Странный брак - Кальман Миксат

"Нет, мое сердце, я не хочу этого, потому что мечтаю сделать тебя счастливой, а отцовское благословение очень много значит: когда оно есть — в сиянии счастья его не видно; но если его нет — не видно счастья: черной тенью ложится на него родительский гнев".

В последний день каникул, когда конюх уже запрягал лошадей, прибыл последний кораблик с ответом:

"Пребывай в доброй надежде, милый Янош; до пасхи — до твоего следующего приезда — я постараюсь тронуть сердце отца. К тому времени я придумаю способ, который помог бы тебе завоевать его расположение. Мой отец любит античных поэтов Овидия и Горация, — вот путь к его душе, читай их стихи. Да поможет тебе бог! Думай обо мне частое часто".

Такова детская история этой романтической любви. За пять лет они и десяти раз не виделись, только однажды беседовали в лесу при первой встрече, и тем не менее хорошо знали друг друга по письмам, — в них раскрывалась вся их душа. И так как кораблик не выдерживал больших грузов, листов, заполненных пространными излияниями, и мог доставлять лишь короткие записки, тем более продуманными и сжатыми были их мысли и весточки, которыми они обменивались; попадая в руки адресата, они согревали его теплом любви, принимая в его глазах размеры целых томов. То же самое происходит и со срезанной веткой сирени: она никнет, блекнет, но стоит принести ее домой и опустить в стакан с водой, как она вновь распускается, и еще прекраснее становятся ее великолепные лиловые кудри…

Вот и сегодня, едва молодой граф выпрыгнул из коляски Дёри, как тотчас же стал прежним томящимся и нетерпеливым влюбленным. Окрестные предметы, деревья, горы — все будило в нем воспоминания о любимой. Янош с трудом дождался послеобеденного часа, когда наконец, преисполненный сладостных мечтаний, отправился в сад и, идя вдоль ручья, достиг стены, отделявшей его от парка Хорвата.

У решетчатого отверстия он остановился и спустил на воду заранее приготовленный кораблик. Бутлер знал, что по ту сторону Пирошка уже ожидает его послания. "Я прибыл. Вспомни о своем обещании". Ответ он рассчитывал получить только на следующий день, так как воды в ручье было мало и требовался целый день, чтобы, скопившись у запруды, она могла повернуть вспять. Так и вышло: ответ прибыл на другой день.

"Здравствуй, дорогой! На второй день пасхи посети отца. Проси у него моей руки, а там видно будет".

Это были знаменательные дни в жизни студента! Итак, через трое суток, на второй день пасхи, все свершится! Возможно ли это, о боже? С нетерпением ждал Янош наступления этого часа, ждал — и боялся его. А вдруг старик скажет "нет" и лишит его даже надежды? "Надежду-то, положим, он не сможет у меня отнять, — утешал себя Янош, — надежда останется во всяком случае". Вывали моменты, когда ему хотелось оттянуть время, но он останавливал себя: нельзя — раз Пирошка пожелала, пусть так и будет. Бутлер от природы был несколько робок, поэтому, когда наступил второй день пасхи, ему пришлось не раз подбадривать себя, прежде чем он наконец решился и с бьющимся сердцем, медленными, неуверенными шагами направился в усадьбу Хорвата. Пусть другие боятся, а я не должен! Он хорошо обдумал, что будет говорить, с чего начнет; но стоило ему подойти к воротам усадьбы, как вдруг он почувствовал головокружение, центральная башня замка завертелась у него перед глазами, потом наклонилась, отделилась от крыши, прыгнула на боковую башню, перепрыгнула на другую, оттуда ринулась в сад и помчалась далеко в поле, догоняя убегающую от нее зеленую стену пшеницы.

Он уже хотел было повернуть обратно под тем предлогом, что плохо себя почувствовал. Но имеет ли он право вернуться? Он, граф Бутлер? Никогда! Даже если бы ему сказали, что его обезглавят! Эта мысль придала ему силы, и, как Муций Сцевола, он вытянул руку, чтобы схватить молоточек, прикрепленный над дверью. Сейчас он был отважен и тверд. Обычно ему не хватало силы духа принять решение, и он предпочитал строить планы; однако если уж он брался за что-либо, то не колебался более и не отступал. Ему трудно было отделаться от страха, так же как трудно бывает расстаться с любимой одеждой; но, сбросив ее, уже больше не думаешь о ней.

Янош несколько раз постучал молоточком в дверь. На стук появился слуга Мартон, поглядел через дверное окошечко и, узнав пришельца, впустил его.

— Дома барин?

— Да, дома, пожалуйте к нему.

