В Гаване идут дожди - Хулио Серрано

– Скажу, скажу обязательно. Был счастлив вас встретить.

И профессор, сгорбившись, засеменил прочь, крепко обнимая бутылку, а в мыслях, наверное, блуждая, как в ту далекую университетскую пору, по темным философским джунглям в поисках определения таких понятий, как истина и реальность.

«Скажите, что такое истина? – спрашивал профессор Наранхо у своих внимательных учеников, а я в это время клевал носом в последнем ряду. – Истина бывает абсолютной и относительной, но прежде всего она объективна, – слова профессора снарядами били по нашим головам и заставляли еще ниже склоняться к столам. – В настоящее время буржуазные идеалисты положили отрицание объективной реальности в основу своей реакционной утилитаристской философии…»

Там, на улице, глядя вслед удалявшемуся Наранхо, я спрашивал себя: в чем же сейчас заключается истина? В вожделенной бутылке рома за пазухой? И какова в данный момент эта самая истина – она относительная, абсолютная или объективная?

Может быть, правы заевшиеся буржуазные идеалисты, утверждая, что истина – это всего лишь осознанная жизненная необходимость?

Разве ром не нужен нам для того, чтобы жить, обменивая его на рис, мыло, спагетти, или просто для того, чтобы опорожнить бутылку и заснуть? Спать и отключаться. «Черт его знает», – сплюнул я и пошел к автобусной остановке, чтобы наконец добраться до торговца свининой.

Едва я сделал несколько шагов, как услышал крики. Обернувшись, увидел лежащего на земле профессора, а рядом с ним велосипедиста, который склонился над своим тут же валявшимся велосипедом.

– Профессор, профессор! – закричал я и бросился к нему.

– Старик, ты за это заплатишь! Колесо мне погнул! – орал в бешенстве велосипедист и готов был вцепиться в Наранхо.

Их окружили несколько прохожих.

– Сеньор, вы не ранены? – спросил кто-то.

– Нет, нет, ничего, ничего, – бормотал профессор и, обернувшись к велосипедисту, робко спросил: – Надеюсь, машина не повреждена?

Не отвечая, велосипедист оглядел велосипед, удостоверился, что колеса не пострадали, вскочил на седло и умчался.

Вместе с другими я помог Наранхо подняться на ноги. Он, видно, ушибся, но все так же прижимал бутылку к груди.

– Самое главное… – пытался он улыбнуться, – главное, что она не разбилась.

Тут раздался многоголосый вопль «Идет, идет!», и окружавшие Наранхо люди бросились к автобусной остановке, где уже собралась немалая толпа.

Я было хотел остаться с профессором Наранхо, помочь ему, проводить до дома, но следующий автобус должен был подойти только через полчаса или вообще неизвестно когда, и, не попрощавшись, я сломя голову помчался к остановке, преодолел упорное сопротивление молодого мулата и толстой женщины и протиснулся в заднюю дверь. Следующий визит мне предстояло нанести хозяину свиного окорока.

Ты быстро идешь к улице Г. «Вот ужас-то, – говоришь ты. Если бы ты вовремя не сообразила, что делать, Кэмел мог пырнуть тебя ножом и изуродовать лицо. – Сучье отродье, хоть бы ты сдох в тюрьме».

На сколько лет засадят Кэмела? С наркотиком не меньше пяти лет дадут, а в общем, кто знает. До сих пор ни один чуло на тебя руку не поднимал, но теперь никто тебе не страшен. Отныне у тебя с собой всегда будет оружие – шило в сумке. «Для острастки разных кэмелов, батонов и для какого-нибудь наглого туриста», – думаешь ты.

Всей грудью вдыхаешь легкий морской бриз. Постепенно успокаиваешься и, отойдя подальше от Малекона, садишься на скамейку в парке на улице 21. Поблизости нет никого, кроме пары влюбленных, целующихся в тиши, да птиц, щебечущих в листве деревьев.

Ты снимаешь туфлю и с удовольствием потираешь ногу.

– Ага, попалась! – говорит кто-то сзади и закрывает тебе глаза руками.

Ты вскакиваешь, как подброшенная пружиной, и готова тут же дать тягу.

Нет, это не Кэмел и не полицейский. Это Моника, которая радуется своей проделке и чмокает тебя в щеку, не замечая твоей нервозности. Моника шла к улице 21 и решила над тобой подшутить. Ты тут же приходишь в себя и нежно целуешь подругу, которая сегодня, как ты замечаешь, особенно хорошо выглядит: на ней декольтированное платье без рукавов, которое ты ей подарила ко дню рождения, а длинные шикарные волосы, откинутые назад, очень красят ее. Одета она и причесана, как первокурсница, как совсем юная девушка.

