В Гаване идут дожди - Хулио Серрано

Кэмел смотрит на тебя сквозь черные очки. Никто не встречался с ним взглядом, но взгляд этот, должно быть, беспощаден, как у всякого беспощадного сутенера. Он пожирает тебя тонированными стеклянными глазами, и его рука снова скользит по твоим ягодицам. Ты резко отстраняешься и яростно на него косишься. Тебе отвратен этот наглый насильник. Говорят, он сидел за бандитизм в колонии строгого режима на «Седьмом Кило», но ты его не боишься, говоришь ты себе. Ты и вправду никого и ничего не боишься, за исключением своей сумасшедшей сестры и ее истерик.

– Вот ты где, красуля! Может, поцелуешь своего папочку?

– Сам целуй себя в… Ты мне не папочка и не мамочка, – отвечаешь ты и делаешь шаг в сторону.

В нескольких метрах от вас на тротуаре ты замечаешь Батона, подручного Кэмела. А немного дальше, возле пиццерии, стоит полицейский.

Кэмел ухмыляется, щеря свои золотые, острые, как у Дракулы, клыки.

– Да уж я знаю – такая сука, богатая шлюха, как ты, не хочет знаться с парнем из народа, с таким бедняком, как я, – медленно и насмешливо произносит Кэмел, растягивая слова.

– Мать твоя сука, – говоришь ты, сжимая кулаки, готовясь отразить нападение. – Какого хрена тебе надо?

Лицо Кэмела искажается, рука взлетает вверх, но тут же опускается. Полицейский оборачивается к ним, и раздается предупредительный свист Батона. Этого полицейского, совсем еще мальчишку, ты никогда не видела – наверное, новенький и тебя он тоже еще не знает.

Чуло снова ухмыляется, как сделал бы в такой ситуации каждый уважающий себя сутенер.

– Я ищу одну милашку, Моникиту, с которой мы столкнулись на диско, – говорит он, приглаживая свои короткие светлые волосы.

– Зачем?

– Нам с ней надо одно дельце закруглить. – Кэмел стреляет плевком в сторону моря. – Мне сказали, она – твоя подружка и ты знаешь, где она живет.

– Я тоже ее ищу и не знаю, куда она подевалась.

– Жаль. Если б ты помогла мне ее найти, я бы уважил тебя подарочком.

Кэмел расстегивает пуговицу на рубашке. Ты видишь там белый пакетик, прижатый поясом к телу.

– Что это? – спрашиваешь.

– То, что ты любишь, да не имеешь. – Кэмел выдерживает паузу, ухмыляясь. – Травка первый сорт, только что из Колумбии, из Баракоа. Дружки мне привезли.

«Ох ты, моя марихуана, травка моя золотая», – думаешь ты, ибо давно и страстно ищешь дурман, уносящий тебя далеко-далеко, до самого солнца, через моря, до Тибета, где обретаются Ханс, дельфины и счастье.

– Дай мне, – по-детски молишь ты.

– Как не дать. Дам, – ласково отвечает Кэмел, – но на двух условиях.

– Каких?

– Во-первых, ты будешь доброй и хорошей с моим другом Батоном. Высосешь его до капли…

Заслышав свое имя, Батон приближается. Ты оцениваешь его взглядом. Он высок, здоров и страшен, как Франкенштейн. Его лицо рассекает – от косого глаза до толстых губ – лиловый шрам. Батоном его прозвали, как говорят, потому, что его мужской инструментарий не помещается в пакет для хлеба. Занимается он тем, что сбывает туристам пачки табака, сворованные на фабриках. Он растягивает рот в улыбке и похотливо щурится, глядя на тебя. Ты снова его обозреваешь.

«Ну и кобель», – говоришь ты про себя.

– …а когда оближешь его досуха и сможешь слово вымолвить, сообщишь мне, где находится Моника. – Кэмел, застегнув пуговицу на рубашке, ждет твоего ответа.

Тебе ох как нужна травка. Просто жить не можешь без нее. С этим Батоном можно быстро управиться. В таких делах ты мастерица и можешь быстрехонько, за несколько минут довести любого мужчину до кондиции. Только бы не захлебнуться… Но ты уверена, что выдержишь, справишься, как ранее справилась с тем двухметровым верзилой из Рейкьявика. Но что делать с Моникой?

Кэмел снова показывает тебе белый пакетик.

– Пошел ты!.. – кричишь ты ему в лицо.

Это совсем другой день, но он как две капли воды похож на вчерашний, на те, что так медленно идут в Гаване, не изменяясь и повторяясь, будто бы день нынешний уже был полгода назад и словно ничего нового не произошло, хотя в действительности все же что-то происходит, случаются всякие события и неожиданности. Для Моники этот день будет иметь важное значение.

Солнце жарит вовсю, люди обливаются потом, идут на пляж, а в пекло порой прорывается дождик. К счастью, вечерний бриз всегда приносит прохладу. За прошедшие месяцы произошли изменения, правда небольшие, в жизни Моники и тех, кто ее окружает.

