Гиблое место - Дин Кунц

— Он появился ненадолго. Как всегда. Появится на одну-две минуты и исчезает. Боится. — Ты его видела?

— Я знаю, что он приходил.

— И ты его не задержала?

— Задержишь его, как же, — раздраженным, но тем же сладострастным шепотком прошелестела Лилли. — Но кошки на него так и бросились.

— Исцарапали?

— Не сильно. Слегка. Он убил Саманту.

— Кого?

— Саманту. Нашу киску.

Золт не знал ни одну кошку по имени. Он вообще их не различал: ходят стаей, двигаются как по команде, даже мысли у них, кажется, общие.

— Он убил Саманту. Размозжил ей голову о каменный столб у ворот. — Лилли наконец подняла глаза. Золту показалось, что они светлее, чем обычно, — цвета голубоватого льда. — Я хочу, чтобы ты с ним разделался, Золт. Разделался так же, как он разделался с нашей кошечкой. Пусть он нам и брат…

— После того что он сделал, он нам не брат! — прорычал Золт.

— Пришиби его, Золт. Так же, как он пришиб бедняжку Саманту. Раскрои ему башку. Разбей череп, чтоб мозги потекли.

Золт слушал этот тихий голос как завороженный. Иногда — в такие вот минуты — похотливые нотки в голосе сестры звучали особенно внятно. Он не просто ласкал слух, он вползал в сознание, обволакивал мозг, точно дымка, точно туман.

— Бей его, терзай, круши. Переломай кости, выпусти кишки, вырви глаза. Он еще пожалеет, что прибил Саманту.

Золт стряхнул оцепенение.

— Можешь не беспокоиться. Доберусь до него — убью. Но не из-за кошки. Из-за матери. Забыла, как он с ней обошелся? Семь лет я не могу отомстить за мать, а ты лезешь со своей кошкой.

Лилли осеклась, нахмурилась и отвернулась. Кошки отхлынули от лениво раскинувшейся Вербены.

Растянувшись бок о бок с сестрой, Лилли слегка повернулась, приникла к ней грудью и положила голову ей на грудь. Их обнаженные ноги сплелись. Вербена в полузабытьи принялась ласково поглаживать шелковые волосы сестры.

И снова кошки облегли сестер, прильнув к каждой теплой складке их тел.

— Здесь был Фрэнк, — повторил Золт, обращаясь скорее к себе, чем к сестрам, и руки его сжались в кулаки.

Ярость взметнулась в его душе, словно вихрь в далеком океане, грозящей перерасти в неистовый ураган. Нет-нет, предаваться ярости нельзя, надо взять себя в руки. Ярость расшевели темную страсть. Убийство Фрэнка угодно матери, ведь Фрэнк предал родных, и смерть его — на благо семьи. Но, если Золт, обуреваемый безоглядной ненавистью к брату, не сумеет его разыскать, он уже не в силах будет противиться заветному желанию и опять убьет кого попало. И мать на небесах вознегодует, на время отвернется от него, откажется признавать в нем сына.

Устремив взгляд в потолок, в незримое небо, где в чертогах Господних пребывает теперь мать, Золт пообещал:

— Я не поддамся искушение. Сдержусь. Непременно сдержусь.

Он покинул сестер с их кошками, вышел из дома и направился к миртовой изгороди поискать у каменных опор ворот, где Фрэнк убил Саманту, следы брата.

Глава 19

Бобби и Джулия поужинали в кафе «Оззи» и перебрались в бар по соседству. Тут играла музыка и пел Эдди-Дей, певец с гибким, бархатным голосом. Музыканты наяривали современные мелодии, но попадались и вещицы пятидесятых — начала шестидесятых. Это, конечно, не джаз биг-бенд, но ранний рок-н-ролл отдаленно напоминал свинг. Бобби и Джулия вполне могли танцевать под такие мелодии, как «Мечтательный влюбленный», румба, «Ла бамба», ча-ча-ча, не говоря уже о песнях в стиле диско — в репертуаре Эдди Дея имелись и они. Так что супруги не скучали.

После посещения Сьело-Виста Джулия не упускала возможности потанцевать. Разрядочка что надо; отдаешься музыке, следишь за ритмом, стараешься не сбиться. А все остальное можно выбросить из головы Горе, угрызения совести как рукой снимает. А уж как Бобби любит танцевать, особенно под свинг! Крутишься, прыгаешь, меняешься местами с партнершей. Слушаешь музыку — и забываешь обо всех невзгодах, танцуешь — и душа радуется. И заживают понемногу душевные раны.

Пока музыканты отдыхали, Бобби и Джулия за столиком на краю танцевальной площадки пили пиво. Болтали обо всем, кроме Томаса, но разговор так Или иначе возвращался к Мечте. К примеру, как обставить бунгало на побережье. Слишком тратиться на мебель они не собирались, но перед двумя раритетами эпохи свинга устоять не мели. Это горка в стиле арт деко из мрамора и бронзы работы Эмиля Жака Рульмана и, конечно же, музыкальный автомат фирмы «Вурлицер».

— Модель 950, добавила Джулия. — Потрясная штука. На ней такие стеклянные трубочки с водой, и в них пузырьки. А на передней панели — прыгающие газельки.

— Таких автоматов выпустили всего четыре тысячи. Все из-за Гитлера. «Вурлицеру» пришлось переходить на военную продукцию. Кстати, пятисотая модель тоже ничего. И семисотая.

— Да, ничего. Но с девятьсот пятидесятой не сравнить.

— По стоимости тоже.

— И ты станешь мелочиться, когда речь идет об идеале красоты?

— Это «Вурлицер-950» — идеал красоты? — удивился Бобби.

— Ну да. А что же еще?

— Мой идеал — это ты.

— Ты очень любезен. Но от «Вурлицера» я не отступлюсь.

— А я, по-твоему, как — идеал красоты? — подмигнул Бобби.

— Ты, по-моему, просто упрямец, который не позволяет мне купить «Вурлицер-950». — Игра уже начала забавлять Джулию.

— Может, лучше возьмешь «Сибург»? Или «Паккард Плеймор»? Нет? Ладно, ну а «Рокола»?

— Да, «Рокола» — это неплохо, — согласилась Джулия. — Заведем себе и «Роколу». И «Вурлицер-950».

— Соришь деньгами, как подгулявший матрос.

— Я рождена для роскоши. Это аист напутал: нет чтоб доставить меня к Рокфеллерам.

— Ты бы не прочь с этим аистом посчитаться, а?

— Посчиталась уже. Много лет назад. Зажарила и съела на Рождество. Очень вкусно, и все же Рокфеллершей я так и не стала.

— Ну как ты, развеселилась? — уже серьезно спросил Бобби.

— До чертиков. И пиво тут ни при чем. Не знаю, с чего это, но сегодня мне так хорошо. Все непременно будет, как мы задумали, Бобби. Скоро мы бросим работу и станем жить-поживать в своем бунгало на берегу. Улыбка сползла с лица Бобби. Он нахмурился.

— Чего ты куксишься, кисляй?

— Ничего.

— Я же вижу. Ты сегодня весь день сам не свой, только стараешься виду не показывать. Какая муха тебя укусила?

Бобби отхлебнул пива.

— Видишь ли, — наконец отважился он, — тебе кажется, что все будет замечательно, а мне кажется, что все будет очень даже скверно. У меня дурные предчувствия.

— У тебя? У мужичка-бодрячка? Бобби продолжал хмуриться.

— Занялась бы ты пока бумажной работой. Отдохни от стрельбы.