Седьмая встреча - Хербьёрг Вассму

Горм слышал, что она встала, но не обернулся.

— Дорогой Герхард, не стоит поднимать шум из-за пустяков. Здесь все-таки не казарма. Садитесь на место, дети! — сказала бабушка.

— Я уже сыта, — сказала Марианна. Теперь она стояла за спиной Горма.

— Горм, пожалуйста! — В голосе матери слышалась мольба.

Горм повернулся, прошел долгий путь до бабушки и поклонился.

— Прошу прощения! — произнес он. После этого он, спотыкаясь, снова подошел к двери и скрылся за ней. Марианна тоже.

— Ты не должен был просить прощения! — сквозь зубы процедила она.

Он не ответил. Но когда они поднимались на второй этаж, он сказал, словно извиняясь:

— Она ведь старая.

Марианна остановилась и посмотрела на него, потом тихо засмеялась. Толкая его перед собой по лестнице, она зажимала рукой рот. Наверху она втолкнула его в свою комнату. Они сели и, обнявшись, долго смеялись. Негромко, но от души.

Кафедра проповедника была похожа на коричневый обшарпанный чурбан. Над ней навис высокий широкоплечий человек с темными вьющимися волосами. Неподвижный как статуя, вскинув вверх руки и подняв лицо к потолку. Стояла мертвая тишина, хотя зал был битком набит. Далеко не всем достались сидячие места. Молельное собрание началось совсем недавно.

Горм со всех сторон слышал чужое дыхание. Как будто все эти люди были одним огромным многоголовым животным и головы его были связаны общим дыханием. Задохнись хоть одна, и все погибнут. Его собственное дыхание и дыхание матери были во власти этого моря чужих людей.

Тяжелые темные шторы были слегка раздвинуты, и острые лучи света пробивались внутрь и падали на головы людей. Все это было похоже на сон, который Горм видел когда-то, спрятавшись в чулане под лестницей: он был заперт один в большой теплой комнате без крыши, над ним быстро бежали облака, но выбраться на свободу он не мог.

Молодая женщина уступила матери свое место. Стоявшие вокруг бросали на них удивленные взгляды. Эти взгляды сказали Горму, что они с матерью здесь лишние. Неожиданно он обратил внимание, что мужчины и женщины сидят порознь, на разных половинах. Он перешел на другую половину и встал у стены.

Проповедник все еще стоял с закрытыми глазами. Горм не мог понять, как он может так долго держать руки над головой. Наконец проповедник открыл глаза и протянул руки к присутствующим. Губы его растянулись в ослепительной улыбке, глаза сверкали.

— Хвала Господу за то, что ты, и ты, и ты… и ты нашли сегодня дорогу сюда.

У Горма появилось странное чувство, что проповедник обращается непосредственно к нему, он опустил глаза и стал разглядывать пол, потертый и грязный. У ближайшего стула валялась коричневая затоптанная перчатка.

— Смело предстань перед лицом Бога со своей нуждой, своим горем и своими грехами. Господь всегда примет тебя. Для Него ни горе, ни грех не бывают слишком большими или слишком малыми. Он видит твое сердце насквозь, Он читает твои мысли, Он уже видит тебя, друг мой. Он видит тебя всегда. Он видит пустоту в этом мире скорби. Он смотрит на это через окно вечности, но Он не забывает, что ты — всего лишь слабый человек. И велики во имя Христа нежность и любовь Божии. Он знает о твоей нужде и отчаянии. Именно тебя Он выбрал, тебе отдает Свою заботу и милосердие Свое. Почувствуй силу Его в сердце своем!

Старик рядом с Гормом крикнул: «Аллилуйя! Аллилуйя!»

Громкое шуршание прокатилось по всем рядам. Словно по ним прошлась неодолимая волна. Некоторые даже падали на пол. Странное бормотание наполнило залу. Горм почувствовал, что у него сильнее забилось сердце и вспотели ладони.

Проповедник спустился с кафедры, теперь он ходил по зале, пожимал людям руки и все время разговаривал с Богом, словно Бог шел рядом с ним. Наконец он подошел к тому ряду, где с краю сидела мать. Проповедник вместе с Богом остановился, положил руку матери на плечо и замер.

— Господь Всемогущий! Явись этой женщине в Своем неизъяснимом милосердии. Боже, я, самый ничтожный из всех людей, прошу Тебя, спаси эту женщину. Дай ей смелость преклонить колени перед ликом Твоим. Прими ее к Себе!

Он наклонился к матери и что-то сказал ей, но из-за бормотания вокруг Горм не расслышал его слов. Губы матери шевельнулись. Проповедник наклонился еще ниже и взял ее руки. Горму показалось, что прошла вечность, прежде чем проповедник пошел дальше между рядами.

Мать закрыла лицо руками. Пошарила в сумочке в поисках носового платка. Горм решил бежать отсюда. Ничто не могло заставить его остаться. По среднему проходу он подошёл к матери.

