Работы разных лет: история литературы, критика, переводы - Дмитрий Петрович Бак

что еще сравнительно свежи были воспоминания о кончине князя (1844). Иначе – почему не удостоились подобной чести другие снискавшие известность московские градоначальники, скажем, – Ф. В. Ростопчин?

Подробные пояснения ко всем пунктам «юбилейного проекта» Погодина – с указанием реальной судьбы предложенных издателем «Москвитянина» мер – могли бы стать предметом особой статьи. Мы же ограничимся указанием на очевидную невыполнимость многих предложений Погодина. Разумеется, невозможно было всерьез ожидать, что спустя три года после смерти Д. В. Голицына будет подготовлено сколько-нибудь обстоятельное обозрение его деятельности на посту московского градоначальника, продолжавшейся более двух десятилетий (1820–1843). Нельзя было также предполагать, что И. М. Снегирев, в течение многих лет публиковавший в газетах и журналах материалы о достопримечательностях Москвы[181] и только в 1840-х годах приступивший к составлению «москвоведческих» сборников[182], за год совершенно закончит «описание памятников московской древности»[183]. Впрочем, имеются и примеры частичной реализации замыслов М. П. Погодина. Так, поспевшую к юбилею книгу С. М. Любецкого[184] с некоторой долей условности (из-за скудных исторических комментариев) можно счесть за «описание московских монастырей, как начал г. Иванчин-Писарев»[185].

Казалось бы, подробнейший, но во многом заведомо невыполнимый юбилейный проект Погодина вполне подпадает под язвительное антимосковское определение Белинского: «Игра словами, которые принимаются за дела»[186]. Действительно, Погодин специально оговаривается, как бы предвидя возражения скептиков: «Но можно ли все это приготовить? Нельзя, скажут люди, которые во всем ищут препятствий ‹…› А я спрошу: почему нельзя? Для главных работ ученые указаны, и имена их ручаются за успех»[187].

При всей объективной нереальности многих положений погодинского проекта, нельзя не видеть, что издатель «Москвитянина» уповает прежде всего на планомерное научное изучение различных сторон исторической и современной жизни Москвы. Но ведь и Белинский во «Вступлении» к «Физиологии Петербурга» (написанном за год с небольшим до появления в «Москвитянине» программной статьи Погодина) подобным образом определял первоочередную задачу авторов сборника физиологических очерков: «Не описание Петербурга в каком бы то ни было отношении, но его характеристика преимущественно со стороны нравов и особенностей его народонаселения»[188].

Погодин в своем юбилейном проекте также выступает за серьезную и всестороннюю характеристику Москвы, причем изящным искусствам отводит роль далеко не первостепенную: лишь в самом конце списка упомянуты «юмористы», которые могли бы написать о «московских нравах в разных сословиях», предпочтительно – всерьез, «без шуток». Очень показательно, что в погодинском длинном списке авторов достойных подражания и продолжения сочинений о Москве нет имени М. Н. Загоскина. Между тем к 1846 году известный литератор издал уже два тома (или, по его собственным словам, «Выхода») из серии «Москва и Москвичи. Записки Богдана Ильича Бельского»[189].

Названия разделов первых «Выходов» Бельского-Загоскина как будто бы свидетельствуют о стремлении дать описание разнообразных сторон московской жизни («Контора дилижансов», «Московские балы нашего времени»), различных московских местностей и урочищ («Марьина роща», «Петровский парк и воксал»)[190]. Однако Белинский недаром иронически писал о том, что сочинение Загоскина «имеет тот весьма важный недостаток, что в нем нет ни Москвы, ни москвичей»[191]. Изощренная, стилистически пестрая нравоописательность московских картин, запечатленных в книге Загоскина, не имеет ничего общего с беспристрастной познавательной описательностью, столь ценимой Погодиным в науке, а Белинским в беллетристике, которая, по его замыслу, должна заместить науку[192].

Итак, программный текст Погодина содержит минимум идеологических деклараций об общегосударственном значении Москвы и ее юбилея и максимум «научных» мер, которыми этот юбилей стоило бы отметить. «Программа Погодина» по сути дела предопределяет статус юбилейных торжеств Москвы как неофициального, литературного события. Причем издатель «Москвитянина» едва ли не более радикален в своем пристрастии к ученым «характеристикам» города, чем идеолог «Физиологии Петербурга»: не случайно же в погодинской статье беллетристика упомянута лишь в одном из периферийных пунктов перечня юбилейных акций.

Реальность, разумеется, внесла в планы Погодина свои коррективы: многие «предусмотренные» им сугубо научные мероприятия, по изложенным выше причинам, так и остались на бумаге. Центр тяжести в формировании культурного образа московского юбилея, вопреки предположениям Погодина, пришелся всё же на произведения поэтические и публицистические. В дальнейшем мы обратимся к анализу некоторых текстов Ф. Н. Глинки, К. С. Аксакова, М. А. Дмитриева, В. С. Филимонова, в которых речь идет о семисотлетии древней столицы[193].

* * *

Юбилейные произведения московских авторов создавались, преимущественно, в соответствии со своеобразным жанровым каноном «городского» стихотворения, сложившимся задолго до 1847 года. Обратимся, например, к стихотворению М. А. Дмитриева «Москва» («Процветай, Царей столица…»). Поэт создает свое произведение будто бы в соответствии с погодинскими призывами. Об этом говорит как подзаголовок («в воспоминание дня, в который наступило семисотлетие ее имени, упомянутого в первый раз в летописях под 1147 годом»), так и время и место публикации («Москвитянин», первый номер за 1847 год[194]). Однако нельзя не отметить, стихотворение М. А. Дмитриева в целом не является ответом на «литературный» пункт погодинского проекта, согласно которому авторам предлагалось запечатлеть «московские нравы в разных сословиях». Поэт отказывается от какой бы то ни было описательности – как «бытовой», так и «научной». Вот как изображено, например, историческое возвышение Москвы:

Есть ли град, с тобою равный?

Есть один – и стар и сед,

Это Киев православный,

Где возник нам веры свет!

‹…›

Но и он главой державной

Поклонился, уступил

Многохрамной, православной

Собирательнице сил!

‹…›

Новград с золотом полсвета

Ей принес свободу в дань,

И рабыня Магомета,

Пала в ноги ей Казань![195]

Подобно другим авторам, Дмитриев лишь воспроизводит обычный набор достойных прославления «характеристик» древней столицы, канонизированный, благодаря известности стихотворения Н. Глинки «Москва» («Город чудный, город древний…»). Именно в нем присутствует почти исчерпывающий (за исключением, быть может, «хлебосольности» и «щедрой обильности» [а]) перечень мотивов, ставших основою московской «юбилейной лирики». У Глинки легко обнаруживаются следующие «стандартные» мотивы:

[b] – семь холмов Москвы (отсылка к легенде об основании Рима и, опосредованно, к идее «Москва – Третий Рим); вообще чудесное зарождение города не по «здешней» воле (см. пример к мотиву d);

[c] – великое предназначение Москвы, чудесное ее превращение из безвестного городка в столицу:

И, над малою рекою,

Стал велик и знаменит![196];

[d] – Москва – центр православия (сорок сороков церквей и т. д.):

Сколько храмов, сколько башен

На семи твоих холмах!..[197];

[e] – Москва – город городов, город-деревня; одним