Скаредное дело - Андрей Зарин

19-го сентября праздновалась свадьба царя Михаила с Марией Долгорукою. Пышная была свадьба.

Царь был светел и радостен, как Божий день.

Молодая невеста сияла царственной красотою, и патриарх со слезами умиления на глазах соединил их руки.

Великое ликование было и по всей Москве. Царь приказал народу выкатить две сотни бочек меду и триста пива, и в то время, как пировал сам в терему, народ пил на площади, гулял и оглашал воздух радостными криками.

В царских палатах в четыре ряда были поставлены столы, каждый на двести человек, а наверху стоял на особом возвышении под балдахином малый стол, за которым сидели царь с венчанной царицей и патриарх. Подле них стояли шесть стольников, два кравчих и четыре подносника, что разносили жалованные от царя кушанья.

Когда пир дошел до половины и был дан роздых, во время которого гостям разносили вина: барц, аликантское и венгерское, — молодая царица встала, поклонилась гостям и вышла из покоев.

Пир продолжался. Время от времени стольники подходили то к одному, то к другому боярину и, поднося ему кубок с вином или блюдо с ястью, говорили:

— Великий государь, царь Михаил Федорович жалует тебя, боярин, чашею вина (или блюдом)…

Боярин вставал и кланялся царю.

Вставали все и кланялись отличенному, а он в ответ кланялся каждому особняком. Стольник возвращался на место, кланялся царю и говорил:

— Великий государь, боярин бьет тебе челом на твоей милости.

Потом пир продолжался.

Царь особенно жаловал князя Теряева то чашею, то блюдом, а к концу пира подозвал его к себе и стал милостиво говорить с ним:

— Слышал, князь, строишься на Москве?

— Строюсь, государь! — ответил, стоя на коленях Теряев.

— Что ж, как стройка идет?

— Ладно, государь: немцы из слободы радуют очень!

— То-то, стройся, чтоб ко мне ближе быть. Люб ты мне, князь! Еще с того времени люб, как со мной на соколиную охоту выезжал, спускать кречетов учил.

Князь поклонился.

— А теперь на радостях я тебя порадовать охоч. Слышал, ты все собирался селом мне бить, да мне-то все недосуг был. Сказывай теперь, в чем твоя просьба!

— Великий государь, на обидчика своего бью челом тебе! — и князь крепко ударился трижды лбом об пол.

— Что ты, князь Терентий? Вставай скорее! Говори, кто тебя чем забидел, — мы тут думой рассудим! — и царь шутливо показал на присутствующих.

Князь поднялся и начал рассказ про свою обиду от первого часа, как узнал про пропажу сына.

Рассказал он про страдания жены своей, про свои мучения, про напрасные розыски, потом про немцев, про то, как сына нашел и, наконец, про допрос Федьки Беспалого и его оговорь.

— Что я сделал тому боярину, не ведаю; за что он на мня такое зло замыслил, не удумаю. Прошу, государь, об одном тебя, не прости ты моему супротивнику, отдай его мне, чтобы я от него правду дознал! — и князь снова повалился царю в ноги.

— Великое злодейство! — сказал содрогаясь царь. — Ну, да не тужи! Выдам я его тебе головою: сам правду доведаешь. Приди завтра утром, — при тебе указ велю написать; а теперь выпей чашу во здравие!

И пир снова пошел своим чередом.

Далеко за полночь разъехались гости по домам своим. Шереметев дорогою говорил Теряеву:

— Отличил тебя нынче государь супротив всех! Держись теперь Верху ближе; выведешь хоромы и сейчас княгиню перевози.

— Теперь правды дознаюсь! — не слушая его, повторял князь, и лицо его светилось злобной радостью.

На другой день, сейчас после заутрени, князь явился на Верх бить снова челом царю на вчерашнем посуле.

Странное смятение поразило его в покоях. В сенях князь Черкасский озабоченно говорил о чем-то с Иваном Никитичем. С царициной половины спешно вышел князь Владимир Долгорукий. Иван Никитич обратился к нему:

— Ну, что?

Князь скорбно качнул головой.

— В аптекарский приказал послать!

Князь Теряев подошел к ним и поздоровался.

— Али что случилось? — спросил он тревожно.

Князь Черкасский кивнул.

— Царице занедужилось, как с пира ушла; в ночь похужило, а теперь криком кричит…

Все в унынии смолкли.

Дворецкий вышел и сказал:

— Государь князя Теряева перед очи зовет!

Князь вышел и через минуту бил челом своему царю.

Вчерашняя радость сошла с лица Михаила и сменилась скорбной тенью.

— Встань, сказал он князю. — Жалую тебя к руке моей.

Князь порывисто поцеловал царскую руку.

— Вот то, о чем просил ты. Подай, Онуфрий!