Слуга провел графа через комнату, заполненную различными аппаратами, колбами и ретортами: это была химическая лаборатория старика. Следующая комната — его кабинет.

Хорват, что-то писавший у стола, тотчас же отложил в сторону бумагу и, засунув за ухо гусиное перо, поспешил навстречу гостю. Приветливо улыбаясь, он подошел к Яношу и, схватив его за обе руки, принялся дружески трясти их.

— Я — граф Янош Бутлер.

— Знаю, знаю, — торопливо заговорил Хорват. — Имею честь знать в лицо ваше сиятельство и весьма рад, что вы зашли, господин граф. Прошу садиться и изложить мне, чем могу вам служить, да-с.

Граф Янош вспыхнул и издалека, кружным путем — как задумал — начал приближаться к цели своего визита: он, видите ли, пришел по важному и деликатному вопросу… впрочем, и без того давно уже хотел познакомиться с его милостью, ибо слышал, что почтенный господин Хорват — большой любитель поэзии Горация Флакка и Овидия Назона, которых и он высоко почитает…

— Гм, итак, вы любите Овидия Назона, а я думал, что…

— О, я люблю всех поэтов, — с жаром продолжал Бутлер, — и давно засвидетельствовал бы вам свое почтение, если бы не боялся показаться назойливым.

— О, никоим образом, ни за что на свете! Однако, изволите видеть, прозаики тоже достойны уважения. Да-с, прозаики. У одного из них я вчера вычитал о том, как мегарцы голодали и решили просить помощи у лакедемонян. Когда их послы появились в Спарте, оратор в прекрасной речи старался убедить своих соседей войти в их бедственное положение, в котором они очутились вследствие плохого урожая, и оказать им помощь. Спартанцы, прослушав с глубоким вниманием эту великолепную речь… да-с, великолепную речь, так ответили послам: "Добрые люди, отправляйтесь домой и скажите, чтоб ваш народ послал других послов, так как ваша речь была столь длинной, что, пока вы добрались до конца, мы уже забыли начало и середину". Так и вернулись ни с чем послы мегарские. А через несколько недель прибывают в Спарту новые послы и говорят спартанцам: "У нас ничего не уродилось, мы голодаем, помогите нам". Тогда встает один из жителей Спарты и с усмешкой говорит: "Э-эх, зачем столько болтовни! Достаточно было показать пустую суму!.." Да-с… да-с. Пожалуй, и в самом деле было бы достаточно, если б и вы, ваше сиятельство, тоже показали нечто в этом роде.

Это уж проще простого. На стене висел портрет Пирошки. На нем она была увековечена бродячим живописцем в своем первом длинном платье.

Граф Бутлер решительным жестом показал на стену.

— Понимаю, понимаю… Вы пришли сюда ради моей дочери, да-с.

— Я люблю ее, — открыто признался молодой человек с глубокой задушевностью в голосе..

— Ах, так? Следовательно, не Овидия Назона, а ее… да-с, ее. Ну что ж, пока все в полном порядке, но, как говорится, audiatur et altera pars: [Выслушаем и другую сторону (лат.)] что думает обо всем этом девушка? — Старик сразу стал серьезным, и лицо его приняло строгое выражение.

— Пирошка тоже меня любит.

— Почему вы так думаете?

— Знаю.

— Откуда знаете? (И он пристально, как судья, заглянул Яношу в глаза.)

— Видите ли, я открою вам одну тайну. Вот уже пять лет, как я переписываюсь с Пирошкой, и она писала мне об этом в своих письмах.

— На корабликах? — спросил старив равнодушным тоном.

— Д-да, на… корабликах, — пробормотал граф, удивившись, что Хорвату все уже известно.

— Ну, так это еще ничего не значит, — добродушно рассмеялся старик, — коль на то пошло, и я тоже открою вам одну тайну: на этих самых корабликах, дорогой граф, с вами переписывался все эти годы не кто иной, как я сам.

Граф Бутлер смертельно побледнел и отпрянул назад.

— Это невозможно!

— Не невозможно, а так оно и есть, да-с. Моя дочь Пирошка ровным счетом ничего не знает об этих письмах. Хотите удостовериться? Пожалуйте сюда.

Хорват взял со стола письмо, которое писал, когда вошел Бутлер, и поднес к глазам графа. Яноша будто громом поразило. Он узнал почерк, так хорошо знакомый ему по тем письмам, которые приплывали на корабликах. Те же красивые и аккуратные круглые буквы, кружившие ему голову пять лет подряд.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Сердце Яноша все еще сжималось от боли, а в глазах уже забегали искорки гнева.

— Милостивый государь, — заговорил он взволнованно, глухим голосом, — скверную игру вы играли со мною эти пять лет! Я прошу вас объяснить свое поведение.