Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

Все женщины на Острове после конфирмации сидели и чего-то ждали. Ждали лета и танцев в клубе. Ждали попутного транспорта, ждали, когда они выйдут замуж, ждали ребенка. Ждали посылки или письма. Потом они ждали, чтобы прошло Рождество или стих ветер.

Бабушка единственная давно перестала ждать. Или, вернее, она всегда спорила с природой, хотя тоже была замужем и имела детей. Когда Руфь однажды сказала бабушке, что не хотела бы прожить всю жизнь на Острове, бабушка ее поддержала. Она не раз говорила, что Руфь назвали в честь женщины, которой пришлось пасть ниц, чтобы выйти замуж. Бабушка как будто забыла, о чем говорилось в той истории.

Дети молчали. Даже Поуль, который, как и Руфь, закончил неполную среднюю школу.

— Я сказала об этом, потому что вы все собрались здесь, а я не хочу никаких кривотолков о деньгах, что получит Руфь. Это записано в моей тетради. И когда вы станете делить то, что осталось после Антона и Фриды Нессет, исполните мою нолю. Тетрадь лежит в буфете под серебряными ложками, искать вам не придется. Там написано, сколько положено Руфи, другим детям этого не достанется. Мне по душе, что хоть один из наших внуков будет учиться. Антону это понравилось бы. Не обязательно всем из нашего рода ходить на промысел или печь хлеб. Скоро времена изменятся и возможности будут другие. Тогда учиться будут не только дети пасторов или те, кто хочет кем-то стать. Но и такие, как мы. Вот увидите.

Итак, решено. Руфь поедет на Материк, чтобы научиться болтать по-немецки, что твой нацист, и по-английски вроде какой-нибудь кинозвезды. Пользы от этого человеку никакой. А деньги? Они собирались по капле. От продажи ягод и картофеля, печения лепешек и стирки на людей. Руфь и бабушка собрали все, что только могли, от мелкой монетки до денег, вырученных за копченую колбасу.

Вернувшийся из города Эмиссар, на удивление, спокойно отнесся к этой новости и не стал взывать к Богу. Он даже выделил Руфи несколько крон.

Йорген, напротив, не понимал, что происходит. Для него отъезд Руфи означал, что он едет вместе с нею или что он будет сидеть на пристани, пока она не вернется. Поспать при этом ему вряд ли удастся, но это его не пугало.

Руфь думала, что если бы бабушкины деньги достались Эли и Брит, им не пришлось бы выходить замуж. Но тогда бабушка уже не смогла бы помочь ей. Ее утешала мысль, что, может быть, сестрам больше хотелось выйти замуж, чем учиться, но уверенности в этом у нее не было.

Руфь не могла отрицать, что и у нее тоже есть некая постыдная часть тела, но она не хотела выходить замуж и рожать детей. На Острове не было ни одного человека, с кем она могла бы помыслить провести ту часть жизни, которая касалась этой части тела. Никого, кто мог бы понять, как она мечтает о далеком мире. О красках. О постоянно меняющихся картинах. Великолепных картинах, которые сами по себе были целым миром, хотя и висели на стенах в роскошных рамах. В больших залах. Таких, каких на Острове не видел никто. Не видела и она.

Иногда в ней просыпались угрызения совести от того, что она как будто расталкивает всех, стремясь вырваться вперед. Начиная с рождения. Первым пострадал Йорген. И теперь, когда бабушкиных денег могло хватить только для одного человека, этим человеком должна была стать Руфь.

Но по-настоящему неразрешимой задачей был Йорген. Он слышал все разговоры и видел приготовления. В августе, когда Руфь складывала вещи в большой фибровый чемодан, он упаковал свой рюкзак. Взял все, без чего, по его мнению, человек не может обойтись. Ракушки и кусочки дерева, из которых можно вырезать фигурки. И нож.

— Снимем комнату! — говорил Йорген с сияющими глазами.

В тот день, когда Руфь уезжала, она уговорила Поуля уехать с Йоргеном на рыбалку. Другого выхода не было.

Мать написала ей, как горевал Йорген, когда вернулся домой и понял, что Руфь его обманула. Он брал рюкзак и ходил с ним по берегу или часами стоял на пристани. Мать писала коротко и без подробностей. Именно поэтому Руфь так отчетливо себе все представляла. Она видела согнувшуюся спину Йоргена в старой ветровке. Красные от холода уши и руку, смахивающую с носа капли. Черные вьющиеся волосы распрямлялись от ветра и колыхались вокруг его головы, как вялый вымпел. И сжатые кулаки. Йорген постоянно сжимал кулаки.

Мать в каждом письме писала немного и о Йоргене. Перед приходом парохода он садился на камень возле пристани и смотрел на море. И как только пароход показывался из-за мыса, он начинал петь какую-то странную мелодию, время от времени он умолкал и хлопал себя по коленям.

