Отец Паисий мне сказал... - Афанасий Раковалис

— Даже дикие животные?

— Да, да.

— И если даже они голодные?

— Даже когда голодные, не трогают. (Старец свидетельствовал об этом, исходя из своего личного опыта.)

Собака — иное дело. Она многое переняла от человека. У неё появилась подозрительность — качество полицейского. Врач ли идет проведать ее хозяина или священник, чтобы причастить его ночью, она думает: на дворе ночь, а тут чужой, что ему нужно? И давай лаять.

Или вот змея. Казалось бы, холодное создание, чего от нее ожидать? Всю зиму лежит, свернувшись калачиком, под камнем, чуть выглянет солнце, вылезает и она на поверхность, чтобы немножко согреться, а ей тут же готовы размозжить голову. Тебе бы понравилось такое обращение? Я проявил к одной змее любовь, и она стала со мной дружить. (Я посмотрел на Старца с удивлением.) Да, да, правда. Представляешь, я сам не ожидал.

Собираются волки зимой в каком‑нибудь овраге, голодные! Воют, задирают головы кверху. Воют! Хотят есть, бедолаги. Потом, смотришь, разбегаются в разные стороны. Один бежит туда, другой сюда. Бог дает им знать, где можно найти какую‑то падаль или раненое животное. Бог заботится о волках. «Вся к Тебе чают, дати пищу им во благо время»[74].

— Геронда, есть христиане, у которых в собственности четыре или пять домов, а другим негде жить. Разве это допустимо? Может ли человек быть богачом и оставаться христианином, когда вокруг него такая бедность? Не согрешает ли он? Каким количеством материальных благ мы можем владеть?

— Я знаю в Афинах одного поденщика, очень бедного. У него восемь детей. И на всю семью — единственная комната в каком‑то сарае… «Как вы все тут помещаетесь?» — спрашиваю его. «Когда занимаем вертикальное положение, отче, то помещаемся, проблема возникает, когда надо ложиться… Всем места не хватает, поэтому спим по очереди — сначала одни, потом другие».

Бедняга крутился как белка в колесе, искал любую поденную работу, печку там сломанную починить, еще что‑нибудь… Пытался как‑то прокормить семью. И находясь в таком положении, знаешь, о чем беспокоился? Со слезами на глазах говорил мне: «Я переживаю, что не творю милостыню. Моя жена, которая подрабатывает стиркой белья, находит такую возможность — помогает какой‑нибудь старушке или другим неимущим, стирает им бесплатно. Она творит милостыню, а я нет…»

Видишь, он переживал, что ему не из чего давать милостыню, тогда как другие, имеющие средства, даже не задумываются об этом.

Был у меня и один знакомый богач. Владелец завода со множеством рабочих. Он хотел им помочь. Значительно повысил зарплату, но против него восстали другие предприниматели. Тогда он приехал сюда с вопросом, что ему делать?

«Послушай, — говорю, — плати им столько же, сколько платят своим рабочим другие. Но при этом поступай так: видишь, что человек заболел, — возьми на себя расходы на врачей, лекарства, больницу. Кто‑то из рабочих выдает дочь замуж и нуждается — обеспечь невесте приданое, купи стиральную машину, плиту и прочее… Наблюдай, у кого какая есть нужда, и помогай людям…» (Старец радостно засмеялся.)

— И он им помогал, Геронда? — спросил я.

— Да, да, помогал.

— А своим детям что оставил?

— Детям он дал образование: пусть учатся, сколько хотят, говорил он. И за границу их послал, чтобы там продолжили учебу. Потом дал каждому квартиру, дом. И всё. Остальное раздал рабочим. Хорошо сделал, правда?

— Да, отче, очень хорошо, — согласился я, подивившись добродетели этого человека.

— Видишь, христианская любовь побеждает закон. Речь не о том, чтобы нам нарушать законы, но там, где любовь, законы теряют значение.

— Да, Геронда, но ведь не все так поступают. У многих ли такое расположение души? Иные проявляют полное равнодушие не только в том, что касается помощи, но даже когда по их вине гибнут люди. Не хотят тратить деньги на какое‑нибудь ограждение, которое позволило бы избежать несчастных случаев на производстве и гибели людей. А если юго‑нибудь покалечится, еще и солгут, чтобы не выплачивать пострадавшему страховку.

Старец горестно покачал головой и сказал:

— Если материальные блага распределяются не по Евангелию, то придет час, когда их распределят с помощью ножа… Но потом, по промыслу Всеблагого Бога, люди снова обратятся к Евангелию.

