Близкий свет - Фридрих Незнанский

— Нет, а я больше не могу тебя слушать, у меня разрывается сердце от боли!.. Ты, я вижу, пошла на поводу у этих! Но они тебя до добра не доведут, ты еще убедишься!.. А ключи твои я никуда не повезу, я брошу их обратно, в почтовый ящик. Ты же, как мне теперь кажется, оставляешь их там не только для меня? Увы, нет сил пережить твое предательство! А я так рассчитывал! Как же я надеялся! Я думал, твоя любовь — не пустые слова! Нет, я безумно огорчен и скорблю… Ах, Инга, красавица моя! Одумайся, пока не поздно! — странным, «театральным» голосом закончил он свой странный монолог.

— Да пошел ты! — «швырнула» ему Инга, легко представив себе наигранное выражение «глубокой скорби» на его «скандинавской» физиономии, что у него всегда получалось красиво и даже эффектно. — Догадывалась ведь, что скотина… Спасибо за урок! — И резко бросила трубку, оборвав телефонный разговор.

Саша с сожалением посмотрел ей в глаза, но вдруг с одобрением сказал:

— Ну, сволочь! Каков позер! А ты — молодец! С ними только так и надо: раз — и навсегда! Огорчился он, да? Ты слышал, Лазарь, этот сукин сын огорчен и скорбит! Ох, чую я, придется тебе огорчить его куда серьезнее. Но ты заметил, как он очень старательно пытался оставить для себя лазейку, чтобы вернуться? Ох, хитер, сукин сын! Нет, Ингуша, он от тебя не отстанет, ты ему еще нужна. Вот зачем, это — другой вопрос. Ладно, есть время, посмотрим, обсудим. Но тебя в обиду не дадим, запомни раз и навсегда… А, касательно моего мнения, Лазарь, по поводу всей этой катавасии, скажу так. Я бы предложил тебе — для начала — во-первых, найти убежище для Инги. Пока временное, — на денек, на два. И, во-вторых, определиться, не станет ли режиссер после этой «трогательной беседы с любимой», извини, Инга, расторгать с адвокатской конторой соглашение на защиту интересов театра и матери покойной? Или этим шагом он сильно опустит свой имидж, который, кажется, и так на уровне плинтуса, и не рискнет на подобный демарш?

Дорфманис, слышавший последний «монолог» режиссера, неопределенно пожал плечами и озабоченно посмотрел на Ингу, которая сидела угрюмо, будто не смея поднять глаз.

— Во-первых, где ж я ей найду пристанище?

— Эх ты, вершитель судеб человеческих! Ладно, ты уже изволил заметить, что каждый раз самые ответственные решения я вынужден брать на себя?

— Так тебе и карты в руки! — обрадовался адвокат.

— Ох, картежник… Сейчас спрошу у Ирки. Там, у ее тетки, кажется, есть свободная комнатка, которую она никому еще не сдавала. Тебя не смутит тесное соседство с моей женой? — он с таким явным подтекстом посмотрел на нее, что Инга готова была сквозь землю провалиться от стыда. — Перестань! — он, смеясь, махнул ей рукой. — Шуток, что ли, совсем не понимаешь?

Позвонил Ирине, рассказал о сложившейся ситуации и, глядя на Ингу в упор, объяснил жене, что на ближайшую подругу Лоры, похоже, объявлена охота. И они с адвокатом, принимая решение о защите свидетеля, обращаются к Эльзе Густавовне за содействием и помощью. Возражений против ее присутствия в доме, как поняла Инга, оттуда не последовало.

И вот тут она вдруг сообразила, что, пожалуй, ближайшая ночь будет в ее жизни куда труднее, чем даже те, когда она у себя дома, из соседней комнаты, была вынуждена слушать ночи напролет сдавленные вопли Эвы и сама едва не сходила с ума от бессильной зависти, ревности и ярости…

Саша, как ей показалось, почувствовал, о чем она думает, и беспомощно развел руками: мол, рад бы, но…

— Ну что, Лазарь, теперь по второму вопросу. Будешь звонить? По-моему, самое время, — и посмотрел на Ингу: — Он где, дома?

Та кивнула. Дорфманис открыл перед собой телефон Ковельскиса и набрал номер.

— Алло? — спросил он по-русски, а остальной текст пошел на латышском языке.

Турецкому было все равно, — закончит, объяснит. Инга, по знаку Саши, взяла параллельную трубку и слушала. Турецкий смотрел в окно. Наконец, разговор закончился. Дорфманис иронически хмыкнул:

— Вот же, гусь! Ну, перескажите Саше, — кивнул он женщине и сердито добавил: — Да не смущайтесь вы! Думаете, нам еще неясно, с кем мы имеем дело? Подонок самый низкопробный! Но умеет притворяться. Подлинный лицедей!