«Кем бы она могла стать с ее красивым лицом, с белой кожей, с ее манерами и знаниями?» – наверное, мелькает у тебя в голове, и ты невольно проводишь рукой по волосам Моники, когда она присаживается рядом с тобой. Юная парочка с ближайшей скамейки уходит, и теперь никого поблизости нет.

– Знаешь… – начинает Моника.

И ты тоже произносишь:

– …Послушай, что я тебе…

– Говори, говори, – улыбается Моника.

– Ладно, – и ты собираешься рассказать ей о своей встрече с Кэмелом.

Но тут несколько мальчишек вдруг рассаживаются рядом на скамейках и поднимают несусветный галдеж.

– Мне надо чего-нибудь выпить. Лучше пойдем в бар, и я тебе там спокойно обо всем расскажу, – говоришь ты, и Моника не возражает.

Обмениваясь редкими словами, вы минуете несколько перекрестков и доходите до отеля «Виктория», где в полупустом баре царит сумрак, который так нравится Монике. Бармен Мануэль приветствует вас легким кивком. Пианист Серхио начинает играть песенку битлов «Эй, Джуд!», видимо, желая угодить Монике. Вы садитесь за столик в глубине зала и просите два коктейля «дайкири».

– У меня проблемы с Кэмелом, – говоришь ты и делаешь большой глоток.

– Проблемы? С этим подонком? – Моника настораживается. – В чем дело?

Ты описываешь случившееся и завершаешь рассказ предупреждением об опасности.

– Он тебя ищет, хочет свести с тобой счеты. Со мной тоже.

Моника молча слушает.

– Я умею постоять за себя, – говорит она и отпивает «дайкири». Ледяной напиток студит горло, разливает по телу прохладу.

– Конечно, потому и получаешь по шее, – говоришь ты и видишь, как в бар входят двое плюгавых светловолосых мужчин, по виду иностранцев, в сопровождении трех высоких красивых мулаток. Один о чем-то рассказывает, а женщины хохочут во все горло и размахивают руками. На пианино Серхио наигрывает «Мертвые листья».

Моника зажигает сигарету, жадно затягивается и прислушивается к музыке.

– Кэмел затаится на какое-то время, но может послать Батона или кого-нибудь из дружков разделаться с нами. – Малу тоже закуривает. – Вот что, подруга, нам надо быть очень и очень настороже.

Обе молча глядят, как в коктейле медленно тают кусочки льда.

В бар входят два парня, по виду гомосексуалисты, и ты легким движением руки отвечаешь на их приветствие.

– Мне надо кое о чем тебе рассказать, – улыбается Моника.

– Только о хорошем. Дурных вестей мне хватает.

– Я познакомилась с одним интересным человеком, который мне очень нравится. – Моника подносит к губам стакан.

– Кубинец? Интересный? Небось работает в иностранной фирме?

– Нет, вроде бы из бедных и зарабатывает на жизнь чем придется. Но очень умный и культурный.

– Культурный, умный, бедный… – Ты пожимаешь плечами. – Хорош букетик. Сколько же лет этому голодранцу?

– Больше, чем нам.

– И что ему от тебя надо? – говоришь ты и расплющиваешь окурок в аляповатой пепельнице.

Моника медлит с ответом. А правда, чего он от нее хочет?

– Не знаю… Наверное, ничего.

– Ничего?! Не хочет ни потискать тебя задаром, ни приятелю перепродать, ни денег попросить?

Пианист Серхио, закрыв глаза, наигрывает мелодию «Касабланки». Моника тоже закрывает глаза, стараясь припомнить свои с ним разговоры.

– Не думаю… Он вроде бы приличный человек.

Тут ты впервые смеешься и закуриваешь третью сигарету.

– Знаешь, – говоришь ты, – «приличные люди» дохнут в молодости от инфаркта. Берегись таких мужиков. Эти твари не клеятся без цели.

Моника замирает с поднятым стаканом, секунду глядит на тебя и опускает глаза. А если Лу права и он козел, она снова окажется в дурах, думается ей. Остается молча покачать головой и, сложив губы трубочкой, выпустить струйку дыма, который смешивается с дымком твоей сигареты.

В бар входит молодой негр, ты встаешь и идешь ему навстречу, что-то говоришь, но он тут же уходит, а ты с недовольным видом возвращаешься к Монике.

– Что случилось? – спрашивает та.

– Ничего. Как обычно – травка. Опять ничего не удалось достать, – и ты залпом допиваешь «дайкири». Моника с сочувствием смотрит на тебя и похлопывает по руке. – Не знаю, что с собой сделаю, если не достану, – тихо говоришь ты.

– Надо бросить, – Моника поглаживает твою руку.

– Хотела бы, да не могу, – отвечаешь ты и провожаешь взглядом двух иностранцев с мулатками, уходящих из бара.

К полуночи из бара уходите и вы и, переговариваясь, идете по улицам до Ведадо. Там, поблизости от дома Моники, ты останавливаешь такси, чтобы доехать до своей квартиры.