Странный брак - Кальман Миксат

— Ну так сделайте это!

— Зачем?

— Чтоб я видела.

— Мне некогда сейчас заниматься подобными играми, барин увидит — осерчает.

— А если я вас очень, очень попрошу. — Она умоляюще сложила ручки.

— Сейчас я этого не могу сделать, разве что в воскресенье.

— А я хочу сейчас! (Пирошка топнула ногой, нахмурилась и воинственно подбоченилась.) Я приказываю, черт побери! (Этому девочка научилась от поварихи.)

Садовник от души расхохотался и восхищенно посмотрел на барышню, думая про себя: "Как она сейчас хороша!"

— А, так вы не боитесь меня? Знаете что, дядя Мюллер, я принесу вам мешочек отцовского табаку.

Этого было достаточно, перед таким аргументом душа садовника не могла устоять. Если бы Мюллеру посулили алмаз величиною с гусиное яйцо, его все равно не удалось бы подкупить: алмаз в конце концов только камень. А вот табак… табак другое дело! Табак — растение, а все растения близки душе садовника.

— Ну что ж, ладно, барышня!

Он притащил доску, несколько камней и ловко соорудил запруду.

— Спасибо, дядя Мюллер, теперь вы можете идти!

У запруды вода стала быстро прибывать. Заметив, однако, что путь ей прегражден, вода начала бурлить, волноваться, плескаться о доску, биться о берега, откатываясь назад широкими круговыми волнами. Потом она вдруг, словно одумавшись и решив, что умнее будет уступить, повернула вспять. Сперва она пробежала только небольшой участок и упрямо остановилась, как бы устыдясь. Встречный поток оттолкнул ее немножко, но затем и сам повернулся обратно, и вот они уже побежали рядом, сначала неуверенно, пока наконец весь ручей не заструился в обратном направлении.

Пирошка нацарапала карандашом короткую записку: "Берегитесь, не ходите больше в лес рубить вместо меня деревья, потому что вас там схватят".

Потом она достала кораблик, спрятанный в осоке, вложила в него записку, а сверху прикрепила белоснежную гвоздику.

— Ну, а теперь отправляйся в путь, кораблик! Пресвятая богородица, помоги ему!

Пирошка спустила его на воду, и поток, торопясь и журча, понес его к саду Берната. Девушка же, словно совершила преступление, со всех ног бросилась к дому.

Ей и в голову не могло прийти, что отец ее, прогуливаясь в это время вдоль зеленой стены боярышника, мог спросить у садовника, подстригавшего кусты, видал ли он Пирошку.

— Она играет внизу у ручья. Я только что сделал по ее просьбе запруду.

— Запруду? Какую запруду?

— Ей очень захотелось, чтобы вода в ручье потекла в обратном направлении.

— Гм! — промычал старый барин и, оставив садовника, отправился к ручью: "Ага, вода действительно течет вверх, и по ней плывет белый бумажный кораблик. Черт возьми, что еще выдумала маленькая плутовка? Где же она?"

— Пирошка! Пирошка! — позвал старик и быстрыми шагами поспешил к кораблику.

Тем временем граф Янош чувствовал себя как на иголках. Сердце нашептывало ему, что что-то должно произойти: то ли письмецо перебросят через стену, то ли цветок (это будет означать "да"); если ничего такого не случится — значит, "нет" Если же к вечеру у стены появится Мартон Апро, кузнец, чтобы заделать отверстие в стене более частой решеткой, сквозь которую не мог бы проскользнуть бумажный кораблик, ясно станет, что послание попало в руки отца. Весь день граф Янош провел у ручья, возле решетчатого отверстия, ожидая какого-либо знака. И вдруг — что же он увидел? Нечто такое, чего и представить себе не мог: сердито ворча и обдавая берега брызгами белоснежной пены, вода в ручье потекла вспять. А вот показался и белый кораблик. Янош заметил его, сердце молодого человека разрывалось от счастья. На кораблике лежала белая гвоздика, на которую успела усесться маленькая глупая пчелка.

Бутлер прочел записку и всунул цветок в петлицу своего сюртука. А на другой день, когда вода опять потекла в своем обычном направлении, юноша послал новый кораблик с новой запиской. Он благодарил Пирошку за предупреждение и обещал, что больше не будет рубить березок в Бернеше, но все же пойдет туда, чтобы иметь возможность хоть издали видеть ее.

На третий день из сада Хорвата прибыл кораблик с ответной запиской, в которой объяснялось, что врач прописал Пирошке для укрепления ее здоровья срубить сто березок, а если она при помощи какой-либо уловки станет уклоняться от этого, то нанесет ущерб лишь самой себе..

И так пошло день за днем. Переписка завязалась, и кораблики с письмами стали совершать свои регулярные рейсы. Содержание посланий было самым невинным — Янош и Пирошка рассказывали в них друг другу о незначительных событиях в их жизни, о том, что видели во сне: "Сегодня в нашем саду распустилось алоэ". — "Сегодня я получила из Вены новую шляпку, я такая смешная в ней". Кораблик приносил благоговейный ответ: "Как бы я хотел видеть вас в ней. Сейчас я пробую по памяти написать ваш портрет". — "Как бы я хотела увидеть свое изображение!.."

