Мои персонажи - Екатерина Индикова

Ограничитель, Вы же знаете, что наше скромное заведение служит на благо Социуму и ни в чем не может отказать доблестным ограничителям. С Вашего позволения мы начнем.

Хранитель социальной обстановки выбрал место, с которого удобнее всего было контролировать студенческую аудиторию. Особенно его волновал мальчишка. Данко. На него большие планы. Он не должен пострадать. В отличие от слишком заботливого профессора. Ограничителю из всех типов граждан наиболее омерзительным казался именно тот, к которому, несомненно, принадлежал Герман Гесин. Куда смотрит Верховный Ограничитель? Почему нельзя запретить существовать подобным субъектам, пичкающим несмышленых юношей вредными знаниями и полагающими, что им за это ничего не будет? Мнят себя интеллектуалами. Несчастные гордецы. Филипп хорошо таких знал. Он вырос среди таких. Гесин, тем временем, встал за кафедру.

– Итак, будущие авторы соцречевок и пособий для привыкающих, я сожалею, но мы с вами не знали о визите уважаемого Хранителя социальной обстановки, поэтому не сможем порадовать его плодами ваших творений.

Я не обозначил тему семинара, поскольку верю в ваши способности к импровизации и глубину знаний, полученных на моих лекциях. Итак, сегодня мы рассмотрим такое понятие, как «свобода». Libertas. – Тяжелое слово сорвалось с губ Гесина и покатилась по полу аудитории точно чугунный шар.

– Да что он творит? – шепнул Георги.

– Издевается над Ограничителем! Смельчак. Раз он так решил, то я в деле!

– Данко, Георги, я не разрешал обсуждение.

– Но, профессор, тем самым вы посягаете на нашу свободу. – Данко лукаво улыбнулся. Гесин строго посмотрел на своего любимого ученика, глазами говоря, мол, даже не думай, а тот и не думал, не думал бросать своего профессора.

– Вы ошибаетесь Данко. В моем классе действуют правила, а то, что предлагаете Вы, попахивает анархией. Кстати, чем отличается свобода от анархии? – Георги?

– Ну… свобода более осознана, понята, анархия же – по сути хаос и ведет к разрушению.

– Вот! То есть, свободу нужно еще и осознать, принимая вместе с величайшим даром и ответственность. И она тоже будет свободой. Марк, как вы понимаете свободу?

– Быть тем, кем я хочу, делать то, что хочу.

– А если Ваши поступки вредят окружающим? Может ли желание совершать то, что вздумается, быть оправданием?

– Нет, профессор.

– Когда Вы это поняли?

– Сегодня.

– Так… Данко, поясните, что есть свобода выбора?

– Пожалуй, осознание возможных последствий и готовность заплатить за это.

– Как интересно. А что с правом вмешиваться в чужую жизнь?

– Профессор, но следует разграничить понятия вмешательства и дружеской помощи.

Хранитель социальной обстановки до этого плотно сжимавший губы, резко поднялся.

– Позвольте вопрос! Какое отношение тема семинара имеет к учебной программе, профессор Гесин?

– О, самое непосредственное! Мы, знаете ли, господин ограничитель, уделяем самую малость времени изучению истории, утраченных искусств, ведь нужно обладать глубокими познаниями, так сказать, базой, чтобы создавать нечто полезное для социума.

– Тот студент хочет что-то сказать.

– Данко?

– Спасибо, профессор, господин Ограничитель. Я не договорил о свободе выбора. А что, если мы не хотим сосредоточиться на полезном, что, если мы хотим создавать прекрасное?

– А в каких целях, молодой человек, кому польза от этого Вашего прекрасного? Стишки? Музыка? Драма? Со временем они перестанут существовать за ненадобностью. Мы, как раз, работаем над новыми ограничениями. – Ограничитель самодовольно откинулся на спинку скамьи.

– Как же быть со свободой?

– Вы, юноша изволили говорить о выборе, так вот, Социум по своей воле откажется от этой чуши. – Хранитель социальной обстановки давно не был так зол. Марк был прав. Прямо под носом у Совета, у департаментов, процветало это… беззаконие. Того, что он услышал здесь более, чем достаточно.

– Того, что я услышал здесь более, чем достаточно, чтобы привлечь Вас, профессор Гесин, как Вы там любите говорить, к ответственности. Вы возомнили себя свободным гением и ввели в заблуждение невинных детей. Разумеется, это и наше упущение. В ближайшее время в Академии пройдет комплексная проверка, по результатам которой, будет принято решение о целесообразности дальнейшего существования данного заведения. А сейчас… – Ограничитель щелкнул пальцами, и в аудиторию вошли пятеро в серых мантиях. – Какой бы цирк, Гесин, Вы не решили устроить напоследок. О, да, я был в курсе того, что Вам известно о нашем незапланированном визите, как и всего остального, чем Вы и некоторые ваши ученики занимаетесь. И в независимости от Ваших россказней, был намерен произвести задержание. Семинар окончен. Рекомендую всем оставаться на своих местах.

* * *

Милый мой сын, я никогда не писала тебе писем. Я растрачивала себя на что угодно, но не тебя. А в итоге все обернулось пустотой. Хотя, есть, пожалуй, одно воспоминание, которое и спустя годы делает меня такой счастливой, такой гордой. Тебе едва исполнилось пять, и ты постоянно донимал меня просьбой почитать тебе что-нибудь вслух. Признаюсь, отчасти из-за собственного эгоизма я научила тебя читать, но не вздумай, слышишь, не вздумай считать, будто бы сейчас я лукавлю. Я никогда не забуду тот твой взгляд. Не знаю, помнишь ли ты… Солнце сквозь штору. Зной, не такой, как в той сцене, конечно. «Было семь часов знойного вечера в Сионийских горах…», ты сидел у меня на коленях, держа в руках Киплинга. Форзац был отделан под тигриную окраску. «Было семь часов знойного вечера в Сионийских горах, когда отец–волк…». В твоих глазах был чистейший восторг и неверие. Я ободряюще кивнула. «Было семь часов знойного вечера»… С каждым разом твой голос становился все тверже. Мы обязательно расскажем папе. Вот он удивится. Наш Данко, маленький Данко теперь никогда не будет прежним. Уж поверь мне. «Было семь часов…». Знаешь, то воспоминание имеет вкус, цвет и запах. А время, время как у Маркеса превращается в сгусток, неподвластный часовым стрелкам. «Было семь»… С тех пор ты не нуждался во мне. Ты пил из бездонного колодца и не мог напиться. Я очень хорошо тебя понимаю. Я не самая примерная мать, но я уверена, твоего сердца хватит, чтобы простить ту, которая совершенно не заслуживает прощения. Я лишила нас, лишила тебя отца. Впрочем, тогда я думала только о себе. Здесь у меня есть время поразмыслить и о другом. О своих поступках. О сказанном и нет. Ты гораздо талантливей и сердечней меня. Возможно, это не принесет тебе счастье. Я растратила свои способности во вред, но в этом своем последнем письме, я поступлю так, как поступила бы мать. Ни хорошая, ни плохая, такая, какая надо. Милый мой, когда случится так, что ты будешь в опасности, а я уверена, этот день настанет, мы здесь не совсем оторваны от мира и