Ты или никогда - Малин Кивеля

Однажды Уилсон Бентли отправился читать лекцию в Буффало. Поезд тронулся, и в ту же минуту пошел снег: это был один из идеальных снегопадов, quadrants of blizzards, прямо с запада, и Уилсон мгновенно передумал, его стремление стать уважаемым ученым таяло с каждой секундой — разве лекция сравнится со снегопадом? Лекции повторяются, в большей или меньшей степени, снегопады же — никогда. Он захотел остаться и изучить эти снежинки, может быть, симметричные, может быть, two alike (что невозможно, как уже было сказано). Но через минуту Уилсон заметил, что снежинки зернятся, слипаются, превращаясь в самые заурядные, прозаические, характерные для оттепели иголки, или даже graupels, градины, барабанящие по земле — ни одной звездчатой, ни одного дендрита, ничего. Уилсон удовлетворенно откинулся на спинку сиденья, ногами, спиной чувствуя приятные толчки поезда. Лекции тоже имеют смысл. В ожидании другого, великого, решающего. Он ничего не потеряет.

«Но прошлой зимой, — рассказывал Уилсон в „The American Magazine“, № 5 за 1925 год, — в наших краях бушевала буря, принесшая самый интересный кристалл из всех, которые я когда-либо видел: чудесную, необычайной красоты пластинку, удивительно хрупкую. Несмотря на крайнюю осторожность, этот кристалл разломился надвое при переносе на предметное стекло».

Это была трагедия.

Я по сей день плачу, вспоминая о ней.

«Люди думают, — объяснял Уилсон Бентли Мари Б. Маллет, которая приехала в северный Вермонт, в деревню с библейским названием Иерихон для одного лишь интервью, и это был непростой путь, много часов одиночества в глубоких снегах, — что самые крупные снежинки и есть самые красивые. Но так кажется лишь потому, что их можно рассмотреть невооруженным глазом».

2

В среду я мою чашки с брусничинами.

Вода горячая, пальцы краснеют, кожа на кончиках морщится. Вокруг меня летает пена, зеленые пузырьки скользят в воздухе, вверх, где-то лопаются.

Я ставлю чашки на сушилку, края тонкие и белые, иду в ванную, набираю ванну. Пусть вода бурлит, я поворачиваю красный кран до упора, оставляю в таком положении. Моя одежда на полу, тело опускается в воду, сначала один только жар, мое голое тело.

Как в книгах.

Моя кожа.

Мой взгляд в окне ванной. Вижу, как падает снег.

Холодает, снег не тает. Этот месяц, март, не может быть самым теплым за последние сто лет. Этот снегопад, последний, ему нет конца. Статистика повержена: глобальное потепление — всего лишь выдумка, случайность, результат нормальной, естественной вариации, теперь же воцарилось равновесие. Старый снег застыл коричневыми комками, на него ложатся новые белейшие снежинки, они падают прямо вниз, ветра нет. Где-то во дворе мерзнет ребенок, губы посинели и кровоточат, и я не знаю, как его одеть. Я усиливаю мощность батареи в ванной, часть тепла утекает через щели в окне, образует изморозь.

Может быть: розы.

Как можно заметить, земля выделяет собственное тепло летом, равно как и зимой. Мы видим, как мощные потоки струятся с высоких гор. Мы видим, как в недрах земли рождается множество металлов и минералов. Если снова сравнить эти процессы с человеческим телом, станет ясно, в чем дело. Ведь и живой человеческий организм постоянно выделяет тепло. В нем беспрерывно струятся горячие жидкости. Земля точно так же поглощает морские воды, которые нагреваются до образования пара, который, в свою очередь, поднимается над вершинами гор и формирует погоду.

Способность выделять тепло, как пишет Иоганн Кеплер в своих ранних заметках (1595–1606), указывает на живую душу (и я пишу это не потому, что поклоняюсь Платону, а исключительно исходя из моих собственных длительных метеорологических наблюдений!). Для восприятия пространственных аспектов, которые воздействуют на душу (любви, музыки), требуется теплый субъект.

Холод мертв, все может быть холодным.

Только живая душа тепла.

В начале, до всего, до декседрина, демерола и кодеина (который он принимал, несмотря на аллергию), до заплетающегося языка и спотыкающихся ног, до прилюдного унижения бэк-вокалисток (Кэти принимает любовь от кого угодно, когда угодно и где угодно, ее перелюбил весь оркестр!), до всего этого, в чистом начале, Элвис перед концертом распевался на псалмах, он не курил сигарет, не пил алкоголя. I don’t forget about God. I feel he’s watching every move I make.[65]

В начале, до всего: он срывал все струны по очереди, пока не оставалась только шестая, самая толстая, с самым глухим звуком. Он вынимал картонный цилиндр из рулона туалетной бумаги и подвешивал его на пояс, покачиваясь на сцене так, чтобы свободные брюки болтались, и под ними раз за разом обозначалось что-то цилиндрическое. Когда он откидывался назад, держа гитару в руках, девушки в первых рядах думали, что у него в штанах во-о-от такущая штуковина.

