Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

«Петропавловск» – главном центре восстания в конце 1920 г. насчитывались 51 эстонец и 31 латыш, в большинстве классные специалисты.

Один из ключевых вопросов при изучении кронштадтского восстания – это вопрос о том, было ли оно заранее подготовлено группой матросов и командиров Кронштадта, имеющих определенный план действий, или было стихийным бунтом? Попытаемся разобраться в этом важном вопросе. Советские авторы без устали разоблачали утверждения западных историков, что кронштадтское восстание было стихийным ответом на действия советской власти. Шишкина писала: «Большинство буржуазных историков пытаются представить Кронштадтский мятеж как стихийное движение, лишенное какой-либо организационной подготовки»[179]. В доказательство своей версии они приводят совершенно неоспоримый факт о том, что 28 февраля на линкоре «Петропавловск» состоялось собрание представителей команд бригады линейных кораблей, на котором обсуждались основные пункты резолюции, принятой 1 марта на линкоре «Петропавловск». Почему, если восстание началось 28 февраля, оно было подготовленным, а если 1 марта – стихийным, понять невозможно. Западные историки Р. Даниэльс, Е. Поллак и другие определяли движение в Кронштадте стихийным, справедливо указывая, что «собрание 1 марта не имело помыслов о восстании»[180]. Этому не противоречит сообщение в иностранной печати о восстании в Кронштадте, появившееся задолго до его начала, 14 февраля, в газете «Эхо Парижа» от собственного стокгольмского корреспондента: «Уже в течение некоторого времени циркулируют слухи о тяжелых беспорядках, произошедших в Кронштадте. Согласно данным эстонской печати, Кронштадтский совет отказался подчиниться центральной власти. Моряки, поддерживая свой совет, арестовали верховного комиссара Балтийского флота и стали направлять орудия своих дредноутов на Петроград. ‹…› Не имея возможности ручаться за точность этого сообщения, я могу, однако, подтвердить, что в Кронштадте, действительно, громадное возбуждение среди большинства матросов, которые настроены против идей коммунистов. Многие из них с негодованием покинули ряды Коммунистической партии»[181]. Ленин и Троцкий всячески обыгрывали это и другие подобные сообщения парижской прессы, доказывая, что восстание готовилось заранее, а французская контрразведка прекрасно о нем знала. 2 марта они писали в правительственном сообщении: «Французская контрразведка только несколько опередила события. Через несколько дней после указанного срока действительно начались события, ожидавшиеся и несомненно подготовлявшиеся французской контрразведкой»[182]. Троцкий больше всех других большевистских вождей старался представить кронштадтское восстание заранее подготовленным. 8 марта он послал возмущенную телеграмму Н. Н. Крестинскому, комиссару юстиции Северной коммуны, и В. Р. Менжинскому, начальнику Особого отдела ВЧК, в связи с доносом, полученным им на т. Н. П. Комарова: «Председатель ПЧК т. Комаров рассматривает кронштадтские события как стихийное движение и вполне согласен с Даном в отношении причин его вызвавших. При таком положении дел требование Москвы о непременном участвовании во вновь созданном органе т. Комарова парализует в самом зародыше деятельность пятерки и сводит на нет все наши начинания»[183].

Слухи о возможном восстании ходили в среде русской эмиграции, в первую очередь в Швеции и Финляндии, где лучше знали о недовольстве, которое кипит в Кронштадте. Самым интересным свидетельством об этом является письмо Главноуполномоченного российского общества Красного Креста по Петрограду, Финляндии и Скандинавским странам Г. Ф. Цейдлера, написанное, видимо, в начале 1921 г. В письме утверждается: «Среди матросов наблюдаются признаки недовольства существующим порядком. Матросы единодушно присоединятся к мятежникам, как только небольшая группа быстро и решительно захватит власть в Кронштадте. Такая группа из матросов уже сформирована и способна предпринять самые решительные действия». Описав настроение в Кронштадте, автор делает вывод: «Из сказанного выше ясно, что в Кронштадте сложилась исключительно благоприятная обстановка для успешного восстания: 1) существование тесно спаянной группы энергичных организаторов восстания; 2) соответствующая склонность к бунту среди матросов; 3) малая площадь действия, которая ограничивается территорией острова, что обеспечивает общий успех восстания; 4) возможность подготовки восстания в полном секрете, который обеспечивается изолированностью Кронштадта от России, а также однородностью и солидарностью среди матросов»[184]. Но автор записки считал, что восстание начнется после того, как в Финском заливе растает лед. Тогда кронштадтские матросы смогут легко захватить беззащитный большевистский Петроград.

То, что восстание началось за три недели – на месяц раньше срока таяния льда, было лучшим свидетельством стихийности восстания. То, что восстание произошло не вовремя, понимали все очевидцы. Это поняли большевики, это прекрасно понимали военные специалисты, которых ВРК привлек к руководству боевыми операциями[185]. Чернов считал, что преждевременность восстания сыграла основную роль в его провале: «Мы видели все слабые стороны Кронштадта. Восстав на месяц-полтора раньше, чем следует, он не мог пустить в ход своей главной силы – кораблей. Скованные льдом они превратились в простые форты»[186].

Выставив довольно умеренные требования, матросы Кронштадта были уверены в мирном преодолении разногласий с большевиками. Дан утверждал, что восстание было неожиданно не только для его партии, но и «для самих восставших»[187]. Слова Дана о полной неожиданности восстания относятся ко всем сторонам, участникам конфликта. Оно было неожиданностью для всех. Представитель Административного центра ПСР в Финляндии И. М. Брушвит писал 18 марта 1921 г. о главных причинах поражения восстания: «Движение вспыхнуло стихийно, неорганизованно, неожиданно. Ведь через месяц Кронштадт был бы вообще недоступен для большевиков и в сто раз для них опаснее»[188].

Коммунисты в своих рабочих документах, не предназначенных для ознакомления даже для членов партии, откровенно признавали стихийный характер восстания. Агранов, руководивший следствием над кронштадтскими матросами, в докладе о результатах расследования откровенно признавал, что «движение ‹…› возникло стихийным путем ‹…›. Если бы мятеж был делом какой-либо тайной организации, существовавшей до его возникновения, то эта организация приурочила бы его, во всяком случае, не к тому времени, когда запасов топлива и продовольствия оставалось едва ли не на 2 недели, а до вскрытия льда оставался слишком большой срок»[189].

Выше мы подробно писали о причинах недовольства кронштадтских матросов. Обстановка была взрывоопасной, и достаточно было небольшого толчка, чтобы привести матросскую «вольницу» к взрыву. Два события, совершенно не связанные между собой, сыграли решающую роль в возникновении восстания. Основным из них были рабочие волнения, так называемая волынка, на питерских заводах в феврале 1921 г., другим – жесткие меры Раскольникова по наведению порядка. Недовольство стало проявляться все чаще, но пока в форме разговоров среди команды, на которые власти не обращали серьезного внимания, несмотря на наличие среди рядового состава флота большого числа осведомителей ВЧК – 176 человек (интересно, что среди офицерского состава не удалось завербовать ни одного)[190].

3. Кронштадтская резолюция

Петриченко писал, как подействовали на кронштадтских матросов первые сообщения о питерских событиях: «Команда, к общему негодованию, узнав о Петроградских событиях на стихийных митингах,