А дальше только океан - Юрий Платонычев

Белов быстро связался с командиром и через две минуты получил ответ.

— Ясно! — Павлов сразу повеселел. — А ну-ка, Иван свет Макарыч, скажи одно ругательное слово и срочно пошли «тридцатку» дальше. Пусть пройдет еще столько же — она явно не дошла до района, где торпеда должна всплыть.

Радоваться было рано, но теперь есть что ждать.

Часы отсчитали двадцать, тридцать, сорок минут.

— Нашел! — наконец-то взорвался динамик воплем «тридцатки». — Плавает нормально!

Жилин, весь день ежившийся от холода, снял шапку и, отдуваясь, словно пробежал стометровку, начал вытирать платком лоб. Белов в сердцах шлепнул рукавицу о настил, сопроводив это громким: «Эх-х-х!»

— Иван Макарыч, — облегченно улыбнулся Павлов, — загибай последний палец!

Все опять встало на свое место: солнце яркое-яркое, небо синее-синее, флаг полощется весело, и сигнальщики ходят петухами. Красота!

— Ну, Виктор Федорович, — сияет Белов. — Ну и напугал же ты! Я думал — впереди нуднейший поиск.

— Почему я? — удивляется Павлов, наводя пеленгатор туда, где поднимают последнюю торпеду. — Всех нас командир «тридцатки» напугал. Внуши ему, что свое дело ему надо знать лучше…

— И все же, — Жилин критически просматривал запись атаки, — тут что-то с торпедой. Скажите, почему «тридцатый» не принял ее сигналов?

— Об этом будем судить на берегу, когда посмотрим, — теперь уже неуступчиво произнес Павлов, не отрываясь от пеленгатора.

— Вот-вот, — подхватил Жилин. — Верная мысль! Дайте-ка своим команду не трогать торпеду, пока я не приду.

Корабли возвращались домой. Шли резво, с ветерком. Кстати, и ветерок был попутный. Донимала мертвая зыбь, но и она заметно поубавила свои вздохи.

Трансляция разносила по кораблю неторопливый, с интонациями, с расстановками, говорок замполита, который подводил итоги похода, хотя сам поход еще не кончился. Замполит очень тепло отзывался о моряках, потрудившихся в полную силу, упоминал и тех, кто сберегал ее для какого-то неведомого случая. У него получалась довольно разумная мера между похвалой и критикой, что бывает не так часто. Чаще, если хвалят, то возносят до небес, а если кого ругают — тем не позавидуешь… А этот политработник даже самым распрекрасным не забывал напоминать о слабинах, а тем, кого подраил со шкурочкой, внушил, что если они подналягут, дело и у них выйдет.

Попутный ветер усердно перемешивал запахи, витавшие над кораблем. На юте пахло водорослями, солью и еще чем-то сугубо океанским; на шкафуте намертво застряло тепло разгоряченных турбин, а до ГКП доходила уже смесь запахов. Однако в этом букете все увереннее тянуло чем-то жареным. Павлов, да, наверное, и не он один, подумал: «Неплохо бы и того…» Вскоре в ответ на эти желания по кораблю разнеслось: «Приготовиться к обеду!»

Хорошо посидеть в корабельной кают-компании! Тут и уют, какой бывает в чисто мужском обществе, и удобные кресла, располагающие к неторопливой беседе, и непременное пианино, на котором какой-нибудь молодой лейтенант, чаще доктор, импровизирует не очень складно… Конечно, в приличной кают-компании и харч приличный. На каждом корабле обязательно есть свои фирменные блюда. На одном хвалятся каким-то особым борщом, хотя он и готовится из той же капусты, картошки, морковки: кок здесь умеет украсить его особыми приправами, получаемыми от заботливых родичей, скажем, из горного Алтая или из Грузии. На другом корабле сравнивают свою селедку в уксусе только с закуской из московского ресторана «Метрополь»; селедка-то, конечно, самая что ни на есть обыкновенная, часто из многолетних портовых запасов, но кок вымачивает ее так, что рассол чувствуется, а соль нет, и еще он освоил, как разводить уксус да красиво нарезать лук. На третьем корабле убеждены, что с их жареной картошкой вообще нечего сравнивать, на четвертом доказывают, что их чай — всем чаям чай! На пятом корабле… Да что там говорить. На пятом корабле всегда в запасе непревзойденная таранька!

Сегодня борщ и в самом деле был вкусным, как и весь обед. Белов даже просил добавки. Правда, механик не выразил похвалы искусству коков и пробурчал что-то вроде:

— Супчик сильный, но… Четвертый день подряд!

