Мне жаль тебя, герцог! - Михаил Волконский

Станислав Венюжинский с удовольствием выпил первый стакан залпом, прищелкнул языком и произнес:

— Доброе вино!

— Можно и повторить! — сказал Митька, снова наполняя стакан поляка.

— Меня послал сегодня герцог! — многозначительно заявил поляк и выразительно глянул на Митьку, чтобы посмотреть, какой эффект произведут на того эти слова.

— Та-ак! — сказал Митька и прищурился.

«Неужели, — подумал он, — я ничего не выпытаю у этой образины?»

А заставить говорить соглядатая самого герцога ему очень хотелось.

26

САМЫЙ ЛОВКИЙ И ХРАБРЫЙ ЧЕЛОВЕК

— Герцог послал меня как самого ловкого и храброго человека! — начал хвастать Венюжинский, отпивая вино. — Потому что, проше пана, поручение чрезвычайно деликатное, а меня всегда посылают с деликатными поручениями.

— Да вы где служите? — спросил Жемчугов. — На половине принцессы Анны Леопольдовны или у герцога? Или вы, может быть, из бывших слуг императрицы?

— Я имею честь состоять в штате ее императорского высочества принцессы Анны Леопольдовны.

— Так! А служите, значит, его высочеству герцогу Бирону?

— Ну мы же все ему служим, если он — регент Российской империи, — сказал Станислав.

— Ну конечно, — подтвердил его слова Митька, — так, значит, вас герцог Бирон считает самым ловким и храбрым человеком из всех слуг и потому послал вас сегодня? Но скажите, пожалуйста, каким образом он узнал, что во дворце сегодня будет мадам Дюкар и что надо послать туда кого-нибудь последить за ней?

— Так это же все по моему докладу! Как только сегодня принцесса послала меня в кофейню Гидля, я должен был сейчас же сообщить об этом…

— Герцогу?

— Да… и герцогу!

— Вернее, его камердинеру Иоганну!

— А вы знаете Иоганна?

— Ну кто же не знает старика Иоганна, камердинера герцога Бирона! — многозначительно произнес Жемчугов.

— Ну вот, я пошел, доложил господину Иоганну, что меня принцесса посылает в кофейню за неизвестной госпожой Дюкар. Иоганн велел мне идти и узнать адрес этой госпожи Дюкар.

— Но вы, конечно, не узнали?

— Но как же я мог узнать, когда только вы знали этот адрес, и если бы не случайная встреча теперь с вами, то я не знал бы, что делать. Когда я пришел к камердинеру герцога и сказал ему, что адрес узнать не пришлось, он очень сильно бранился и велел мне вернуться в кофейню и допросить как следует хозяйку.

— Ну, а хозяйка?

— Она сказала мне опять, что ничего не знает, что пришел какой-то неизвестный ей человек — то есть это были вы — и заявил ей, что если будут спрашивать госпожу Дюкар, то чтобы она указала на него. Она это и исполнила, а больше ничего не знает.

— Совершенно верно! Хозяйка кофейни сказала вам сущую правду, ей решительно ничего не известно!

— Ну вот, когда я пришел к Иоганну, он снова очень бранился и велел мне во что бы то ни стало выследить госпожу Дюкар, когда та придет во дворец.

— Так это вам Иоганн велел?

— Ну да, Иоганн!

— А вы говорили — герцог!

Венюжинский замялся, но тотчас же вышел из неприятного положения, сказав:

— Так ведь господин Иоганн действует именем герцога, а значит, раз он мне дает приказание, то — это все равно, что если приказывает сам герцог Бирон… Поняли?

— Понял!.. Понял, — успокоил его Митька. — И вы, значит, это его последнее поручение выполнили блестяще?

— Не совсем! — поморщился поляк. — Все-таки лучше было бы, если бы я последил за этой госпожой Дюкар.

— И вовсе не лучше! Совсем даже не лучше! Почем вы знали, что госпожа Дюкар именно к себе домой возвращалась? Она ведь могла бы и обмануть вас! А вы встретились со мной, и вам теперь все станет известно!

— Да уж вас-то я не выпущу!

Митька смотрел на Станислава Венюжинского и мысленно прикидывал, как ему поступить с ним: использовать ли этого поляка или просто отделаться от него и не связываться с ним? Венюжинский, казалось, ни к чему не годен был.

«Напою его и брошу!» — решил Митька и, спросив новую бутылку вина, стал подливать поляку и сам пить.

Свою силу Митька знал и испытал на опыте, что не только двух бутылок, распитых вдвоем, было мало, чтобы опьянить его, но он в одиночку мог осушить их пять без всякого ущерба для себя. Поэтому Митька смело пил. Однако он, к своему крайнему изумлению, в один миг почувствовал, что голова его слабеет, все вертится в глазах, они слипаются сами собой, вся действительность исчезает и он словно вместе с ней проваливается в сыпучий мелкий песок. Это был один именно миг, потому что вслед за этим Жемчугов упал на стол и заснул.

— Ага! — почти громко произнес Станислав Венюжинский. — Я вовсе не так глуп, как кажусь! Ты хотел меня обдурить, ан, сам и обдурился!

Он вовремя догадался о желании Митьки напоить его и бросить и успел незаметно подсыпать тому в стакан сильнодействующий сонный порошок, бывший при нем всегда по приказанию Иоганна, на всякий случай. Он уже однажды воспользовался этим порошком, знал его действие и был спокоен, что Митьку теперь ничто не разбудит, пока он сам не проснется, а это случится не скоро.

Станислав заявил хозяину трактира, что пришедший с ним товарищ ослабел и заснул и что он просит его не трогать, потому что сейчас сбегает за людьми и отвезет его домой.

Это было вполне в трактирных нравах того времени, и никого не поразил человек, захмелевший в общедоступном питейном заведении, когда еще сравнительно недавно, в том же Петербурге, на ассамблеях при Петре Первом, валились с ног как подкошенные высшие сановники от выпитого кубка Большого Орла.

Венюжинский, оставив Митьку под присмотром трактирщика, побежал во дворец с докладом Иоганну, с тем чтобы представить ему Митьку целиком, как тот был. Станислав торжествовал; дело Жемчугова выходило нехорошо, так как он попал в переделку к ближайшему клеврету свирепого Бирона и миновать ему расправы князя Трубецкого, казалось, невозможно.

27

ВОТ И НАЧАЛОСЬ

После разговора с гадалкой принцесса Анна Леопольдовна не спала ночь или, вернее, провела эту ночь в каком-то полусознательное забытьи, в котором действительность, то есть стены спальни и зеленый шелковый полог над кроватью со слабо теплившейся в углу образов лампадкой, мешалась с отрывками из минувшего, вдруг всплывавшими с особой яркостью. Анна Леопольдовна не могла разобрать, была ли это яркость внешняя, или ее чувства были так остры, что ощущения внутреннего мира переходили во внешний.

Она чувствовала себя в маленьком немецком княжестве, в очень бедном, но таком милом, уютном и славном, каким милым, уютным и славным нам кажется все, что мы знали в детстве. И тогда весь мир для нее сосредотачивался в этом княжестве, и она не знала и не могла себе представить, как велика земля. Она ни на что не надеялась, ни о чем не мечтала и была уверена, что ее жизнь пройдет тихо, спокойно, легко и округло, как вкусная сдобная булка. Ее в детстве и самое звали «булочкой», и она привыкла соединять в своем представлении скромное довольство родной ее немецкой жизни с булкой.