Дом, в котором… Том 1. Курильщик - Мариам Петросян

Интересно, чья это история? Я не узнавал голос рассказчика. Мне даже показалось, что свет выключили специально, чтобы меня запутать. И сказки рассказывают измененными певучими голосами с той же целью.

… потому что с тех самых пор, как рыцарь прибил на стену парадной залы двуглавый череп, на него пало проклятье дракона. Старший сын в роду стал рождаться на свет с двумя головами. Говорили, правда, и иное. Что вовсе не рыцарь победил дракона в том давнем бою, а дракон рыцаря, и что в замке с тех пор поселился сам ящер в человеческом облике, оттого и не давал он в обиду своих двухголовых сыновей и любил их более одноглавых…

Крик жабы-повитухи страшен и слышен издалека. Если не знать, нипочем не поверишь, что кричит всего лишь жаба. Яйца она зарывает во влажные листья и присыпает землей. Искать их следует там, где сыро, у самых старых деревьев. Когда вылупляется маленький василиск, скорлупа яйца начинает дымиться. Но обливать ее водой и тушить нельзя, это к беде. Надо дождаться, пока она сама дотлеет. Оставшиеся черные пластинки приносят удачу, если зашить их в кожу или замшу и носить не снимая…

– Я бы не отказался от такой скорлупы, – пробормотал я, борясь со сном. – Ни у кого не завалялась? Водятся тут охотники за скорлупой василисков?

Вокруг засмеялись.

– А череп двухголового дракона тебе не нужен? – возмутился Табаки. – Ишь, какой прыткий мальчонка!

– Нет. Череп не нужен. Не хочу пасть жертвой проклятия.

– Но немного бесплатной удачи тебе не помешает? – уточнил невидимый спец по василискам.

– Кому может помешать удача?

– Тогда возьми. Но помни: теперь на тебе частичка Темного Леса. Будь безупречен в своих желаниях.

Чьи-то руки скользнули по моим волосам. Я приподнял голову вытянул шею и по ней съехал мешочек на шнурке.

Вокруг возмущенно загалдели, не одобряя выпавшее на мою долю везение.

– Черт знает что! – крикнул Табаки.

О мой затылок стукнулось что-то маленькое, но метко запущенное. Четвертинка яблока, как оказалось.

– Сто лет тут живу, развлекаю всех как проклятый с утра до ночи, весь обтрепался и высох, и ни одна собака еще не предлагала мне поносить скорлупу василиска! Вот она, благодарность за все старания, за все годы мучений!

– Ты же и не просил? – мягко возразил даритель амулета.

По легкому ознобу, вдруг охватившему меня, я угадал в нем Слепого. Хотя голос был как будто не совсем его.

– Дерьмо собачье! – взвился Табаки. – Неужели, чтобы тебя уважали, надо клянчить и выпрашивать? Где справедливость, я вас спрашиваю?

То ли он на самом деле был до глубины души расстроен, то ли здорово прикидывался. В любом случае, мне стало неловко.

– Хочешь, дам поносить? – я уже взялся за шнурок.

– Еще чего! – взвизгнул он. – Чужой амулет! Да ты сдурел, дорогуша! Лучше уж сразу подари мне проклятый драконий копчик!

– Кстати о драконах, – вмешался Сфинкс. – Мы прервались. Как там насчет двухголовых?

– Да никак. – щелкнула зажигалка, Лорд закурил, осветив подбородок. – Я последний сын в этом дурацком роду. Как видите, у меня всего одна голова. Так что мы выродились к чертям, о чем я вовсе не жалею.

Немного ошарашенный таким окончанием сказки, я засмеялся.

– Круто. Так это было проклятие или сам дракон?

Кончик сигареты прочертил в воздухе тлеющий зигзаг.

– Понятия не имею. Знаю только легенду и что на гербе у нас двухголовая ящерица с идиотским выражением обеих морд.

– У тебя есть герб?

– На каждом платке и на каждом носке, – с отвращением признался Лорд. – Я их теряю-теряю, а они все находятся. Могу подарить на память того и другого в десяти экземплярах, плюс зажигалку. А теперь давайте о чем-нибудь другом. Что там с этими бедными придурками, плывущими по реке?

– Кто знает? – ответил Сфинкс. – Плывут себе. Может, где-то причаливают, а может, и правда их луна забирает. Дело не в них, а в речной воде…

– «Лунная дорога»! – ахнул Табаки. – Так я и знал, что это о ней, родимой!

Я мысленно вернулся к началу сказки: «тот, кто успеет напиться, станет дурачком», и уже собирался спросить, почему же в таком случае Лорд им не стал, когда его рука предупреждающе стиснула мой локоть. Почти невозможный фокус – так быстро переместиться по забитой людьми кровати. Стало интересно, сумел ли он заодно заткнуть и Шакала, или Табаки смолчал сам, но я, понятно, не стал об этом спрашивать.