Знаешь, учителя, преподаватели рискуют оставить без внимания своих собственных детей. Идет, скажем, учитель или учительница в школу — о стольких детях там надо позаботиться! Ласкает их, целует, дает советы, растрачивает почти всю любовь, какую имеет, удовлетворяя определенным образом свои материнские и отцовские чувства. Возвращается этот учитель домой усталый, ложится на кушетку, берёт газету. Тут к нему подходит его собственное чадо, хочет с ним поговорить, приласкаться. И слышит: «Не мешай мне сейчас, я устал». Или погладит его равнодушно по голове, не прерывая чтения газеты. Так бедное дитя остается «голодным», не утоляет голод любви.

У судей, юристов — другое. Провинился в чем‑нибудь их ребенок, что‑то натворил: «А ну‑ка, иди сюда, — говорят ему строго. — Что это ты сделал? Ты не знаешь, что это запрещено? Почему ты так поступил?» То есть устраивают настоящее судебное разбирательство.

Военные отличаются резкостью. Поскольку в армии все время приходится иметь дело с нарушителями дисциплины, которые не понимают по — хорошему, они и со своими маленькими детьми обращаются грубо. Не обходится иной раз и без затрещины. Но это нехорошо.

И ты не упусти это из виду, когда обзаведешься семьей. Будь внимателен к своим детям, беседуй, занимайся с ними.

Кончая жизнь самоубийством, люди хотят избавиться от испытываемых ими душевных страданий, но вместо этого подвергают себя еще более страшной пытке, попадают в лапы диавола, который безжалостно их мучает. Они имеют в себе гордость. Вместо того, чтобы задуматься, не виноваты ли они в чем‑то, внимательно приглядеться к себе, поразмыслить о совершенных ошибках, покаяться, изменить поведение, пойти исповедаться и таким путем получить облегчение, освободиться от боли — вместо этого они, по причине гордыни не желая смириться, все недостатки, все ошибки приписывают другим, а себя обеляют… Самоубийство — великий грех. Пренебрежение даром Божиим, жизнью, которая тебе дана.

Это всё равно что получить от кого‑то подарок и швырнуть его назад, в лицо подарившему… Можешь ли ты прибавить хоть один день к своей жизни? Как же ты после этого на нее покушаешься?

— Турки — варварский народ… Ох — ох — ох… Когда они резали армян, в течение трех дней во всем городе стоял запах бойни. Греков заперли в их домах, никто не смел показаться на улице, кричали, убивали. Целых три дня.

— Кто, отче? Турецкие солдаты?

— Не только солдаты, — Старец особо выделил это голосом, — но и простые люди, даже старики. Иной шел и убивал своего соседа, с которым прожил бок о бок немало лет. Варвары, много они натворили. Придет время расплаты. Сработают духовные законы. Только и забот им скоро будет, что готовить коливо.

Малорослые люди обычно вспыльчивы. У них есть внутренняя сила, некий напор. Взять, к примеру, отца N. Когда он в гневе, если бы мог, всех нас, кажется, побросал бы в море. (Смеётся.) Такой в нем порыв.

Но, знаешь, это от Бога. Он дает им эту внутреннюю силу как подспорье в жизни. А вот высокие, крупные люди, наоборот, отличаются некоторой естественной кротостью. Не столь легко распаляются. И это тоже от Бога. Потому что, если бы они были дикие и грубые, кто бы дерзнул к ним приблизиться? И так великаны — здоровяки внушают страх окружающим, а, представляешь, если бы они еще и гневались…

Французы, только скажешь им что‑нибудь, сразу это принимают… «Да, да, — говорят, — конечно!» Я удивлялся, какое у них благое произволение. Сразу же поняли и приняли слово о Христе. Но что же потом… В скором времени все забыли, приняли что‑то новое, а потом нашли еще что‑то, другое. Одно непостоянство. Легко воспринимают, легко и забывают. А вот немцы очень замкнутые. Намучаешься с ними, прежде чем они что‑то примут, что‑то поймут… Но если восприимут сказанное, то потом это в себе удерживают, просто так с этим не расстаются. Таков немецкий менталитет.

— Как‑то раз я познакомился с одним человеком, очень хорошим и отзывчивым. Представь себе, он даже в монастырь не заходил, не хотел воспользоваться гостеприимством монахов, чтобы не обременять их… Я тогда был архондаричным[75] в Иверском скиту. Выхожу как‑то на балкон и вижу: внизу на камнях лежит человек… Ну и ну, думаю, что он там делает? Заволновался. Спустился к нему.

«Что ты здесь делаешь, дорогой? — спрашиваю. — Почему не идешь в обитель и не устроишься в гостинице?» — «Нет, нет, мне тут хорошо, не беспокойся».