То, что скрыто - Хизер Гуденкауф

– Иногда, – осторожно возразила миссис Бакли, – не мешает прибегнуть к помощи со стороны…

– Помощь со стороны нам не требуется! – отрезала мать, вставая. – Отныне прошу вас еженедельно информировать меня об успехах Бринн по всем предметам. Мы наймем ей репетитора. Спасибо, что уделили нам свое драгоценное время. – Она повернулась на каблуках и вылетела из кабинета миссис Бакли. Мы с отцом вышли следом за ней.

Как и было обещано, мне наняли репетитора. Каждый день после школы к нам домой приезжала студентка местного колледжа Святой Анны и занималась со мной по полтора часа. Мы сидели на кухне за столом, решали уравнения по алгебре и повторяли испанские слова. Моя репетиторша, скучающая, равнодушная студентка философского факультета, оказалась никудышной учительницей. Она умела неплохо и довольно доходчиво объяснять непонятные места, но ей не хватало выдержки. Если я допускала ошибку или отвлекалась, она нетерпеливо цокала языком и щелкала пальцами.

Наконец, я повысила успеваемость – стала твердой хорошисткой по всем предметам. Общую картину портила лишь оценка «удовлетворительно» по физкультуре. Школу я закончила середнячком – моя фамилия была в самой середине по количеству баллов. В день выпуска мать записала меня на летние подготовительные курсы при колледже Святой Анны.

Я старалась, искренне старалась. Но всякий раз, как я переступала порог аудитории, меня охватывал непреодолимый ужас. Грудь сжималась, сердце колотилось глухо и громко, отдаваясь в ушах. Я редко выдерживала более пяти минут и сбегала.

В тот день, когда мне исполнилось восемнадцать, меня переполняли надежды. Я собиралась сказать родителям, что хочу уйти из колледжа и пойти работать в местную ветеринарную клинику. Платят там немного, но для начала сойдет. Родители повезли меня ужинать в ресторан; потом мы вернулись домой и лакомились тортом и мороженым. И вдруг я увидела на кухне, на рабочем столе, письмо, и вся радость от праздника и сравнительно сносного общения с родителями растворилась. Прошло больше двух лет с тех пор, как Эллисон арестовали; родители редко произносили ее имя, но что-то всегда о ней напоминало. Ее красивое лицо улыбалось мне с фотографий, которые по-прежнему висели по всему дому. Я косилась на белый конверт, и решимость, которую я испытывала весь вечер, постепенно таяла. И не важно, что Эллисон тогда сидела в тюрьме; не важно, что ей предстояло провести за решеткой еще восемь лет. Она по-прежнему оставалась с нами.

Тарелку с недоеденным тортом и растаявшим мороженым я поставила рядом с письмом от Эллисон и ушла к себе наверх. Несколько часов я смотрела на флакон с маминым снотворным и наконец решилась. Отвинтила колпачок и высыпала капсулы в ладонь. Они оказались мельче, чем я думала, и я невольно улыбнулась. Надо же – такие крошки, а унимают боль. Записки я не оставила. Да и что мне было писать? «Дорогие мама и папа, простите меня за то, что я – не моя сестра»? Мне надоело ходить на цыпочках по краешку, стараясь всем угодить, но никому не нравясь, особенно себе самой. Не могла признаться им в том, что страшнее всего для меня: я до сих пор вижу синеватую кожицу новорожденной девочки, ее крохотные пальчики, ручки и ножки…

Я глотала капсулы по одной. Кладя каждую на язык, я словно причащалась, получала компенсацию за все несправедливости, допущенные по отношению ко мне. В глазах родителей мне всегда чего-то недоставало. Я не была достаточно умной, достаточно хорошенькой, достаточно спортивной… Приняв последнюю капсулу, я укрылась одеялом и стала ждать смерти. Перед тем как провалиться в сон, я мимолетно задумалась: будут ли родители скучать по мне? «Нет, – решила я, – скорее всего, не будут». Они слишком поглощены горем из-за того, что потеряли Эллисон.

Наверное, мне бы удалось свести счеты с жизнью, если бы маме не приспичило искать свое снотворное. Она нашла меня в постели без сознания, а рядом флакон. Очнулась я в отделении неотложной помощи, где мне промывали желудок. Через несколько дней я переехала в Нью-Эймери, к бабушке.

Прошел год, и я думала, что жизнь налаживается. Что мне нужно только не подпускать к себе Эллисон и родителей, забыть прошлое, думать о будущем. Я заблуждалась.