Инга, по-прежнему не поднимая глаз, сказала, что Петер попытался облить ее дерьмом, заявив, что ни о каком лекарстве не знал и знать не желает. Это все — инициатива Инги, с которой у него нет никаких отношений, да и те, приятельские, которые были, прекратились еще на прошлой неделе. Теперь Турецкий понял, почему Лазарь, видя, как «закипает» Инга, строго прижимал толстый, как сарделька, указательный палец к своим губам и сердито вращал глазами. Ну да, в данном контексте ее вмешательство было бы крайне неуместно.

— Ну и что же ты переживаешь? — с ласковой улыбкой сказал Саша. — Одним подлецом в твоей жизни меньше, только и всего, да, Лазарь? Кстати, Лазарь проверил: никакой твой Ковельскис не главный режиссер. Обычный, их в театре называют очередными. А этот просто временно, пока не пригласили нового главного, исполняет его обязанности. Ну любит славу человек, что поделаешь? По слухам, большой бабник. Во всяком случае, если верить внутренней театральной молве, ни одной актрисы в «коллективе» этот ходок не пропустил мимо своего внимания. Не переживай, подруга! Ты ровным счетом ничего не потеряла стоящего…

Хорошо он сказал, Инге даже плакать расхотелось, хотя уже чувствовались позывы. Вот тебе и сильная женщина!

— Так что решили с договором? Он приедет? — спросил Турецкий у адвоката.

— Не знаю… особой охоты не проявил, — ответил Дорфманис. — Думаю, вряд ли. Но по поводу того, чтобы расторгнуть соглашение и прекратить расследование, он ничего не сказал. А я, как ты понимаешь, не настаивал. Не затронул эту тему. Наверное, ты прав, Саша, не думаю, чтоб ему было выгодно становиться перед общественностью в неприглядном виде. А как вы считаете, Инга, вы ж его лучше знали? — он задал вопрос без всякого подтекста, но Инга смутилась.

— Лазарь, дорогой, — пришел на помощь Турецкий, — оставь ты девушку в покое. Он уже столько крови ей испортил… Его дело. Но баночки, раз он отказывается от них, мы тогда вполне имеем право вскрыть без его разрешения, но лучше это сделать в присутствии понятых. Чтобы потом официально отправить на анализ в судебно-медицинскую экспертизу. Есть у нас и документы получения — инструкция, чек. А как там наш друг Пурвиекс поживает? — это он вспомнил начальника Департамента уголовной полиции Латвии. — Я бы посоветовал тебе, Лазарь, в этом деле не обходить его стороной. Дело вполне, по моему мнению, может потянуть на откровенную уголовщину. А то ведь вышеуказанный «засранец-режиссер», прошу прощения у дамы, здесь, у вас, все-таки какая-никакая, а видная театральная фигура. Поэтому тебе, Лазарь дорогой, обязательно придется иметь в виду и широкое общественное мнение, которое из обычного протеста, изначально будет на его стороне. Так как тебе мое предложение?

— Принимается, — охотно согласился Дорфманис. — Сейчас я отправлю кого-нибудь за понятыми. А Димитрас поедет на фирму, чтобы выяснить, это их лекарство или нет. А потом, ты прав, я отправлю его в Экспертный центр. — И он снова вышел в приемную.

— Господи, как мне жутко стыдно за… за все! И вы слышали, и могли поверить!

— Ты с ума сошла! Плюнь и разотри. Давай на этом и закончим с твоими эмоциями. Как уже слышала, ты — подруга Лоры, — сказал Турецкий. — И только, и ничего больше, поняла?

Инга быстро кивнула.

— Вот и умница… Но какая же он скотина! Зуб даю — после всего того дерьма, что он излил из себя, этот подонок все равно попытается помириться с тобой.

Она не отреагировала, продолжая пристально смотреть ему в глаза. Он усмехнулся и тихо сказал:

— Не надо, а?

— Жаль, — так же тихо ответила она. — А то ведь я тоже могла бы… только с тобой, Сашка…

— Зачем ты ее вспоминаешь? Душа болит.

Она опять кивнула.

— А я ведь все-все про вас помню… — И вдруг резко отмахнулась рукой. — А, ну тебя! Ты этого никогда не поймешь…

— Ну как раз это понять могу, только не стоит, — он перевел взгляд на окно и сказал в пустое пространство. — Я с таким трудом помирился с женой…

— А разве я тебя хочу подвести? Как ты можешь, после всего…

— Я уверен, ты — замечательная женщина, ты достойна самой высокой и самой нежной любви, — он хмыкнул, потянув носом запах ее духов, но сказал с неожиданной жесткостью в голосе: — Хорошенько запомни это, и не позволяй всяким скотам поступать с собой… как… Черт бы их всех побрал!

— А тебе будто обидно за меня? — она даже прищурилась с вызовом.

Ему показалось, что в ее полувопросе-полуутверждении прозвучал, скорей, не вызов, а просьба сказать ей желанную правду, которой она якобы не знала и от которой зависела теперь вся ее дальнейшая жизнь. Он усмехнулся и, прищурившись, невразумительно пожал плечами.