его ожидали.

Они поглядывали на него, но взглядов этих понять он не мог. В тех глубоких глазах был вопрос и утверждение, но не мог он понять, что это за вопрос и что они хотели ему передать. Время от времени какая-нибудь из собак в прыжке поворачивала голову и бросала взгляд, но не на Финна, а куда-то назад, на раскинувшуюся и пышную равнину, где исчезли их товарищи по охоте.

«Ищут других гончих, — предположил Финн. — Но все-таки не лают!»

— Голос, Бран! — закричал он. — Позови их, Школан!

Тут они глянули на него, и он не мог понять их взгляды, он никогда не видел подобных во время погони. Они не повизгивали и не взлаивали, но лишь добавляли тишину к тишине и скорость к скорости, пока их поджарые серые тела не превратились в единое сжатое и хлесткое устремление.

Финн лишь дивился.

— Они не желают, чтобы прочие собаки их услыхали и присоединились к этой погоне, — бормотал он, гадая, что творилось в их вытянутых черепах.

«Лань бежит славно», — продолжил он размышлять.

— Что, ты, Бран, сердце мое? Ату, Школан! Вперед, мои славные!

«У этой бестии сил еще хватает, — думал его ум. — Не во всю силу несется, даже не вполовину. Может обогнать даже Брана!» — с яростью помыслил он.

Мчались они по плоской долине ровно, красиво и стремительно, и вдруг лань остановилась и улеглась на траву и лежала там со спокойствием бесстрашного животного, никуда не спешившего, словно и не боявшегося ничего.

— Вот так перемена! — глянул и молвил Финн в изумлении. — Не запыхалась, — сказал он. — Чего же легла?

Однако Бран и Школан не остановились, а добавили по дюйму к своим вытянутым ладным телам и сунулись к лани.

— Легкая добыча, — с сожалением воскликнул Финн. — Догнали-таки!

Однако он снова удивился, ибо собаки не убили добычу. Они скакали и играли вокруг лани, облизывая ее морду, и терлись, довольные, своими носами о ее шею.

К ней подошел и Финн. Его зажатое в кулаке длинное копье было опущено для удара, острый нож был в ножнах, но он не применил их, ибо лань и две гончие начали носиться и играть вокруг него, и лань ластилась к нему, как и собаки, и потому, когда в его ладонь тыкался бархатный нос, он оказывался то мордой лани, то собаки.

С этой развеселой компанией прибыл он к просторному Аллену в Лейстере, и люди там были удивлены, увидав гончих, лань и главаря, явившегося к ним без сопровождавших его охотников.

Когда же и прочие добрались до дома, вожак рассказал о своей погоне, и было решено, что такую лань нельзя убивать, и что ее нужно оставить, хорошо с ней обращаться, и что она станет любимой ланью фениев. Однако некоторые из тех, кто помнил о происхождении Брана, думали, что, как и сам Бран, эта лань тоже могла быть из сидов.

Глава II

Ближе к ночи, когда Финн готовился ко сну, дверь его комнаты тихонько отворилась, и в нее вошла молодая женщина. Вожак с изумлением уставился на нее, поскольку никогда еще не видал он и не чаял увидеть женщину более прекрасную. И то была не женщина, а юная дева, и держала она себя так кротко-благородно, и взгляд ее был так скромно-возвышен, что вожак едва смел поднимать на нее глаза, хотя взгляд никак отвести не мог.

И пока, улыбаясь, застенчиво стояла она в дверях, подобная цветку, прекрасная и робкая, как лань, вожак прислушивался к своему сердцу.

«Она небесная женщина рассвета, — сказал он себе. — Она подобна светлой пене. Она бела и ароматна, как яблоневый цвет. Благоухает пряностями и медом. Она любимая моя и превыше женщин мира. Никогда не отнимут ее у меня».

И эта мысль была для него отрадна и мучительна: отрадной от такой дивной возможности, и мучительной оттого, что это еще не так и, быть может, не случится вовсе.

Как собаки бросали на него во время той погони взгляды, которые он не понимал, так