Падение царского режима. Том 3 - Павел Щёголев

Председатель. — Позвольте считать этот вопрос исчерпанным. Вы не знаете, кто посоветовал бывшему императору ехать на Псков? Вы утверждаете, что это было его желание?

Воейков. — Это было в три часа ночи. Я разбудил его в Вишере, он приказал ехать к ближайшему юзу, до Ставки было дальше, потому решили ехать на Псков.

Председатель. — А почему нельзя было ехать прямо в Петроград?

Воейков. — Потому, что было сообщено, по поручению поручика Грекова, что литерные поезда следуют не на Тосну, а прямо на Петроград. Это распоряжение было дано по линии и не сообщено мне; мне случайно показали телеграмму; вторая телеграмма была от железнодорожного полка. Мне был сделан доклад, что Тосна занята.

Председатель. — Какой разговор произошел у вас с государем по поводу этой телеграммы?

Воейков. — Я его разбудил и сообщил, что Тосна занята революционными войсками и что, поэтому, ехать туда рискованно.

Председатель. — Как он отнесся к известию, что революционные войска препятствуют его проезду?

Воейков. — Он отнесся совершенно спокойно. Он тут же надел халат, встал с кровати и сказал: «Ну, тогда поедемте до первого юза». Он вообще относился очень спокойно ко всему.

Председатель. — Вообще, да. Но ведь это было в первый раз в жизни и государства и главы государства.

Воейков. — Лично мне он ничего не сказал.

Председатель. — Нилов находился при этом?

Воейков. — Нет. Нилов спал. Все спали. Это было в три часа утра.

Председатель. — Скажите, а был разговор о том, чтобы открыть фронт немцам?

Воейков. — Нет. Я уже докладывал в Москве, что никакого подобного разговора не было.

Председатель. — Кому вы докладывали?

Воейков. — Была комиссия, которая допрашивала меня в Москве по поводу того, что напечатано в «Русской Воле».

Председатель. — А что дало повод «Русской Воле» это напечатать?

Воейков. — Я не знаю совершенно.

Председатель. — Вы не встречали на станции Дно какого-нибудь корреспондента газетного?

Воейков. — Нет. Источник мне совершенно неизвестен.

Председатель. — Вы долго стояли в Малой Вишере?

Воейков. — Минут двадцать.

Председатель. — Выходили с бывшим императором на платформу?

Воейков. — Нет, никуда.

Председатель. — Что же, он продолжал спать?

Воейков — Вероятно, не знаю; я вошел только на две минуты, доложил и ушел сейчас же.

Председатель. — Так что, никого не было, никто не присутствовал?

Воейков. — Никто не присутствовал. В Дно мы приехали в среду, в 6 часов вечера.

Председатель. — Ваш поезд, должно быть, задерживали?

Воейков. — Нет, это было нормально.

Председатель. — Вы рассказываете так, как будто все происшедшее не произвело никакого впечатления ни на вас, ни на бывшего императора, как будто не произошло ничего важного в жизни всего государства и в жизни главы государства. Как это могло быть?

Воейков. — Я смотрел на это, как на дело службы. Мне сказали ехать на Дно; чтобы сделать это, надо было отдать целый ряд распоряжений. Я полагал, что, раз несчастье случилось, надо сделать все, чтобы предотвратить его; и я ушел сделать распоряжение.

Председатель. — А другие окружающие императора?

Воейков. — Они спали.

Председатель. — А проснулись вы только в Дне.

Воейков. — Нет, я совсем не спал в эту ночь.

Председатель. — А утром, когда вы увиделись с государем, может быть был разговор, который дал основание говорить об открытии фронта?

Воейков. — Никакого такого разговора не было. О событиях старались не говорить, потому что это не особенно приятно было.

Председатель. — Да, но как же можно было об этом не говорить? Я просто себе не представляю кружка живых людей, который молчит об этом; припомните суждения, плохие или хорошие, вредные или невредные, которые были в вашем кружке.

Воейков. — Общее впечатление было — испуга.

Председатель. — Испуг — это психология; а в чем вы реально искали выхода, какие у вас были мысли, надежды?

Воейков. — Вот, надежда была на то, что поедем в Псков, и все выяснится.