— Руфь! — кричал он, показывая на пароход.

Ее не ждали, но никто не решался сказать ему об этом. Особенно после того, как однажды кто-то обмолвился, что Руфь не приедет, и Йорген впал в ярость. На губах у него выступила пена, и он зарычал на встречающих. Его палками прогнали с пристани. Ведь там были дети. А ему могли прийти в голову мысли о мести.

Мать писала, что люди шепчутся у нее за спиной, когда она выходит из лавки. Они считают, что Йоргену Нессету место в специальном заведении для таких, как он.

Вначале Руфь не сразу, по получении, открывала материнские письма. Потом поняла, что, пока она их не откроет, ни о чем другом думать не сможет. Уж лучше прочитывать их сразу. Она запиралась в своей комнате и долго, безутешно плакала. После этого ей не хотелось показываться людям на глаза, и она садилась читать.

Когда Руфь на осенние каникулы приехала домой копать картошку, Йорген повсюду ходил за ней по пятам и хотел спать с ней в одной комнате, хотя после отъезда из дома Брит у него с Руфью были разные комнаты.

Он чуть не прыгнул в море, чтобы побыстрей добраться до нее, когда увидел ее на палубе парохода. Как только спустили трап, он побежал к ней, расталкивая спускавшихся на берег людей.

— Тебе не следует уезжать от брата, — сказал Руфи какой-то парень, которого Йорген чуть не сбил с ног.

Она не ответила, обняла Йоргена за плечи и повела домой.

На кухне бабушка ощупала талию и плечи Руфи:

— Ты слишком худая.

— На Материке людям не требуется столько пищи, как здесь, — пошутила Руфь.

— Берегись, а то просто растворишься в воздухе, — проворчала бабушка и густо намазала домашним маслом кусок белого хлеба.

Руфь привезла с собой большой коричневый конверт со своими контрольными, за которые ей были выставлены отметки. Бабушка внимательно изучала их, вытянув трубочкой крепко сжатые губы. Руфь смотрела в окно и пила кофе. Время от времени она поглядывала на бабушку, помрачневшую от прилагаемых усилий.

— По-моему, все хорошо, но пусть еще Арон посмотрит, — сказала она наконец, хлопнув себя по коленям.

Руфь взяла свои бумаги и сунула обратно в конверт. Ее охватила странная легкость, и захотелось поговорить с бабушкой о своих рисунках. Но бабушка, судя по всему, уже потеряла интерес к делам Руфи.

— Странное дело с Ароном, — сказала бабушка. — Не будь я его матерью, я бы никогда не поверила, что он сын Антона. Если б не чахотка, он мог бы выйти в люди. Я еще до войны поняла, что он предназначен для лучшей доли, чем штамповать карточки в конторе.

Руфь так и не вытащила своих рисунков. Бабушка держалась с ней иначе, чем раньше. Руфь больше не принадлежала Острову. Она была только гостьей, и остальные, а их было много, занимали теперь бабушку гораздо больше. Руфь уже получила свое. Ее квота была записана в бабушкиной записной книжке, лежавшей в буфете.

В мире полно людей, которым нужны близкие люди. Ужасно много. Так что Руфи предстояло всего добиваться самой.

Учитель рисования в сером халате ходил между партами, заложив руки за спину. По его виду трудно было сказать, что ему нравится преподавать рисование. Мальчики считали, что он предпочел бы быть учителем по труду. Но он хвалил рисунки Руфи, и потому ей он нравился, несмотря на его мрачность. Она привыкла к тому, что всякая его похвала звучала как упрек.

Однажды он дал ей книгу о значении перспективы и светотени.

— Из тебя ничего не получится, если ты не изучишь эту книгу, — проворчал он.

После занятий она пошла в книжную лавку и пересмотрела там все, что могло бы ей пригодиться. Но ограничилась тем, что купила уголь и хорошую бумагу для рисования.

У себя в комнате она поставила на подоконник несколько предметов и стала их рисовать, пока они были освещены солнцем. Хозяйкина герань немного завяла, и Руфь полила ее. Герань отбрасывала сложную узорную тень. Стеклянная собачка из магазина «Все для дома» была проще. Бабушка когда-то выписала ее по почте и подарила Руфи на Рождество.

Руфь удивилась, как быстро пролетело время. Она рисовала еще долго и после того, как зашло солнце. Словно картина со всеми тенями и подробностями запечатлелась у нее в голове.

Ей захотелось попробовать нарисовать что-нибудь живое, а не только предметы, которые были у нее в комнате. Она заманила к себе хозяйскую кошку и посадила ее на подоконник, налив ей в блюдечко молока. Кошка вылакала молоко и некоторое время сидела, умывая мордочку, потом спрыгнула на пол и, мяукая, пошла к двери. Рисунок так и остался незаконченным.