— Я выйду, — шепотом сказал он, но она его не слышала. Губы ее шевелились, однако ни звука не было слышно. — Мама, пошли отсюда! — сказал он, ему хотелось увести ее с собой.

Но она не видела его. Ее глаза следили за этим темноволосым безумцем в сером костюме. Он все еще ходил между рядами и прикасался к людям, говоря то с Богом, то с людьми. Люди падали на колени. Некоторые плакали.

Пятясь шаг за шагом, Горм отступал к двери. Решив, что дверь уже рядом, он резко повернулся и сильно кого-то толкнул. Это была девочка.

— Прости, — пробормотал он.

— Ничего страшного, — громко сказала она, словно ее нисколько не занимало божественное действо, которое происходило в зале.

Она подняла на него глаза. Что-то странное было в ее лице. Или в голосе? Своенравие? Глаза у нее были почти черные. Горм почувствовал, что краснеет, ему захотелось выбежать за дверь, но он остался.

Толстые темно-русые косы свернулись у нее на груди, как спящие змеи, кончики кос, сдерживаемые резинкой, немного вились. Старомодная прическа. Если б она училась в его классе, ее бы за это дразнили. Или не дразнили бы? Что-то в ее устремленном на него взгляде говорило о том, что дразнят ее нечасто.

Платье на ней тоже было немного старомодное. Не покупное, сшитое дома. С кружевным воротничком. Эдель никогда бы такого не надела. Горм понимал, что не сводит с девочки глаз, как и она с него. Она быстро провела рукой по своей куртке, воротничку, волосам, щеке и снова по куртке. Не то чтобы она смутилась, но что-то ее встревожило. Словно ей нужно было куда-то идти.

Когда она немного повернула голову, он увидел у нее на лбу глубокий шрам. Белый, у самых корней волос. Он сразу вспомнил девочку, которой попал в голову его камень!

Горм почувствовал, что покраснел еще больше. Ладони взмокли. Он несколько раз глотнул воздух. Это помогло. Он снова мог думать.

— Я должна обойти всех с кружкой для пожертвований, — сказала девочка, словно он просил у нее объяснений. Словно случай с камнем произошел только вчера.

Она скрылась за дверью. Этой двери он раньше не заметил. Коричневая и темно-зеленая краска вокруг беспомощно повисшей ручки была вытерта. В ручке не хватало каких-то винтиков. Наверное, она уже давно так висела.

Горм и не знал, что часто думал об этой девочке. Теперь, когда она была уже за дверью, он мог признаться себе, что думал.

Девочка изменилась. Она была уже не ребенком. Впервые до Горма по-настоящему дошло, что люди меняются. И он сам тоже. Конечно, он всегда знал это. Но не помнил, чтобы когда-нибудь об этом задумывался. До сих пор не задумывался. Интересно, а она узнала его?

Она не похожа на знакомых ему девочек. Какая-то более явная что ли. И не только потому, что как будто принадлежит ему после того, как его камень угодил ей в голову. Тут что-то другое. Он понял это сразу, как только она сказала: «Ничего страшного», когда он толкнул ее. Ведь она могла и не говорить этого. Могла вообще промолчать.

За то время что он стоял тут и смотрел на дверную ручку, он понял, что это необыкновенная девочка. Горма бросило в жар. Хорошо хоть, что она где-то за дверью. Если бы она стояла здесь, устремив на него свои черные глаза, у него в голове не осталось бы ни одной мысли. Ни у кого из его знакомых нет таких глаз.

Не будь это глупо, он бы сказал ей об этом. О том, что у нее красивые глаза. Нет, не красивые. Красивым может быть все что угодно. Даже пуговки на блузке. Он бы употребил слово «удивительные». Горм не мог припомнить, что когда-нибудь раньше употреблял это слово. «У тебя удивительные глаза», — сказал бы он ей.

Интересно, как бы она к этому отнеслась? Нравится ли девочкам, когда им говорят, что у них удивительные глаза? Он стоял возле двери и ждал. Не перед дверью, где она невольно сразу заметила бы его, а чуть левее, чтобы она сама могла решить, хочется ли ей с ним разговаривать.

Наконец она вышла с двумя другими девочками. У всех трех в руках были кружки для пожертвований. Она глянула на Горма и кивнула. Открыто, не таясь. В этом не было никакого сомнения. Он кивнул ей в ответ. То, как она повернулась к нему, окончательно убедило его. Это в нее попал рикошетом его камень.

Она пошла между рядами со своей кружкой. К ней сразу потянулись руки. Каждый раз, говоря «спасибо», она наклоняла голову. Голова над кружевным воротничком выглядела беззащитной. И невеселой. Необъяснимо для него самого, мысли Горма вдруг изменились. Теперь он уже иначе думал не только о старомодных косах и платье, но и о более важных вещах. О том, что делает людей особенными.