Сэр Чарльз вырос и стал веселым игривым псом. Манолито-Бык не раз зазывала Монику к себе, чтобы познакомить с новыми клиентами, но Моника больше не хочет иметь никаких дел «с этой наглой старой бандиткой». Милагрос уехала в Мексику с Инфанте, настоящим мексиканцем, ибо ее муж Эрмес ничего не имеет против того, чтобы получать от нее ежемесячно триста долларов и ждать, пока она ему выправит визу для въезда в страну ацтеков. На базаре жизнь идет по-старому, все на своих местах, за исключением Чины, которая отправилась в Канаду с новым канадским другом. Ремберто мечтает о том, чтобы продать первое издание «Цыганского романсеро» Гарсиа Лорки, но не находится покупателя, готового заплатить желанные пятьсот долларов, и надо ждать, пока на Кубу приедет известный испанский книготорговец Абелардо Линарес, который по любой цене берет все, что относится к испанскому Поколению 27 года. Собачник Маркое уже успел продать не одну дюжину щенков, подобных Сэру Чарльзу, и заработал неплохие деньги, которых почти хватает, чтобы заплатить за визу в США, Испанию или даже в Мексику, хотя в Мексику он не очень рвется, ибо, как пишет оттуда его брат, преподающий литературу в Коулиакане, «здесь свирепствует кризис и дела мои не блестящи».

Моника все так же страдает от одиночества и томится жизнью, хотя никаких видимых причин для плохого настроения нет. У нее прекрасная квартира в центре Гаваны, денег в избытке, она молода и хороша.

К вечеру этого дня она идет прогуляться по улице 21 до Пасео, а потом возвращается и переходит улицу Л, где гудящая от нетерпения толпа уже минут пятьдесят ждет автобуса, который медленно, как бегемот на суше, выползает из-за угла. Внимание Моники привлекает женщина неопределенного возраста с совсем маленьким ребенком и другим малышом постарше, которого она держит за руку. Женщина с трудом протискивается вперед, чтобы влезть в автобус. Моника видит ее усталое лицо, плотно сжатые губы и полные тревоги глаза: вдруг не успею? Малыш, которого мать держит за руку, не поспевает за ней, и она тащит его за собой чуть ли не волоком, а автобус, это народное средство передвижения, уже совсем близко. Остервеневшие от ожидания люди оттирают женщину, готовясь к штурму автобуса.

Монику вдруг охватывает желание помочь женщине, схватить на руки второго ребенка, прорваться сквозь живой заслон. И она кидается через улицу к месту столпотворения.

– Куда лезешь, дура! – вдруг режет ей слух истошный крик, слышится визг тормозов. Оглянувшись, она видит в двух шагах от себя машину и физиономию водителя, орущего: «Смотри, куда прешь, сволочь!»

На улице тотчас образуется пробка, набегают любопытные, но тут автобус распахивает двери, и людская масса, давясь и толкаясь, устремляется внутрь.

Ошарашенная Моника возвращается на тротуар и быстро идет в сторону отеля «Националь». Сзади остаются крики бедолаг, не попавших в автобус, и гомон сотен людей, стоящих в очереди в кафе-мороженое «Копелия», дабы охладиться пломбиром.

Дойдя до ресторана «Ла Рока», она входит в бар и просит двойное виски. Пока пьет, выкуривает сигарету. Там в полумраке, под шелест голосов старается прийти в себя, успокоиться.

Высокий, седоватый, хорошо одетый мужчина подходит к ней.

– Можно приглашать вы на рюмка? – спрашивает он с улыбкой.

Моника холодно оглядывает его.

– Нет, thanks, – отвечает, платит и выходит из бара.

На улице уже темно, и только мигает огнями отель «Националь», этот видавший виды приют, соучастник любовных историй и социальных трагедий.

К подъезду подкатывает новое шикарное такси, из которого выходят двое светловолосых мужчин. Тотчас к ним приближаются две женщины в плотно облегающих тело платьях, белая и мулатка, и просят огонька. Мужчины смеются и затевают с ними разговор.

«Хинетеры», – думает Моника и переходит на другую сторону улицы. Впереди, слева от отеля, открывается вид на Малекон, а справа – великолепие и красота моря. Моника теперь идет не спеша и замечает у парапета одинокую, неподвижную фигуру мужчины, созерцающего море. Он высок, статен, серебристые виски. От него, отмечает невольно Моника, веет печалью и сиротливостью. Это первое, что она в нем видит.

«Кто бы это мог быть?» – задается она вопросом и останавливается неподалеку, чтобы зажечь сигарету. Чиркает одной спичкой, второй, третьей, четвертой, однако морской ветерок их гасит. Она начинает нервничать, но тут мужчина подходит, достает из кармана рубашки зажигалку и, загораживая рукой огонек от ветра, подносит к сигарете.