Разведка уходит в сумерки - Виталий Мелентьев

И все-таки Гельмут Шварц знал.

Вейсман слишком долго не брал стакан, и Гельмут понял, что нанесенный им удар попал в цель. А когда Отто все-таки взял стакан, Шварц все так же тоскливо протянул:

— Но даже перед этим тостом я должен тебе сознаться, что меня иногда удручает шаблонность мышления некоторых наших старших командиров. Выпьем!

Они выпили, и, когда Отто опять потянулся к сардинам, Гельмут подвинул ему тарелки с капустой и холодцом. И Вейсман, сам не зная почему, взял и капусту и холодец, убеждаясь, что это и в самом деле прекрасная закуска. Гельмут грустно усмехнулся:

— Ты просто забыл, что квашеная капуста, как и холодец, — исконно немецкие закуски. Но с тех пор как мы стали жить в других странах, мы начали забывать о родных обычаях, — он демонстративно понюхал воздух. — Ведь мы даже на войне употребляем французские духи. Когда-то мы смеялись над этим, называя французов «напомаженными обезьянами».

Вейсман искренне возмутился:

— Не болтай! Я не обязан жить, как какая-нибудь окопная свинья. Я служу в войсках СС. А в них, ты знаешь, собрана элита. Она может и должна позволять себе то, что непозволительно другим. Она выше этого!

Гельмут холодно усмехнулся и перебил товарища:

— Возможно, хотя ведь и я — из окопов. Но дело не в этом. Доведем наш разговор до конца, — с этой минуты он говорил холодно, ровным неменяющимся тоном исполнительного служаки. — Как ты видишь из карты, я предложил освободить первые траншеи и предоставить русским возможность войти в них. Мне это было необходимо для того, чтобы получить донесение от своего агента. А потом уж обрушить на эту траншею огонь, нанести русским потери и, если можно, захватить пленных. Для этого предполагалось организовать засады на флангах. Но моему командиру это показалось недостаточным. Он решил устроить маленькие «Канны», доморощенный «котел» и поставил задачу — уничтожить противника любыми средствами. Он хотел запугать противника, не понимая, что в наши дни его не запугаешь. — Шварц бросил быстрый взгляд на Вейсмана, но тот смолчал. — Русские не могли не заметить этого. И вот тут многое неясно даже мне — они настолько гибко и настолько талантливо сумели поставить себе на службу нашу педантичность и шаблонность военного мышления, что я несколько растерялся. И эта растерянность усугубилась тем, что все действия разрозненных групп русских, а главное — боевое их обеспечение, были организованы так, что я подумал: не появился ли у них гений. Но даже гений — не ясновидящий. Значит, у них на этом участке либо появилось несколько новых талантливых людей, либо старые люди научились мыслить талантливо. И то и другое опасно.

— Ты не преувеличиваешь? — строго и озабоченно спросил Отто, отрываясь от карты. Теперь он видел, что операция действительно была испорчена гельмутовскими командирами.

— Нет. Не преувеличиваю.

Гельмут рассказал, как проходил поиск, показал все его перипетии и убедил Вейсмана. Потом вынул из полевой сумки бумажку, новую карту и протянул все это своему следователю.

— После боя в течение нескольких дней я скрупулезно обыскивал траншеи и наконец нашел вот это донесение. — Гельмут постучал по бумажке. — Как видишь, мой человек точно указал расположение некоторых батарей, уточнил начертания своего переднего края, отметил некоторые штабы и, что для нас особенно важно, показал, какие огневые точки на нашей стороне засечены, а какие все еще не раскрыты. Согласись, что доставить нам такие сведения не сможет целый батальон разведчиков. А это сделал один паршивый пленный.

Вейсман не мог не оценить всю важность доставленных сведений и с хорошей завистью в голосе похвалил:

— Ты его славно обработал! Или он пришел готовеньким?

— Всякий трус — готовенький материал для предательства. А обрабатывал я его так же, как и тебя.

Несколько мгновений Вейсман смотрел на Гельмута с одобряющей улыбкой, но потом, когда до его сознания дошел смысл сказанного Шварцем, вскочил и заорал:

— Что?!

Собаки у порога тоже вскочили и заворчали. Шварц едва заметно прищурился и тоном приказа кинул:

— Прибери к рукам своих адъютантов!

— Ты забываешь!.. — гаркнул было Отто, но Шварц так же резко перебил:

— Это ты забываешь! Тебе лучше слушать, иначе ты рискуешь стать посмешищем всего фронта.