Дома ждала Глэйдис с черными полукружьями под глазами. Со своими курятниками, с вязаными дорожками на полированных лестницах шикарного Грэйслэнда. В начале, которое было теплым, было теплым.

Вода остывает.

Ванна этого типа (250 литров) остывает за сорок четыре минуты (степень охлаждения относительна).

Я встаю, вытираюсь.

Гостевое полотенце маленькое.

Мягкое в середине от использования.

Может быть, еще немного влажное, в середине.

Я утираюсь обычным полотенцем, жестким от чистоты.

Я надеваю свою обычную одежду.

Немного гуляю на солнце.

Немного убираюсь, стираю пыль, вышитые салфеточки на столиках.

Немного листаю садовые брошюры.

Я надеваю обычную одежду. Немного гуляю, вечером. На кладбище я не иду, нет. Небо большей частью черное, фонари желтые. Улицы большей частью пусты, единственное, что движется — это машины, урчащие, дрожащие на светофорах. Из приемной Сибиллы выходят мужчины, несут в объятьях надувных кукол с дырками. До самого багажника платиновые локоны волочатся по земле.

Снег лежит, не тает. Время от времени по утрам наискосок летит блестящая пыль, сверкающая как радуга или бензиновые разводы, как сорванное откуда-то украшение, как будто эта пыль веками пряталась в каком-то сказочном месте и ждала этого побега, этого мгновения полета перед моими глазами, вместо обычных новых снежинок из случайных облаков. На Филиппинах обнаружили самую маленькую в мире рыбку. Шесть миллиметров в длину. На Филиппинах обнаружили самую маленькую в мире рыбку, по вечерам я гуляю. Недолго, транспортом я не пользуюсь. В четверг я иду по длинному мосту. Он из гранита, в три пролета, на нем щербины от осколков бомб. Однажды я ехала по этому мосту в машине. Теперь иду пешком. Прогуливаюсь вечером. Я иду по длинному мосту, вдоль старинной границы между богатыми и бедными. Мимо заснеженного ботанического сада и его толстых стен. Мимо парка, где свирепствовал насильник, мимо кофеен. На афишах у кинотеатра блондины и блондинки улыбаются, обнажая крупные белые зубы. Зеленые герои мультфильмов, звери. Названия фильмов — «Гора любви», «В настроении любви» и «Космические букашки». Рядом со мной молодежь — щеки, глаза, их цвет, молодые едут на велосипедах прямо по льду. Они смеются у входа в кинотеатр, обнимаются в своих шерстяных одеждах, волосы и рукавицы в объятьях, они спят ночи напролет у кинотеатра в спальных мешках, чтобы заполучить какие-то особо важные билеты.

Единственное, чего я не понимаю, — пишет Иоганн Кеплер, первый астрофизик или последний настоящий ученый-астролог, в зависимости от точки зрения, — это почему снежинки шестиконечны. Это единственное, чего я не могу объяснить с помощью своего всеобъемлющего учения об аспектах, об углах расположения планет, которые разносторонне влияют на все одушевленное. Эта форма не служит достижению каких-либо целей, как, например, форма человеческого тела, способствующая выполнению определенных функций, или как форма гранатового плода и так далее.

Для объяснения этого явления недостаточно знаний, которыми располагаю я и остальные.

Время для объяснения этого явления еще не подоспело.

Остаются пробелы, которые предстоит заполнить кому-то другому, в другой раз.

Но я, Иоганн Кеплер, скажу так, вот как бывает, иногда я думаю, что обнаружить смысл в форме снежинки невозможно. Снежинка шестиконечна, но ее существо не точно и неизменно, оно не постоянно, бытие снежинки варьируется. Я утверждаю, что высший разум, стоящий за бытием, создает вещи не только для достижения цели, но и ради чистой красоты. Я утверждаю, что высший разум желает производить не только функциональные экземпляры, но и играть. Я утверждаю, что тепло в момент возникновения снежинки терпит поражение от окружающего холода, но принимает это поражение с честью. До самого проигрыша тепло, исполненное разума, высшего разума, осознанно боролось, — столь же осознанно оно обратилось в бегство при наступлении холода. В момент поражения тепло позаботилось о красоте, сотворив самые прекрасные кристаллы.