— Эх, Иван Иванович, — добродушно укорил Белов механика. — Многое ты превзошел, а во флотском борще не разобрался. «Супчик! Четвертый день!» Да я готов каждый день баловаться таким «супчиком»!.. Вот послушай одну быль-небылицу. Виктор Федорович не даст соврать. — Белов на мгновение повернулся к Павлову, приглашая того в свидетели. — Однажды послали нас, лейтенантов, в штурманский поход. Бросили мы якорь на одном иностранном рейде. Каком, не буду называть. Виктор Федорович знает… На рейде стояло множество военных кораблей из разных стран; в те годы отношения между моряками были хорошие, «холодная война» еще не успела их испортить. А теперь, Иван Иванович, слушай внимательно, — Белов поднял указательный палец: — Приближалось святое обеденное время. Вдруг видим, с соседнего крейсера сигнал: «Приглашаем русских офицеров на обед!» Тут же подходит белый катер и щегольски одетый лейтенант на ломаном языке повторяет приглашение, потом отзывает в сторонку вахтенного офицера и вполголоса передает просьбу своего командира — дескать, неплохо бы приглашенным захватить со своего корабля ведро борща и несколько буханок хлеба. Оказалось, что во время войны командир крейсера бывал у нас в северных базах и ему запомнились наши хлеб-соль. Вот тогда я и понял, чего стоит наш флотский борщ, если знают о нем за тридевять земель! Верно, Виктор Федорович?

Павлов этот случай не помнил, хотя и ходил с Бедовым в штурманский поход, но, зная неписаные законы кают-компании, рассказчику не мешал, а когда тот просил поддержки, утвердительно кивал.

— А ты говоришь «супчик»! — не успокаивался Белов. — Привереда ты, Иван Иванович. Бедная твоя женушка — достается ей, бедняжке!..

Офицеры дружно рассмеялись. Жена щупленького механика была женщиной габаритной, на голову выше супруга и шире в плечах. Совсем не трудно было догадаться, кому из них при случае достается.

— Раз уж вы меня «супчиком» укоряете, расскажу и я вам историю… — Механик отправил в рот румяную картофелину и стал прицеливаться и следующей. — Ходили мы с визитом в одну страну… Пришли мы, значит, все честь честью, то да се. Короче, пригласило тамошнее Общество дружбы наших моряков в ресторан. Дело было днем. Банкетный зал — такой: под старину, мореным дубом отделанный — зафрахтовали только для нас. Хозяева обещают: «Обедом угостим — ахнете!» В общем, презент нам подготовили. — Механик интригующе помолчал, занявшись бараниной, шпигованной чесноком. — Так на чем это я? Ах да. Вижу: тащит их сияющий шеф-повар самолично большую супницу, а вокруг официанты суетятся. У всех улыбки до ушей — знай, мол, наших! Аппетит у меня разыгрался. Потираю руки, жду — как-никак, первый раз за границей. Ну, думаю, отведаю заморских яств. Шеф-повар этаким театральным жестом поднимает крышку и… что такое? Что я вижу?! Наши родимые, наши неизменные, наши непревзойденные… «Шти»!

— Суточные?.. — насмешливый вопрос донесся из той части стола, где обычно садятся лейтенанты.

— Захотел! — с пафосом воскликнул механик. — Самые что ни на есть общепитовские. Из прошлогодней капустки.

— Презент! — сочно хохотнул корабельный ракетчик. — А на второе чем вас удивили?

— И на второе, и на третье было что-то «а ля рюс». С квасом. Но не это главное. Здорово они пели ваши песни. Один я молчал.

— На «шти» обиделся?

— Зачем? Слов не знал… Толстенький господин мне в грудь тычет, потом на рот показывает. А я ему на свои уши. Мол, медведь на ухо… Зато гопака я им выдал, аж стены дрожали! Мой толстячок долго хлопал в ладоши и кричал в упор: «Ша-ай-ба, ша-ай-ба! Мо-ло-дес!» Все-таки принял меня за глухого.

Как Иван Иванович пляшет, было доподлинно известно. На всех вечерах в Доме офицеров он с супругой неизменно брал призы. Она горделивой павой семенила посреди вала, а он вертелся вокруг нее чертом и выкидывал такие коленца, что зрители диву давались.

— Все это очень интересно, я бы сказал, поучительно, но послушайте… — Белов отодвинул стакан с недопитым компотом подальше, вытер салфеткой рот и только приступил к следующей истории, как в иллюминаторах показался берег, приближавшийся с каждой минутой. Офицеры, к немалому сожалению, вынуждены были покинуть насиженные кресла, так и не дослушав очередную беловскую быль-небылицу. Корабль подходил к гавани.

Швартовка! Какое умение, какое чутье, какой глазомер нужны командиру, чтобы провести ее с одного захода и застыть у стенки точно на своем месте! Как сильно и в какую сторону дует ветер, тесно в гавани или просторно, хорошо видно или плохо — все это на редкость изменчиво, зыбко, однако в считанные мгновения надо найти единственно верный ответ: где сподручнее отдать якорь, как ходко и каким курсом двигаться к берегу, чтобы не было опасности ни тебе, ни другим. Во всем нужна золотая середина, и угадать ее — чистейшее командирское умение.