Председатель. — Тут поднимался вопрос об амнистии, об ответственном министерстве?

Воейков. — Нет, все эти разговоры были после приезда в Псков, когда получилась телеграмма от Родзянко, что он не приедет. В Псков мы приехали в среду 1-го марта, в 9 часов вечера, в десятом.

Председатель. — Ну, а в течение дня вы не обсуждали этого вопроса?

Воейков. — Да ведь я вам говорил, что у государя разговоров политических со свитой никогда не было. Вы, может быть, мне не верите, но это так было.

Председатель. — Я хочу добиться истины.

Воейков. — Да видите, весь строй, вся атмосфера была — манекен.

Председатель. — Разве царь был такой грозный?

Воейков. — Это было так принято. Такой строй, что могли быть всякие разговоры во время завтрака и обеда, только не о делах. Люди ходят все время, неудобно затрагивать такие темы.

Председатель. — Для этого есть французский язык.

Воейков. — Государь никогда не употреблял французский язык… почти никогда… два слова…

Председатель. — Я вас спрашиваю потому, что ваше имя связано со многими моментами политической жизни.

Воейков. — Я вас могу заверить, что в этих моментах политической жизни первое мое участие было — послать телеграмму Родзянке на станции Дно, когда государь сказал, чтобы ответить, что он ждет в Пскове.

Председатель. — Но вы читали о событиях в Петрограде?

Воейков. — Я получил единственное известие о продовольственном вопросе; там была оговорка о совещании без министра внутренних дел и без градоначальника. Дворцовый комендант лично не имел никакого вмешательства ни в какие дела; все сведения должны были ко мне поступать от министра внутренних дел, а я от него ничего не получил.

Председатель. — Изложите вкратце события 1-го марта в Пскове.

Воейков. — На ст. Дно телеграмму о согласии государя принять Родзянко Алексеев доложил сам. Он получил ответ, что Родзянко едет на ст. Дно. Я подошел к телеграфному аппарату, чтобы соединиться с Петроградом и узнать, вышел ли поезд. Мне ответили, что поезд готов, но, что с царскосельского вокзала телефонировали в думу, и там сказали, что Родзянко еще не выезжал. До Дна 6 часов езды, и государю надо 6 часов ждать; государь решил в Дне не ждать, а ехать в Псков; тогда я послал телеграмму Родзянке, чтобы он ехал в Псков. Там я получил телеграмму Бубликова, что Родзянко не будет. Я доложил государю, государь написал телеграмму Родзянке относительно ответственного министерства.

Председатель. — Скажите, кто сочинял эту телеграмму?

Воейков. — Сам государь.

Председатель. — Вам не было сказано, что эту телеграмму нужно подписать вам?

Воейков. — Нет, ничего подобного. Государь сказал: «Вы пошлите по юзу и покажите Рузскому». Я показал. Рузский вырвал ее у меня из рук. Я говорю: «Отдайте мне телеграмму». — Он говорит: «Я ее не отдам, я сам здесь должен посылать телеграммы». Он был даже не особенно любезен. Тогда я пошел и доложил государю, что так и так. Государь сказал: «Ну, пускай он пошлет». Я пошел и сказал: «Государь приказал вам послать».

Председатель. — Вы излагаете нечто странное, что требует некоторого пояснения.

Воейков. — Для меня было очень странно отношение Рузского. Мне казалось, он очень не хотел, чтобы я по юзу говорил с Родзянкой. Юз был в городе. Рузский рассказывал, что он говорил всю ночь, но о чем, не сказал мне; утром он пошел к государю; второй раз, после завтрака, он был с докладом у государя и сообщил ему телеграммы из Петрограда, со Ставки — от Алексеева, от всех главнокомандующих, от командира Балтийского флота; от Николая Николаевича, от Сахарова, Брусилова, Непенина, от Эверта. Результатом переговоров с Рузским было то, что государь около 4 часов дня сказал: «Я решил отречься от престола». После этого он мне сказал: «Рузский мне сообщил, что приезжают Гучков и Шульгин».

Председатель. — Когда государь сказал, что он решил отречься от престола, что было, во исполнение этого решения, вами или бывшим императором предпринято?