Большая книга славянской мудрости - А. Серов

Счастлив тот, кто счастлив у себя дома.

Наташа не заботилась ни о своих манерах, ни о деликатности речей, ни о том, чтобы показываться мужу в самых выгодных позах, ни о своем туалете, ни о том, чтобы не стеснять мужа своей требовательностью. Она делала все противное этим правилам. Она чувствовала, что те очарования, которые инстинкт ее научал употреблять прежде, теперь только были бы смешны в глазах ее мужа, которому она с первой минуты отдалась вся – то есть всей душой, не оставив ни одного уголка не открытым для него. Она чувствовала, что связь ее с мужем держалась не теми поэтическими чувствами, которые привлекали его к ней, а держалась чем-то другим, неопределенным, но твердым, как связь ее собственной души с ее телом».

Мужество, чтобы уйти

Заблуждается тот, кто думает, что «слабая» половина человечества может действовать решительно только под влиянием нежных чувств.

Женщина способна пойти против всех устоев и обычаев, и отнюдь не ради любви.

Оставить прежнюю жизнь: родителей, дом, весь привычный уклад – молодая девушка готова ради мечты о прекрасном грядущем, новых целях и светлых идеалах.

Когда-то в мире царил матриархат и женщины решали судьбы народов. Были и темные Средние века, когда, даже стоя на высших ступенях власти, они были почти бесправны. Но женщина достаточно сильна, чтобы сделать решительный шаг вперед самостоятельно и отправиться в будущее по новой, неизведанной дороге!

«После чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала на колени в углу у кресла и закрыла лицо руками.

– Что? – спросил Саша.

– Не могу… – проговорила она. – Как я могла жить здесь раньше, не понимаю, не постигаю! Жениха я презираю, себя презираю, презираю всю эту праздную, бессмысленную жизнь…

– Ну, ну… – проговорил Саша, не понимая еще, в чем дело. – Это ничего… Это хорошо.

– Эта жизнь опостылела мне, – продолжала Надя, – я не вынесу здесь и одного дня. Завтра же я уеду отсюда. Возьмите меня с собой, Бога ради! <…>

– Завтра я уезжаю, – сказал он, подумав, – и вы поедете на вокзал провожать меня… Ваш багаж я заберу в свой чемодан и билет вам возьму; а во время третьего звонка вы войдете в вагон – мы и поедем. Проводите меня до Москвы, а там вы одни поедете в Петербург. Паспорт у вас есть?

– Есть. <…>

Для существа нравственного нет блага без свободы, но эту свободу дает не Государь, не Парламент, а каждый самому себе, с помощью Божиею.

Наде казалось, что она очень взволнована, что на душе у нее тяжело, как никогда, что теперь до самого отъезда придется страдать и мучительно думать; но едва она пришла к себе наверх и прилегла на постель, как тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой, до самого вечера. <…>

Теперь уже для нее ясно было, что она уедет непременно, чему она все-таки не верила, когда прощалась с бабушкой, когда глядела на мать. Прощай, город! И все ей вдруг припомнилось: и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама с вазой; и все это уже не пугало, не тяготило, а было наивно, мелко и уходило все назад и назад. А когда сели в вагон и поезд тронулся, то все это прошлое, такое большое и серьезное, сжалось в комочек, и разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так мало заметно. Дождь стучал в окна вагона, было видно только зеленое поле, мелькали телеграфные столбы да птицы на проволоках, и радость вдруг перехватила ей дыхание: она вспомнила, что она едет на волю, едет учиться, а это все равно, что когда-то очень давно называлось уходить в казачество. Она и смеялась, и плакала, и молилась».

Мы часто видим, что мужчина кое-какой, а женщина превосходная. Это значит, мы не знаем скрытого достоинства этого мужчины, оцененного женщиной: это любовь избирательная, и, вероятно, это-то и есть настоящая любовь.

Та, кто любит нас всегда

В жизни каждого ребенка есть тот, кто защитит от беды, утешит в любом детском несчастье, напоит сладким чаем, укроет одеялом и прочитает на ночь сказку. Тот, кто, доведись ребенку заболеть, всю ночь просидит у постели, чьи теплые руки и самые вкусные в мире пирожки он никогда не забудет. Бабушка, как часто она олицетворяет всю доброту и мудрость мира! У нее всегда есть время и желание поговорить, а ничего другого иногда и не надо.

