Не под пустым небом - Мария Романушко

А другие мои стихи ввергли его в глубокую грусть. Он слушал меня, и по его лицу было видно, что он страдает. Мне даже жалко его стало, что он так переживает за меня.

Уходили от Арнольда вместе. Пока шли по Тверскому, а потом по улице Горького к метро «Маяковская», по свежему, мягкому снежку, у нас был очень интересный разговор. Витя неожиданно сказал:

– Вам надо креститься.

– Креститься? – опешила я.

– Да. Вам станет легче. Вам откроются какие-то очень важные вещи… И вам будет легче смириться с тем, что произошло.

– Разве с этим можно смириться? Когда человеку тридцать семь, он полон планов и надежд их осуществить, и вдруг уходит – в расцвете сил и талантов… разве с этим можно смириться?

– Я и говорю: вам надо креститься, – сказал он своим мягким, каким-то извиняющимся голосом. – Вот увидите: всё в вашей жизни переменится.

– Вы думаете?…

– Я уверен в этом. Только узнайте у ваших родителей: не были ли вы крещены в детстве? Дважды креститься не полагается.

– Мама, ты меня крестила в детстве?

– И как тебе такое могло прийти в голову? За такие вещи в то время могли выгнать с работы. Да и потом, это ведь пережитки прошлого.

Значит, надо креститься. Странно, как быстро я приняла эту мысль, как будто была готова к ней. Меня подготовил к ней каптеревский дом. Да, я очень хотела начать новую жизнь, только вот не знала – как. А Витя Кудрин подсказал. Как-то провиденциально я его встретила у Арнольда.

…Не помню, где-то прочла, что в Японии существует (или существовал когда-то? или всё это – легенда?) такой обычай: вступая в новую пору жизни (юношество, зрелость) человек берёт себе новое имя. И даже объявление в газете при этом появляется, к примеру: Алексей Петров отныне уже не Алексей, а Андрей. Будем знакомы.

Новая жизнь – новое имя. Для меня это было не прихотью, не блажью и не минутным капризом. А какой-то внутренней, насущной необходимостью. Имя, мне кажется, значит очень много. Оно способно определить (или изменить) судьбу человека, направить его на новый путь. Защитить, согреть… Очень важно при этом – носить своё имя. Своё – тебе предназначенное.

Когда я прислушалась к себе – я сразу поняла, какое имя моё.

Я не выбирала его из множества. Оно прозвучало во мне, как моё единственное настоящее имя…

С Кудриным едем к Димитрию Дудко. К священнику, о котором ходят легенды, что именно он – духовный отец Александра Солженицына. А может, и в самом деле так.

Мы ехали без предварительного звонка. Меня это смущало. Но Витя сказал, что звонить заранее – это как раз хуже, так как телефоны прослушиваются, особенно у таких людей, как отец Димитрий.

Оказалось, знаменитый священник живёт, как и я, неподалёку от метро «Речной вокзал». От моего дома – пять минут пешком до его дома. Живёт на первом этаже панельной пятиэтажки.

Двери приветливо распахиваются… На пороге – невысокого роста человек, похожий на доброго царя-батюшку из русской народной сказки. Ярко-голубые глаза, румянец во всю щёку, лысина в ореоле седых пушистых волос, – отчего выглядит старше своих лет. Смеющийся взгляд… Никакой важности и строгости.

Встретил радушно, провёл в свою маленькую комнатушку, увешанную иконами и лампадками. Домашняя церковь. Витя сказал, что вот, привёл человека, который хочет креститься.

Отец Димитрий расспросил меня про мою жизнь. Ему понравилось, что я учусь в Литературном институте. Сказал, что очень любит поэзию и тоже сочиняет стихи. После чего спросил строго:

– Стало быть, креститься решила?

– Да.

– Веруешь?

– Да.

– Библию читала?

– Нет.

– А что так?

– Негде взять. Даже не видела никогда.

– Что ж ты, Виктор, не позаботился? – упрекнул он Кудрина.

Витя смущённо оправдывался.

Отец Димитрий внимательно посмотрел мне в глаза и решительно сказал:

– Будем крестить!

– Только, батюшка, я хотела бы, чтобы при крещении мне дали новое имя. Это возможно?

– Отчего же нет? Конечно, возможно. И какое же имя ты себе выбрала?

– Мария.

– Прекрасно! Самое лучшее имя. А восприемники у тебя есть? Я имею в виду – крёстные. Отец и мать?

– Нет.

– Хорошо, если бы были. Чтобы кто-то сопровождал тебя на этой тернистой дороге, поддерживал.

– Обязательно найду себе крёстных!

– Ну, приходи, когда будешь готова.

У Каптеревых.

– Людмила Фёдоровна, я решила креститься.

– Прекрасно! – сказала она.

– А вы… не согласитесь быть моей крёстной матерью?

Она обняла меня и поцеловала.

– Конечно! Конечно, я буду твоей крёстной! Для меня это большое счастье. Наконец-то я смогу назвать тебя своей дочерью!

Итак, Людмила Фёдоровна согласилась быть моей крёстной!

А кто же мой крёстный? Пресман? Я его очень любила. Но что-то удерживало меня от того, чтобы сделать ему это предложение: «Будьте моим крёстным отцом». Наверное, Антонина Самойловна. У них никогда не было детей. И если я стану его крёстной дочерью – то я буду его дочерью, но не её. А ей может быть от этого больно. К тому же, она считала себя атеисткой (почему-то) и болезненно воспринимала обращение своего мужа в веру.

Зайцев?… Но он такой суровый, я его побаиваюсь. А я не хочу бояться своего крёстного.

Залетаев? Он мне кажется слишком молодым для такой роли.

Да, это всё мои любимые друзья. И не потому что я им не доверяю, просто мне кажется, что «крёстный отец» – это что-то другое. Не больше и не меньше, чем «друг», а просто что-то другое…

Пятое февраля. День рождения Каптерева.

Пресманы, Залетаев, Татьяна Шевченко, Лена Колат, Саша Филистеев – самые близкие друзья. А ещё Серёжа Крылов с гитарой, поёт своего знаменитого «Цыплёнка», который «жёлтые звёзды, как зёрна склевал».

В разгар вечера Валерий Всеволодович пристально посмотрел на меня своим острым взглядом и загадочно шепнул:

– Сегодня должен быть ещё один человек, которого ты хорошо знаешь. – И он назвал имя, которое я слышала впервые: – Физик Кирилл Кнорре.

– Да нет, я не знаю его, – сказала я.

– Знаешь! – настаивал на своём Валерий Всеволодович.

Тут в дверь позвонили, и почтенный именинник, которому сегодня исполнилось семьдесят три, быстрый и озорной, как мальчишка, побежал открывать.

– А вот и он! – услышала я его приветственный возглас.

Через минуту в комнату вошёл высокий, худой человек средних лет с молодыми, ярко-голубыми глазами на продолговатом скандинавском лице. Он дружески приветствовал собравшихся, с которыми был, во всей видимости, хорошо знаком, и Каптерев подвёл его ко мне со словами:

– А это та самая девушка, о которой я вам говорил. У неё совершенно замечательная фамилия – Романушка!… Она поэт.

– Кнорре, – представился вошедший низким глуховатым голосом и протянул руку. Рукопожатие было сухим и крепким, как у спортсмена. А в глазах бегали весёлые ироничные огоньки…

Вот так мы познакомились.

А через пять минут, сидя рядом на стареньком каптеревском диванчике, мы уже говорили, как старые добрые друзья… По просьбе Каптерева я читала свои новые стихи. А Кирилл Георгиевич в тот вечер с большим азартом рассказывал о своих летних походах в горы…

Каптерев был прав. У меня было острое ощущение, что я давно и хорошо знаю этого человека. Знаю эти смеющиеся голубые глаза, эту мягкую, сдержанную улыбку…

Я очень хорошо его знаю! Но как, откуда? Не помню… не ведаю… Смотрю на него и понимаю, что это пришёл… мой крёстный отец. Вот он и нашёлся!

А Каптерев поглядывал на нас искоса и посмеивался…

Тогда, у Каптеревых, я приняла важное для себя решение.

Но в тот вечер я не решилась огорошить Кирилла Георгиевича. Прощаясь, я еле сдержалась, чтобы не проговориться, и мне было радостно и удивительно, что я УЖЕ знаю, кем мы друг другу приходимся, а он ЕЩЁ нет…

От Каптеревых, в тот же вечер, я поехала к своей подруге, Тане Неструевой, у которой день рождения тоже 5 февраля. Влетела к ней с радостным возгласом:

– Таня, Таня, Я НАШЛА ЕГО!

– Кого, Нуш? – не поняла она.

– Своего крёстного!

Да, я нашла своего крёстного. Вернее, он сам нашёлся. А я его УЗНАЛА, угадала. Только он про это пока не знал…

– Ну, я тебя поздравляю, Нуш, – сказала подруга.

Через несколько дней Кирилл Георгиевич позвонил мне и предложил зайти вечером к Каптеревым. Я согласилась. Мы стали договариваться о месте встречи.

– Откуда вы будете ехать? – спросил он.