Кронштадтское восстание. 1921. Семнадцать дней свободы - Леонид Григорьевич Прайсман

начали собираться даже на Невском проспекте. Петроградские чекисты сообщали в Москву: «25 февраля был ряд столкновений рабочих с курсантами, конечно, без раненых. У одной роты курсантов были отняты винтовки. Согласно сообщениям как со стороны демонстрантов, так и коммунистов, курсанты стреляли в воздух»[149]. Случаи грубого насилия с их стороны, правда, не очень часто, но все-таки имелись.

Определенную роль в этих событиях петроградские меньшевики все-таки играли, но они были значительно ослаблены предыдущими арестами, а открытые выступления на улицах или заводах заканчивались немедленными арестами. Дан писал о том, что было сделано в эти дни: «При содействии рабочих печатников нам удалось напечатать 1000 экземпляров прокламаций и, кроме того, 500 экземпляров составленной нами газеты-однодневки, приуроченной к заранее назначенной на начало марта „неделе профессионального движения“». Но активно действовать меньшевикам мешали не только репрессии большевиков, у них отсутствовала вера в успех движения. Дан писал: «К самим волнениям организация относилась с самого начала довольно скептически и не ждала от них больших результатов. Было очевидно, что забастовка сама по себе весьма мало страшна для большевиков, раз фабрики и заводы все равно закрываются из-за отсутствия топлива и сырья. Она представляла непосредственную опасность лишь тем, что разлагала советский аппарат и, в особенности, Красную армию…» Как Дан, такой классический меньшевистский начетчик, не понимал, что сильное рабочее движение в Москве и Петербурге в корне подрывает большевистскую демагогию о диктатуре пролетариата? Но больше всего Дан опасался победы контрреволюции на волне рабочего движения: «Приходилось опасаться обратного: как бы бурный порыв рабочих масс, доведенных до отчаяния голодом и холодом, не был политически использован силами контрреволюции»[150]. В начале февраля 1921 г., после окончания Гражданской войны, бояться контрреволюции могли только люди абсолютно не понимавшие ситуацию в России и бывшие в плену социалистических иллюзий – большевики какие-никакие, а все-таки свои, социалисты, а все их противники от белогвардейских генералов до сторонников Учредительного собрания – контрреволюционеры.

2. Матросы Кронштадта в первые месяцы 1921 г.

Причины, по которым «краса и гордость революции», преторианцы нового режима подняли восстание, которое могло закончиться свержением большевистской диктатуры[151], были общими для всей страны. Самой главной причиной была безумная аграрная политика советской власти, проводимая в крайне жестокой форме продовольственной разверстки, выражавшейся в массовых расстрелах, порках, тотальных грабежах крестьян. В Гражданскую войну матросы, находящиеся на кораблях или сражающихся в составе Красной армии, не представляли себе всего ужаса жизни деревенской России. Отпуска домой были запрещены, большинство писем не пропускала цензура, а обрывки новостей, доходившие до матросов, парализовались потоками коммунистической пропаганды. Помимо этого, матросы, как и большинство рабочих и крестьян, считали, что ради победы над белыми армиями приходится мириться даже с продразверсткой. После окончания Гражданской войны матросы, не больше 10 %, смогли отправиться в отпуск. То, что увидели дома матросы, описал вождь кронштадтских мятежников С. М. Петриченко: «А как живут крестьяне и что они получили? Они получили принудительные работы, не считаясь с возрастом, полом и семейным положением, полное разграбление муки, зерна, всякого скота и крестьянского инвентаря, неисчислимые реквизиции и конфискации, бесконечное число заградительных отрядов»[152]. С. С. Агранов, особоуполномоченный при Президиуме ВЧК, в докладе «О результатах расследования по делу мятежа в Кронштадте» также указывал на тяжелое положение крестьянства как на главную причину восстания: «Опрос целого ряда участников восстания показал, что атмосфера недовольства в матросской и красноармейской массе, почти сплошь крестьянской, сгущалась и раздражение неудержимо нарастало, главным образом благодаря тому, что вести из родной деревни, с которой эта масса не порвала связей, постоянно приносили им сведения о кризисе сельского хозяйства, о злоупотреблениях местных властей, о тяжести разверстки и пр.»[153]. Много общавшийся с бежавшими после подавления восстания в Финляндию кронштадтцами представитель Земгора Н. Ф. Новожилов писал: «Здесь, в лагерях кронштадтцев, начинаешь понимать, почему Кронштадт восстал. Брожение началось еще с весны 1920 г., как раз после восстановления отпусков матросам и солдатам ‹…›. Не выдержали крестьянские парни разорения деревенского уклада, не выдержали той смертельной раны, что коммунизм нанес крестьянству. И крестьянские дети стихийно, без оглядки пошли против Коммунистической партии…»[154] Участник Кронштадтского восстания, прошедший через финские лагеря и Соловки, последний из очевидцев событий, доживший до конца XX в. И. А. Ермолаев, через 70 лет после описываемых событий рассказывал о причинах восстания. Матросы «…были связаны с деревней, знали о ее тяжелом положении – кто по коротким пребываниям в отпусках, кто по переписке. Мы знали, что наши семьи задавлены продразверсткой, терроризированы, доведены до голода и впереди не видно никакого просвета, никакой надежды на улучшение»[155].

В восстании кронштадтских матросов за несколько недель до того, как тронется лед, проявился их буйный вольный характер. Американский историк Пол Эврич писал о кронштадтских матросах: «По темпераменту они напоминали отчаянных флибустьеров прошлого, казаков и стрельцов XVI–XVIII веков, чьи гарнизоны были очагами бунтов, стихийных восстаний»[156]. Отсутствие даже тени любых политических свобод, преследование всех политических партий, установление жесткой дисциплины в армии вызывали у них острое недовольство, особенно теперь, когда Гражданская война закончилась. Такой случай жесточайшего подавлении матросской вольности произошел на Северном фронте осенью 1918 г. 3-й Советский полк, только что прибывший на фронт, на который командование 6-й советской армии особенно надеялось, так как он был укомплектован сверхнадежным составом – балтийскими матросами, отказался выступить на фронт. Наведением порядка руководил член РВС 6-й армии Н. Н. Кузьмин – в декабре 1920 – мае 1921 г. помощник командира по политчасти Балтфлота. Сначала по его приказу расстреляли наиболее активных участников мятежа, затем полк был выстроен и была проведена децимация (расстрел каждого десятого). На митинге 2 марта на Якорной площади Кузмину припомнили его подвиги на Северном фронте (см. ниже).

В Резолюции собрания команд 1-й и 2-й бригад кораблей от 1 марта 1921 г., так называемой Кронштадтской резолюции, из 15 пунктов 9 посвящены восстановлению демократических свобод и прекращению репрессий. Моряки, как красноармейцы и большинство рабочих, были глубоко разочарованы в большевистской партии, установлением невиданной в истории России диктатуры. В письме ряда видных партийных работников подчеркивается крайне тревожный для большевиков факт: «…положение внутри самой партии, с особой яркостью выявившееся в последней дискуссии о профсоюзах, и небывалое еще понижение влияния ее на пролетариат, особенно за последнее время, благодаря систематическому сокрытию от масс действительного состояния республики, требует самых спешных и решительных мер по укреплению партии и приведению ее в боевой и революционный порядок. В связи с этим следует отметить наблюдающееся крайне вредное направление партийной