– Откроем окна? – предложил кто-то. – Душно…

На другом конце кровати закопошились, зевая и прикуривая.

– Воды бы еще. Кончилась.

– Пусть Курильщик едет. Он не рассказывает.

– Курильщик не доедет.

– Я схожу, – предложил кто-то, соскакивая на пол. – Давайте бутылки.

Зазвенели бутылки. Я нашарил ту, что лежала под боком, втыкаясь мне в ребра, передал – и сразу стало легче дышать. Оказывается, она мне здорово мешала.

– Спой про сиреневый призрак, Горбач. Это красивая песня.

– Не то настроение. Я лучше спою про пойманную на месте преступления.

Меня опять толкнули и залили вином.

Не бейте меня, люди, я старая крыса,

клянусь вам, не более того!

Один лишь кусок желтого сыра.

И нет других грехов на мне,

Клянусь я вам, клянусь…

– Страшное дело! – прошептал чей-то голос с приглушенным смешком.

Один лишь ход и два коридора в нем,

в конце моя спальня,

Мы в ней вчетвером.

Я самая старая, я скоро умру,

Не бейте меня сегодня,

дайте вернуться в нору!

Впотьмах горестно завздыхали.

Я ощупал мешочек на шнурке. Он был мягкий, заношенный и наглухо зашитый, без отверстий. Внутри лежало что-то острое, хрустнувшее под пальцами. Может, и вправду скорлупа. Или чипсы. Собственные движения казались мне замедленными, мысли мешались и путались. Я попробовал собрать их во что-нибудь связное, но получались только невнятные обрывки. «Распороть этот мешочек… посмотреть… проверить носовые платки Лорда. Спросить, почему он не хочет, чтобы знали про Дорогу». В то же время, я понимал, что завтра вряд ли вспомню, о чем думал сегодня. Я вообще, наверное, мало что вспомню.

Проснулся Лэри – его голос я отличал даже спьяну – и начал рассказывать историю об ужасном снеговике. Его опять прервали. Оказалось, про снеговика Лэри рассказывает уже не первый год, и все, кроме меня, знают эту историю наизусть. Лэри сказал, что они боятся. Что это самая жуткая на свете история и не всякий в состоянии ее выслушать.

Потом принесли воду. Стакан пропал, так что я стал ждать пущенной по кругу бутылки, но кто-то перевернул ее, пролив воду на кровать, и все заорали и повскакивали. На меня уронили пару книг и подушку. Выбравшись из-под них, я тут же зарылся обратно, потому что яркий свет ослепил меня.

Проморгавшись и придя в себя, я снова вынырнул и сразу нашел потерявшийся стакан. Он валялся в складках пледа, тихо истекая остатками «Хвойного». На выключателе лежала рука Слепого. Он один не жмурился, злорадно выжидая пока стихнут общие стоны. В другой руке он держал три влажные бутылки, каким-то чудом перевив их горлышки невозможно длинными пальцами. Сообразив, что это он ходил за водой, я удивился. Странно как-то в четвертой обстояли дела с субординацией.

Половина стаи уже перекочевала на пол. Горбач с Македонским открыли окна и побросали на пол матрасы. Я попробовал спуститься с кровати без посторонней помощи, хотя у меня это и в трезвом виде не всегда получалось. Черный поймал меня, перевернул и оттащил на матрас. Я долго благодарил его, путаясь в словах. Магнитофон включили, свет выключили. Македонский набросил на нас с Лордом одеяло, потом еще одно на лежавших рядом. Слепой раздал последние бутылки с водой.

Я лежал, кутаясь в свой краешек одеяла, и мне было хорошо. Я стал частью чего-то большого, многоногого и многорукого, теплого и болтливого. Я стал хвостом или рукой, а может быть, даже костью. При каждом движении кружилась голова, и все равно давно уже мне не было так уютно. Если бы утром кто-то сказал, что я проведу эту ночь вот так, разомлевший и счастливый, напиваясь и слушая сказки, смог бы я в это поверить? Пожалуй, нет. Сказки. При выключенном свете, с нестрашными драконами и василисками, с дурацкими снеговиками…

Я чуть не заплакал от наплыва нежности к своим состайникам, но вовремя спохватился, что это будут пошлые, пьяные слезы.

–  Я красивый,  – сказал урод и заплакал… –  А я урод,  – сказал другой урод и засмеялся…

Ночь продолжалась.

Дом Интермедия

Дом принадлежал старшим. Дом был их домом, воспитатели присутствовали, чтобы поддерживать в нем порядок, учителя – чтобы старшим не было скучно, директор – чтобы не разбежались учителя. Старшие могли жечь в спальнях костры и выращивать в ваннах грибы-галлюциногены, никто им ничего не мог запретить.