«Говорила она, как-то особенно выпевая слова, и они легко укреплялись в памяти моей, похожие на цветы, такие же ласковые, яркие, сочные. Когда она улыбалась, ее темные, как вишни, зрачки расширялись, вспыхивая невыразимо приятным светом, улыбка весело обнажала белые крепкие зубы, и, несмотря на множество морщин в темной коже щек, все лицо казалось молодым и светлым. Очень портил его этот рыхлый нос с раздутыми ноздрями и красный на конце. Она нюхала табак из черной табакерки, украшенной серебром. Вся она – темная, но светилась изнутри – через глаза – неугасимым, веселым и теплым светом. Она сутула, почти горбатая, очень полная, а двигалась легко и ловко, точно большая кошка, – она и мягкая такая же, как этот ласковый зверь.

До нее как будто спал я, спрятанный в темноте, но явилась она, разбудила, вывела на свет, связала все вокруг меня в непрерывную нить, сплела все в разноцветное кружево и сразу стала на всю жизнь другом, самым близким сердцу моему, самым понятным и дорогим человеком, – это ее бескорыстная любовь к миру обогатила меня, насытив крепкой силой для трудной жизни. <…>

Доброта для души то же, что здоровье для тела: она незаметна, когда владеешь ею, и она дает успех во всяком деле.

Глядя на темные иконы большими светящимися глазами, она советует Богу своему:

– Наведи-ко ты, Господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как надобно детей-то делить!

Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и, снова выпрямившись, говорит внушительно:

– Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она тебя прогневала, чем грешней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспомяни, Господи, Григорья, – глаза-то у него все хуже. Ослепнет, – по миру пойдет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет… О Господи, Господи…

Она долго молчит, покорно опустив голову и руки, точно уснула крепко, замерзла.

– Что еще? – вслух вспоминает она, приморщив брови. – Спаси, помилуй всех православных; меня, дуру окаянную, прости, – ты знаешь: не со зла грешу, а по глупому разуму.

И, глубоко вздохнув, она говорит ласково, удовлетворенно:

– Все ты, родимый, знаешь, все тебе, батюшка, ведомо».

Не сразу, а постепенно постигаешь радость сближения с любимой женщиной. Это как с хорошим старым вином. Надо к нему привыкнуть, надо долго пить его, чтобы понять его прелесть.

Хорошо кресло старому, колыбель малому

Колыбель не является русским изобретением – в люльки детей укладывали спать по всему миру, от Заполярья до Африки. Но русская колыбелька, или, как ее еще называли, зыбка, имела свои особенности.

В отличие от люлек кочевых народов, в которых ребенок фактически жил до 2–3 лет, русские зыбки служили только для сна. Ребенка в первый раз клали туда после крещения, с особой молитвой, туда же помещалась маленькая иконка. Зыбку подвешивали к потолку на гибкой жерди, во-первых, там скапливался самый теплый воздух, а во-вторых, так ребенка помещали подальше от пола, который у славян считался границей с нижним миром. Кроме того, люльку обя зательно покрывали пологом – специально вышитым полотном, которое не только защищало от мух и комарья, но и оберегало дочку или сына от злых духов.

К. Лемох. Новое знакомство, 1885

Сестра милосердия

Сострадание к чужой боли – это естественная женская черта. Никого не удивит, если взрослая женщина, знающая жизнь, отзывается всем сердцем на чье-то горе. Но жизнь раз за разом дает понять: милосердие в женском сердце живет с рождения. Ему не надо учиться, оно не требует глубокого осмысления действительности, оно просто есть. И нет примера ярче, чем сестры милосердия, вместе с мужчинами выходившие на поля сражений и спасшие множество жизней.

«Матросик соскочил с коня, дрожащими руками стал привязывать его к дереву, а сам все озирался по сторонам и вздрагивал… Сраженье затихло… И в то же мгновение на лощинку стали приносить раненых. У одного была разбита голова, кто без руки, кто без ноги, кто ранен в грудь, кто в живот… Стоны, вопли, крики, и страдания, страдания без конца…