Так Длилось около трех лет, — всякий раз, как наступала пора каникул, и при условии, что "почтальон" работал исправно. Ибо порою, особенно жарким летом (то есть именно в каникулярное время), ручей вдруг высыхал, и связь между двумя мечтательными душами обрывалась.

За это время они редко видели друг друга, да и то лишь издали и на несколько минут, когда Пирошка вместе со своим отцом возвращалась с поля. Эта встреча сводилась к тому, что юный граф проходил мимо и чинно приветствовал их; пожилой господин кивал в ответ головой, а девушка бледнела. Хорват не вывозил дочь в общество, а с семейством Бернатов даже враждовал. В церковь Хорваты ходили редко, да и боги этих двух соседей обитали в разных храмах. Хорваты были лютеранами, а религиозные убеждения в те времена высокой стеной разделяли тогдашних господ (заметим — на пользу стране).

Если бы в период, когда проводилась политика усыпления венгерской нации, При дворе или в Домах, близких ко двору родовитых магнатов, охотно принимали бы протестантских дворян, если б с ними водили дружбу, ласкали их так же, как католиков, — кто знает, до чего бы мы сейчас дожили. К счастью, протестантские магнаты встречали при дворе холодный прием; им оставалось удалиться в свои поместья и со скуки вести национальную венгерскую политику, поскольку в политике двора они не могли участвовать. Что же касается мелкопоместных дворян-протестантов, то и они не были вхожи к католическим магнатам, которые видели в них иноверцев; на их долю выпадала, таким образом, роль подпевал более знатных и, конечно, недовольных единоверцев; они-то и поддерживали тот слабый огонек, который, спустя сорок лет, в грозном вихре революции, вспыхнул на каждом алтаре, с тем чтобы никогда уже больше не угаснуть.

Словом, в Вене всегда проводили глупую политику, которая способствовала формированию вождей венгерской национальной оппозиции. Вызывали кого-либо на аудиенцию, устраивали ему головомойку и отправляли назад в Венгрию. Придворные советчики короля страсть как любили подобные назидательные беседы. "Хорошенький щелчок получил он от императора", — с удовольствием рассказывали они потом друг другу.

Глупцы! Они не понимали, что не щелчок, а "булаву вождя" получал тот, кто считался жертвой.

Старый Хорват был заодно с родами Пронаи и Радванских, Заи и Кецеров. Ежегодно он навещал их; они советовались, строили планы и жарко спорили. Обычно это происходило, в мае, и Пирошка оставалась дома в одиночестве; но Бутлеру от этого не было никакой пользы: у него был лишь один покровитель — ручей…

На четвертый год письма стали пространнее. Янош описывал свои мысли и чувства, свою тоску и горести. Пирошка писала о том же. Распустилось уже не только алоэ, расцвели сердца. Они признались друг другу в любви, и ручеек неделями мчал на своих волнах вверх и вниз их клятвы: "Люблю тебя, люблю до гроба". — "Будешь ли ты моей женой?" — "Только твоей, и ничьей больше". А когда наступили пятые-каникулы со времени их знакомства, Пирошка выросла, стала красивой, цветущей молодой девушкой, румяной, как роза, и свежей, как утренняя заря. Граф Янош тоже возмужал, отпустил усики и бакенбарды; через десять месяцев он закончит юридический факультет и сможет жениться. Это обсуждалось в записочках, которые плыли по ручью. Янош писал, что его опекун Иштван Фаи (жена которого урожденная Бернат) очень добрый человек. Он уже знает обо всем и в недалеком будущем, приблизительно на троицын день, объявит графа совершеннолетним, и тогда Янош вступит во владение своими имениями. Значит, будут устранены все препятствия, которые могли помешать его соединению с милой Пирошкой; останется только уговорить ее отца, которого молва считает весьма странным человеком. Печалит юношу лишь мысль о том, что станет с ним, если отец девушки откажет ему или задаст такие загадки, которых он не сможет разгадать? Ни днем, ни ночью не может он избавиться от этих дум; вот уже два года, как приятели-студенты не видели его смеющимся, а патакские девушки зовут его "печальным Бутлером". Послания, прибывавшие из сада Хорвата, всячески успокаивали его: отец не такой деспот, каким его представляют, а женихов, что приходили свататься к ее сестрам, он потому так придирчиво испытывал, что любил дочерей и желал, чтобы у них были хорошие мужья. Тон этих писем был очень решительный, а в одном черным по белому было написано: "Если ж мой отец не согласится, я и тогда буду твоей и последую за тобой, куда ты скажешь. Ради тебя я, даже вопреки его воле, покину родительский кров. Только напиши, хочешь ли ты этого?" Граф Янош писал в ответ: