Биение сердец - Сергей Семёнович Семёнов

может физически нравиться мужчине и призвано выкачивать из него деньги, силы, созидательную энергию и жизнь. Как ужасающий галактический пришелец из популярных фантастических фильмов, она впивается в одурманенную жертву и вытягивает из неё всё сущее. Холодок по коже вызвал этот образ в сознании господина П. и в очередной раз он пришёл в своих рассуждениях к мысли о том, что единственная сила, способная противостоять этому разрушению – это сила творческого духа, которую открыл в нём скульптор Северо. Словно три грации, выстроились в воображении П. Амали, Северо и сладострастная торговка. В этом аллегорическом изваянии выражалась модель натуральной вселенной господина П. Воспевая молодящую силу творческой жизни, он органично примирился со смертью и понял, что готов к ней в любой момент, что в ней нет никакого ужаса, она неотъемлемая оборотная часть этой ясной немеркнущему сознанию вселенной. Он разгадал тайну первого взгляда Харона – уже тогда он был пронзён этим лучом Абсолюта, о котором П. даже не подозревал. Проживая гениальную бетховенскую сонату, мечтая играть её с совершенством великого пианиста, как некогда П. играл роли в театральных пьесах, он проходил символический путь от первой до четвёртой её части, путь, в конце которого возникает свет, проясняющий в былой жизни всё, как в стихотворении Пастернака, распутывающий хитросплетение нитей всех случайностей, больших и малых горестей, радостей, падений и триумфов. Ему вновь и вновь хотелось пробуждать в себе утончённые эмоции, порождаемые определённым образом составленными аккордами и интервалами в музыке Бетховена. Они вызывали соответственную гамму ощущений, радуги и фонтаны эвристических картин и мечтаний, которые когда-то кружили в голове великого гения и у подобных ему отчуждённых от плотских услад и обыденных желаний сущностей. Господину П. стало так свободно от этого стихийного прозрения, что он стал сам себе невесом, задыхаясь от приятности, он созерцал аллегорию духа и ему хотелось пустить горячие слёзы детской невинности, столкнувшейся с чем-то слишком человеческим.

Курорт понравился господину П., захотелось обязательно вернуться в эти края и снова полежать в пляжном шезлонге и в мареве солнечных лучей подумать о кантианской протяжённости, неспешно перелистать страницы воспоминаний о страстной юности, приятные гуляния с первыми девочками, обозначившими зарю любви на горизонте его жизни, театральные репетиции, волнение премьер. Может быть, встретить ещё разок прекрасную торговку…

За окном такси, тем временем, мелькали фонари, смеющиеся лица, доносились выкрики, взрывалось шампанское, гуляли молодожёны в свой медовый месяц, а короткие рукава рубашки господина П. колыхались на ветру, возле опущенного стекла. На южных курортах каждый день – это праздник. Великолепно. Просторная равнина, растянувшаяся дорогой, взволновала сердце. С трепетом П. подумал, какая прекрасная жизнь ждёт его впереди. Может быть он вернётся в театр и, – ещё недавно он как-то стыдливо обходил эту мысль, – может быть она ещё свободна? Конечно, прошло некоторое время и расставило свои точки над «и», тем лучше. Они больше будут ценить друг друга. И, словно стая лесных птиц в вечерний час, вспорхнули трепетные воспоминания о том, как она органично была к нему прилажена, как удивительно люди встречаются и находят себя в другом, ещё вчера чужом, без прошлого и будущего человеке. Здесь, среди замечательных пальм он вновь открыл себя, как в детстве. Пальмы в грустном прощании качались вслед господину П.

Подымаясь по трапу самолёта, он вдруг подумал, что рядом нет, по обыкновению, Амали, ведь в большом городе они вместе поднимались на борт. «Да, Амали теперь рядом нет». Он оглянулся на ярко освещённое здание белоснежного аэровокзала и глубоко втянул влажный ночной воздух, который струил в сердце инъекцию счастливого лекарства.

Северо в эту ночь доделал «Венцеклефта». Он слышал, как хлопнула своей дверью вернувшаяся Амали, как она рыдала и говорила сама с собой, и выбивал лобзиком название скульптуры на постаменте, где рядом значилось его имя. Он плотно сжал сухие губы. Оказывается, он умел не топать, надел специально мягкие тапочки и, словно на коньках, скользил в них по полу. Сидя в плетёном скрипучем кресле, старик тянул самую вонючую сигару и барабанил ритм из любимого квартета Бетховена. «Маленький принц, ты слышишь это? Это биение сердца, встревоженного сердца Бетховена», – бормотал про себя старик, прикрыв усталые глаза.

Вскоре и Амали покинула курорт. Проходя возле металлической беседки, влача за собой большой жёлтый чемодан на колёсиках, она бросила взгляд на сидящего в ней Северо. В густом дыме сигары он таинственно улыбался. На мгновение она вспомнила своего профессора – интересно, что с ним стало потом, через год, два, три после их разлуки? Жив ли он сейчас? Что было бы, если бы она ответила ему взаимностью, осталась с ним? Она отвечала себе, что это было бы правильно, с ним она была бы счастлива, потому, что была бы бесконечно любима. А П. остался бы со своей актрисой, Амали не за что было бы расплачиваться перед жизнью, напротив, она была бы святой Эсмеральдой рядом со своим чистым душой Квазимодо. Здесь она сама уколола себя булавкой презрения за собственное высокомерие. Кто дал ей право считать профессора каким-то неполноценным и на фоне этого казаться исключительной жертвенности героиней? Всё дело в проклятой сексуальности, которая, как убедилась Амали, правит миром и императивирует ею. Какой жалкой она себе казалась сейчас из-за плоскости подобных суждений. В них не было глубины, потому что Амали видела её на данный момент в платонической отрешённости от мещанской сексуальной грязи. Ей захотелось очистится от всего, что было с ней на этом курорте, у неё было ощущение общего похмелья от происходившего здесь. Чувство дурноты не покидало её ни от таблетки, ни от глотка воды, оно было духовным и распространялось на физиологию. Ей было противно видеть себя, видеть и вспоминать старика, ступать по раскалённому в полдень асфальту, видеть отдыхающих барышень в парео и широкобортных шляпах, слышать звуки музыки и вдыхать запах сжигаемой в мангале древесины. В конечном счёте, она никогда не оказалась бы на этом изнурительном курорте, не встретила бы она этого жуткого старика, который сейчас щурит на неё свой взгляд в густом табачном дыму, если бы не … Ей представилось, как Северо будет скакать радостный на своей мансарде под дикую жигу, как будут трястись в такт бешенной музыки его обвисшая на руках жухлая кожа, когда-то упруго натянутая молодыми мышцами, как он будет видеть Амали во снах и страдать от старческой немощи на утро. Её мутило и задорило одновременно от мысли, как, должно быть страдает от одиночества и чувствительной муки старик, как хочется ему женского тепла и внимания, как ясно читается это