Опираясь руками о стол, Вейсман пристально смотрел в яростные и насмешливые глаза Гельмута и все яснее понимал, что с этим человеком шутить нельзя. С такими лучше не ссориться. И недаром Вейсман сам напросился на это задание: он давно хотел быть полезным Гельмуту. Кто знает, как сложатся события — существует какая-то военная группа, которая еще не показывает себя, но Отто чувствует: она существует. И она сильна. Может быть, лучше заранее приблизиться к ней?

— К черту! — махнул рукой Вейсман, и собаки опять уселись на задние лапы. — В конце концов, нам не стоит ссориться. Рассказывай, как ты обрабатывал меня.

— Так-то лучше. Слушай. Ты приехал моим сторонником, потому что надеешься использовать меня в будущем. Не перебивай. У меня к тебе примерно такое же отношение. А пока учись. В этом ты отстал. Так вот, — Гельмут неторопливо закурил, с удовольствием затянулся и выпустил вверх струю дыма. — Так вот, ты приехал с определенными намерениями, следовательно, настроением. Я создал соответствующую обстановку, чтобы укрепить его: уединение, относительный уют и, главное, тон. Понимаешь — тон?

Вейсман внимательно слушал. Во-первых, всегда интересно и тревожно знать, как тебя обманывали, а, во-вторых, он действительно готов был учиться обманывать людей — в его профессии это было, пожалуй, главным. И он честно признался:

— Нет, не понимаю.

— Тон — это как бы настроение вечера. Его нужно и можно создать. Важно сделать так, чтобы тот, кого обрабатывают, этого не заметил. Ты не заметил. А все просто. Я знаю твое отношение к русским, знаю, что все, что их касается, ты раз и навсегда объявил не заслуживающим внимания. Вот почему нужный мне для укрепления твоего настроения тон создавали сверчок и ходики. Прислушайся — ты их слышишь? Кстати, это не мое изобретение. Просто ты — продукт среды. А твоя среда вначале изобрела ритмические фокстрот и танго, а потом перешла просто к ритмичному повторению отдельных звуков. То же сделал и я, усиливая этот тон размеренным хождением и полумраком.

— И чертова карта, — усмехнулся Отто.

— Карта — позже. — Гельмут говорил с удовольствием, как учитель, у которого удался трудный опыт. — Я стал постепенно убирать тон, и ты сразу почувствовал тревогу. Особенно, когда я вторично помахал картой перед твоим не очень чутким носом. Но карта мне была нужна еще и для того, чтобы дать сигнал моему помощнику. Оглянись — в плащ-палатке прорезано маленькое отверстие. Через него пробивается на улицу тонкий луч. Он не мешает маскировке, но помогает сигнализировать. Тебя стала раздражать карта, вернее, тень от нее. Тогда мой помощник завыл. Я знаю, что даже на несуеверных людей волчий вой действует угнетающе. А ведь я подготовил тебя к страху, ты уже тревожился, и твоя тревога была тем опасней, что ты не знал, откуда и почему она возникла. Я не удивился, когда ты испугался. Я удивился, когда завыла твоя собака. Но ты сам сказал, что она — молодая. Старая сразу заметила подлог, ты — нет. Вот и все. Но запомни, каждый прием сам по себе ничего не значит. Важен комплекс. И точность исполнения. Так вот, если ты, элита, сверхчеловек, который знает, что ему ничто не грозит, все-таки испугался — что говорить о пленном, который ждет смерти?

— Ну что ж… Логично, — усмехнулся Вейсман и несколько напыщенно добавил: — Я, как всегда, тебе верю. Будь спокоен, после моего доклада тебе уже ничто не будет грозить. Будь уверен.

— Я в этом не сомневался. Но мне этого мало. Ведь я тоже настоящий немец.

— Не понимаю.

— Когда ты будешь докладывать о результатах расследования, ты должен, понимаешь, должен сказать, что, по моему мнению, которое ты не разделяешь, потому что у тебя нет для этого достаточных данных, так вот — по моему мнению, русские будут атаковать вот здесь. — Гельмут показал участок на карте. — И еще ты скажешь, что, по моему мнению, русские в ближайшее время пошлют в наш тыл опытную разведывательную группу. И, опять-таки по моему мнению, ту самую, которая наделала столько неприятностей.

— Ты и эти сведения получил от своего человека?

— Нет. Он для таких сведений не дорос. Ведь он просто предатель…

Гельмут произнес эти слова несколько иным тоном, затянулся последний раз, швырнул сигарету прямо в собак, которые резко отскочили, с недоумением посматривая то на сигарету, то на дерзкого человека, который рискнул нарушить их настороженный покой. Но Вейсман не обратил на это внимания. Он быстро спросил:

— Ты хочешь сказать, что у тебя там есть другой человек?