Дьяк спешно подал царю два свитка, скрепленных царской печатью.

— Тут, — сказал царь, — наказ чтобы того воеводу сменить, а на место его ставлю друга твоего, сменить, а на место его ставлю друга твоего, Терехова-Багреева, а тут, — он взял другой свиток, — наказ, чтобы шел к тебе Шолохов с повинной головой, а потом в приказ его возьмем.

Князь повалился к царю в ноги.

— А ты, Онуфрий, сие немешкотно с гонцом пошли, да еще наказ боярину Терехову изготовь, дабы все описью принял; и казну, и хлеб, и зелье, и свинец, и весь наряд.

Дьяк поклонился. В это время в палату вошел Шереметев.

— Ну, что государыня? — быстро спросил царь.

— Не ведаю, государь! Сейчас только туда дохтуров Дия да Бильса спослал.

— О-ох! — простонал царь, закрывая лицо руками, — наказует меня Господь сверх сил.

19

Боярин Терехов-Багреев ходил сам не свой, получив от князя послание.

— Чтой-то? — думал он. — И ума не приложу к такому окаянству. Для чего боярин Семен Антонович такое скаредное дело замыслил? И в дружбе не были и делить ничего не делили. Поди ж ты! Оплел его этот Федька поганец и все! Пишет: допытайся! Когда ж это я в жмурки играл? Ишь тоже допытчика нашел!..

И после многих лет послеобеденный сладкий сон бежал от его глаз. В конец измучился со своей тайной добрый боярин. Ольга Степановна стала приставать к нему:

— Свет Петр Васильевич, да поведай ты мне: али горе какое, али черная немощь напала на тебя? Глянь, сокол мой: все-то мы извелись на тебя глядючи. Кажется, все у нас есть: дом-полная чаша, Олюшка растет на радость, да и жених ее отыскался. А ты?..

— Уйди! — угрюмо отмахивался от нее боярин. — Не бабьего ума дело кручина моя, вот что! Такое умственное дело…

— Так ты бы дьяка Егора Егоровича покликал. До всего дошлый человек!

— Ахти! — всплеснул руками боярин. — Ну и что же ты лотошишь такое! Дьяк! У дьяка душа продажная, а тут тайна! И боярин поднял кверху палец, толстый, как добрый сучок.

— Ну, Семена Андреевича. Он друг тебе, брат названный и думать горазд.

Лицо боярина просветлело. Он закивал головой.

— Вот, что дело, то дело! Добрая ты жена, Ольга моя, свет Степановна! Вели-ка, чтобы спосылали кого за Сенюшкой. Кланяется, мол, боярин и по делу просит!

В тот же вечер, распивая черемуховый мед и заедая оладьями, боярин долго беседовал с другом своим Андреевым.

— А главное, теперь и в толк не возьму, жаловался боярин, — как мне вести себя с воеводою. Держать хлеб-соль или откачнуться? Прямить ли ему?

Андреев погладил бороду.

— Нет, Петя, сохраним все в тайности и за всем примечать будем. Словно ты и грамоты не получал; а я уж знаю, как дело повести.

Боярину стало словно легче. После того он не раз делил хлеб-соль с воеводою, и мысли о послании князя отошли у него в сторону.

В те поры добрый был обычай от времени до времени, скуки ради, пиры устраивать, и на тех пирах добрый хозяин дарил гостей, кого чашей, кого блюдом, кого шапкой а гости, опохмеляясь, на другой день слали от себя доброму хозяину подарки отдариваясь. Для корыстных воевод этот обычай обратился в способ брать взятки. Как оскудеет казна воеводская, сейчас он пир устраивал. Созывал на пир гостей, людей торговых, купцов проезжих и дарил их скудно, а на другой лень ждал от них добрых подарков, и плохо было тому, кто не угождал воеводскому оку корыстному.

Созвал гостей и воевода Семен Антонович Шолохов. Для прилики бил челом и боярину Терехову и Андрееву, и многим другим именитым в городе людям, и съехались гости на честной пир со своими холопами.

Огромная горница была установлена столами с местами человек на двести, в голове стола сели воевода, губной староста Андреев и боярин Терехов. Далее сели именитые купцы, еще далее гости именитые, что отчество на «вичь» писаль, а дальше кто где простые гости да посадские из толстосумов.

Воевода захлопал в ладоши и пир начался.

Слуги внесли на огромных блюдах жаренных гусей и индеек, нарезанных на куски.

Воевода встал, низко поклонился гостям и просил откушать.

— Ешь, Ефимович, во здравие, — с усмешкой сказал рыжебородый купец своему соседу, — а завтра расплачиваться будем.

— В этом году третий раз пирую. Грехи наши тяжкие! — вздохнул Ефимович.

Тем временем воевода беседовал со своими соседями.