У меня есть еще одна лекция, в полдень, но я сажусь в машину и еду домой. Бабушки нет. Майло с надеждой смотрит на меня; ему хочется гулять. Я открываю шкафчик над холодильником, где бабушка держит спиртное. Да, я веду себя как полная дура, да, мне нельзя пить… И все же я достаю бутылку, беру высокий стакан и наливаю себе до краев сладкого красного вина. После вчерашнего коктейля желудок у меня еще не успокоился, но мне все равно. Хочу вернуть те несколько чудесных минут, когда мне казалось, будто я – обычная студентка, у которой есть друзья и которой вполне может заинтересоваться симпатичный парень. Тогда еще никто не знал о моем прошлом…

Я беру бутылку и иду к себе. Сажусь на кровать, отхлебываю из стакана побольше и жду. Жду, когда приятное тепло от вина распространится по всему телу, до кончиков пальцев. А мысли, наоборот, притупятся. В самом деле, какая я дура! Решила, что можно начать жизнь заново.

Клэр

После собеседования Клэр провожает Эллисон до порога. Она смотрит девушке вслед и удивляется тому, какая у нее легкая походка. Когда Эллисон вошла в магазин, она ступала тяжело, будто на плечи ей давил груз прошлого. Правда, она старалась не горбиться и притворялась уверенной в себе. Эллисон Гленн произвела на Клэр приятное впечатление, хотя она и знала, что девушка сидела в тюрьме. Клэр верит в то, что каждый заслуживает второй попытки, второго шанса. Если бы у них с Джонатаном была только одна возможность стать родителями, в их жизнь никогда не вошел бы Джошуа.

Семь лет назад, в лютую январскую стужу, спустя всего неделю после того, как Джонатан и Клэр получили лицензию на право усыновления, им позвонила Дана. В полночь на Дрейк-стрит нашли трехлетнюю девочку – одну, без родителей. На ней не было ни шапки, ни куртки; она не могла сказать студентам, которые нашли ее у входа в соседний бар, где она живет, как зовут ее маму. Студенты вызвали полицию, полицейские известили Департамент здравоохранения и социальных служб, и тамошняя сотрудница позвонила им.

– Сейчас приедем! – сказал Джонатан. Он не спросил Клэр, хочет ли она взять девочку. Он знал все заранее. Клэр хотела детей больше всего на свете. И ей не важно было, мальчики это или девочки, сколько им лет, откуда они и какого цвета их кожа. А Клэр знала: Джонатану хочется прижать к себе маленького человечка, слышать, как бьется его сердце, и снова и снова повторять, что все будет хорошо.

Все и шло хорошо довольно долго, а потом вдруг резко оборвалось. В ту ночь, когда Элла ушла из дома, ее мать Никки, двадцатилетняя студентка-заочница, развлекалась у себя на квартире с друзьями – запивала транквилизаторы виски. Никки даже не заметила, что Элла пропала. И только на следующий день она немного протрезвела и поняла, что ребенка в квартире нет.

В то утро, когда Клэр и Джонатан приехали в больницу, где Эллу осматривали врачи, Дана объяснила Элле, что она немного поживет у мистера и миссис Келби. Элла мерила их озадаченным взглядом.

– Где моя мама? – спрашивала она снова и снова. – Хочу к маме!

Когда ее посадили в машину, она не устроила истерику, а напряженно смотрела в окно и вглядывалась в лица людей, которых они обгоняли, как будто искала кого-то. Когда они остановились перед домом, Элла как будто поняла, что к себе она вернется не скоро. Ее глаза наполнились слезами; она задрожала, затряслась так сильно, что у нее застучали зубы. Похоже, она никак не могла согреться.

– Все хорошо, Элла, – говорила Клэр, заворачивая девочку в теплое одеяло и усаживая на диван. – Ты есть хочешь?

Элла долго не отвечала; она глазела на щенка странных чужаков, который нюхал ей ноги.

– Это Трумэн, – сказал Джонатан. – Он бульдог. Мы взяли его неделю назад.

– Он кусается? – спросила Элла своим на удивление низким, хриплым голоском.

– Нет, – ответила Клэр. – Он хороший песик. Хочешь его погладить?

Элла плотно сжала губы и закрыла глаза, как будто задумалась о чем-то очень важном. Через секунду открыла глаза, посмотрела на Клэр и глубоко вздохнула, набираясь храбрости.

– Он не укусит, – обещал Джонатан, поднимая Трумэна и ставя на диван рядом с девочкой. – Moжет, помусолит тебе руку, но не укусит.

Элла робко протянула пухлую ручку, быстро погладила Трумэна по голове и хихикнула. Она повторяла то же самое снова и снова, быстро гладила и смеялась. Наконец Джонатан и Клэр засмеялись вместе с ней. Трумэн переводил взгляд на всех по очереди; судя по выражению его морды, он не понимал такой дурости, но покорно терпел. Через двадцать минут Элла крепко заснула, зарывшись носом в шерсть Трумэна. Джонатан и Клэр сидели рядом и любовались ею. Они все больше любили ее.