Огонёшка - Маргарита Константиновна Агашина

— И у тебя получится! Самое главное — терпение: не вставай из-за стола, пока стихи не напишешь! Обедать позовут, а ты сиди, пиши. Ужинать — а ты пиши! Наголодаешься, разозлишься и — напишешь. Есть захочешь, так напишешь, — учил Толька Сашу. И добавил: — Такие стихи, как я, любой может написать.

ИЗ ДНЕВНИКА ИННЫ ВОСТРИКОВОЙ

1 января

С Новым годом! С новым счастьем!

С Новым годом, с новым счастьем! Только и слышно вокруг: с Новым годом, с новым счастьем! И все ходят и правда счастливые.

Мы с мамой вчера пироги пекли и торт ореховый делали. И ёлку украшали. И вспоминали, как я была маленькая и как мы с ней ходили ёлочные игрушки покупать. И мама говорит, что она до сих пор помнит, когда какую игрушку покупали. А я зато помню, как пахли ёлки тогда, когда я была маленькая. И наши старые ёлочные игрушки пахнут теми ёлками. А мама смеётся и говорит, что я это выдумала. А когда мы с ней ёлку украшали, смотрю, она потихоньку отвернулась, а сама какой-то там фонарик нюхает… И торт у нас в духовке не осел и не пригорел. И мороженое в холодильнике не растаяло. И папа, как знал, подарил нам то, что нам больше всего хотелось: маме — духи «Рябинушка», а мне — «День поэзии». Правда, там Роберта Рождественского нет почему-то. Есть на него пародия. Но ничего, не очень обидная…

Но самое главное — это наша «Огонёшка». Как бы мне всё записать по порядку и ничего не забыть!

Всё было в зале чудесно, как никогда. И даже никто не заметил, что были не трехногие столики, как по телевизору, а обыкновенные наши школьные, из буфета. Зря мы с девочками переживали, что с четырёхногими столами будет неуютно. Еду все принесли накануне, а то потом в карнавальных костюмах было бы не до еды. И даже еда и та у нас получилась весёлая. Все принесли всего по два: Катя — два пирожка с маком, Мишка Букин — две охотничьи колбаски, Бобочка — два яблока, Антошин — два бутерброда с маслом, с селёдкой и с настоящим зелёным луком, а Толька — (всё-таки опять больше всех принес, но все были довольны!) — две здоровые банки с вишнёвым компотом. Компот этот он сам у себя на даче варил и в банки закручивал. Потом были ещё у нас и ватрушки, и коржики, и сырки глазированные, и пряники, и конфеты, и орехи, и всякая всячина. Всё переделили, всё на столики поставили. И на каждый стол Катя положила конфетную коробку, перевязанную ленточкой. Все так и думали: конфеты. И как только сели за столики, так за каждым столиком нашёлся такой человек, которому больше всех не терпелось попробовать конфеточки. Ну и сразу все стали развязывать ленточки и доставать конфеты. А в коробках — альбомы со стихами! Девчонки закричали: «Это нечестно, выманила у нас альбомы, а может, это тайна!». Но наши мушкетёры-то какие молодцы оказались! Вовка Марков встал, побрякал своей шпагой и сказал: «Миледи, если вам стыдно, закройте маской ваше прелестное лицо!» И стали все надевать маски. Все и раньше были в масках, но когда сели к столикам, все, конечно, маски поснимали, чтобы есть было удобнее. Ну, опять надели маски, и я предложила: пусть теперь, когда никому не стыдно, каждый столик выделит мушкетёра, чтобы прочитать по одному стихотворению из альбома. Стали читать и смеяться.

Света села за стихи,

Пролила свои духи,

И смеется: «Хи-хи-хи,

Ах, как жаль мои духи».

И про чернослив читали, и про туфельку, которую гимназист поднял. И все хохотали до слёз. А Наташа сказала, что всё-таки эти альбомы не зря на свете прожили — хоть раз послужили людям для веселья!

Костюмы у ребят были разные. Вернее — у девочек разные. А мальчишки — ну прямо все как один мушкетёр к мушкетёру, и шпаги у всех, и шляпы у всех с полями. Только перья на шляпах разные — у кого страусиное, у кого просто голубиное. Во дворе, наверно, подобрали. Выделялся только один самый маленький мушкетёрчик: у него был розовый воротник и розовые манжеты. Это был, конечно. Бобочка в своих кисельных кружевах. И все опять вспомнили про кисель, и опять было весело. А девочки-то разрядились одна лучше другой: украинский у Светы и снегурочки у Кати, а Талка была Кубинская революция. Это кто-то выдумал, что она бегала за «весёлой вдовой». Она бегала в театр, упрашивала пустить ее на репетиции, когда там готовили кубинские танцы. И Талка была в такой кубинской шапочке и в рубашке с погончиками, а на груди — кубинский флажок и значок с Фиделем. И пистолет на боку у неё был, а уж волосы она закрутила — наверно, две ночи так и спала с бигуди! Она танцевала кубинский танец, и нас всех научила, и опять одна танцевала и кричала «Патриа о муэртэ!». Так здорово было! И Антошин сказал, что за Кубу они прощают Талке оскорбления и «дудочку и сопелочку» и не хотят портить ей новогоднее настроение при всех, но пусть она всё-таки не обижается. И Букин и Дегтяренко преподнесли Талке огромный конверт, чуть ли не с противень. Талка хотела его распечатать, но мушкетёры закричали:

— Стречка, лучше дома читай, одна.

Ну, Талка положила конверт под ёлку. Суханчик мне сказал, что, наверно, в конверте были какие-то обидные стихи про двойки. Не знаю. А сам-то Суханчик был опять веселее всех! Нарядился он урожаем. Костюм-то у него так, ничего особенного: рубашка вышитая, сапоги да шляпа с колосьями, да ещё усы он приделал из этих колосьев. Только и всего. Но он догадался — взял в руки целую связку баранок, прямо на верёвочке, много баранок — килограмма, наверно, два. И как пошёл Толька плясать, да как начал своими баранками размахивать! А бараночки-то были поджаристые, звонкие-звонкие! Толька пляшет, а баранки — звяк-звяк! Не хуже, чем шпаги у мушкетёров, Потом, конечно, начал Толька всех этими баранками угощать. И все ели, хотя даже и есть никому не хотелось.

Смеялись ещё над Валей Петруниной. Она тоже пришла в костюме. У неё было зелёное платье и на руках и на ногах капроновые чулки, крашенные зелёными чернилами. А вокруг шеи — такой гофряный-гофряный жёлтый воротник, и из него торчит Валькина