Большая книга славянской мудрости - А. Серов

Ее содержишь и живишь;

Конец с началом сопрягаешь

И смертию живот даришь.

Как искры сыплются, стремятся,

Так солнцы от Тебя родятся;

Как в мразный, ясный день зимой

Пылинки инея сверкают,

Вратятся, зыблются, сияют,

Так звезды в безднах под Тобой.

<…>

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих;

Черта начальна Божества;

Я телом в прахе истлеваю,

Умом громам повелеваю,

Я царь – я раб – я червь – я Бог!

Но, будучи я столь чудесен,

Отколе происшел? – безвестен;

А сам собой я быть не мог.

Твое созданье я, Создатель!

Твоей премудрости я тварь,

Источник жизни, благ податель,

Душа души моей и Царь!

<…>

Неизъяснимый, Непостижный!

Я знаю, что души моей

Воображения бессильны

И тени начертать Твоей;

Но если славословить должно,

То слабым смертным невозможно

Тебя ничем иным почтить,

Как им к Тебе лишь возвышаться,

В безмерной разности теряться

И благодарны слезы лить».

А. Рублев. Троица, 1425–1427. Образ Святой Троицы считается символом объединения, любви и духовного возрождения

Георгий Победоносец. Икона, XV век. Славяне почитали Георгия Победоносца не только как христолюбивого воина, но и как покровителя земледелия и скотоводства, а также связывали его образ с приходом весны

Не суди по внешности

Иногда трудно разглядеть истинную сущность с первого взгляда. Увы, так часто мы встречаем по одежке… Но в самом невзрачном человеке живет душа, и ее красота не зависит от внешности. Одно из средств раскрыть все ее богатство – это творчество, возвышающее людей.

«Лицо у него было некрасивое, но выразительное и с очень тонкими чертами; несколько наивный вид ему придавали вихры темных волос, завивающихся „гнездышками“ по обеим сторонам высокого лба, но большие серые глаза – слишком большие для такого худенького детского лица – смотрели умно, твердо и не по-детски серьезно. <…>

Таня вопросительно посмотрела на старшую сестру, Лидия Аркадьевна, отличавшаяся странным бессердечием по отношению ко всему загнанному, подвластному и приниженному, спросила со своей обычной презрительной миной:

– Вы умеете, молодой человек, играть кадриль?

Мальчик качнулся туловищем вперед, что должно было означать поклон.

– Умею-с.

– И вальс умеете?

– Да-с.

– Может быть, и польку тоже?

Мальчик вдруг густо покраснел, но ответил сдержанным тоном:

– Да, и польку тоже. <…>

Большие глаза мальчика вдруг блеснули гневом и насмешкой. Даже напряженная неловкость его позы внезапно исчезла.

Музыка – это стенография чувств.

– Если вам угодно, mademoiselle, – резко повернулся он к Лидии, – то, кроме полек и кадрилей, я играю еще все сонаты Бетховена, вальсы Шопена и рапсодии Листа.

– Воображаю! – деланно, точно актриса на сцене, уронила Лидия, задетая этим самоуверенным ответом. <…>

Реалист взял наугад одну из толстых, переплетенных в шагрень нотных тетрадей и раскрыл ее. Затем, обернувшись к дверям, в которых стояла Лидия, резко выделяясь своим белым атласным платьем на черном фоне неосвещенной гостиной, он спросил:

– Угодно вам „Rapsodie Hongroise“ № 2 Листа?

Лидия пренебрежительно выдвинула вперед нижнюю губу и ничего не ответила. Мальчик бережно положил руки на клавиши, закрыл на мгновение глаза, и из-под его пальцев полились торжественные, величавые аккорды начала рапсодии. Странно было видеть и слышать, как этот маленький человечек, голова которого едва виднелась из-за пюпитра, извлекал из инструмента такие мощные, смелые, полные звуки. И лицо его как будто бы сразу преобразилось, просветлело и стало почти прекрасным; бледные губы слегка полуоткрылись, а глаза еще больше увеличились и сделались глубокими, влажными и сияющими».

Чувство гуманности оскорбляется, когда люди не уважают в других человеческого достоинства, и еще более оскорбляется и страдает, когда человек сам в себе не уважает собственного достоинства.

Познание и вера

Многие противопоставляют разум и веру, это давний спор между материализмом и идеализмом. В XIX веке в Европе царило материалистическое восприятие мира, Восток продолжал духовные искания, но Россия всегда шла своим, особым путем. Нельзя отрицать духовное – это основа основ, и нелепо отрицать материальное, ведь, на самом деле, наука духовности не противоречит. Вера и София – два воплощения женского начала, умейте же сочетать познание и веру!

«Союз ваш крайностей есть смежность,

И тем надежней, чем другой:

Однообразность – принадлежность

Толпы бесцветной и немой.

Для вас, для избранных немногих,

Судьбы иное облекли:

В игре противоречий строгих

Стихию дружбы вы нашли.

Вы друг на друга не похожи,

И тем вы обе хороши,

И тем для глаз вы так пригожи,

Так любопытны для души.

Таятся ваших свойств залоги

И в самых ваших именах:

Что ждет вас вдоль земной дороги,

Найдем в заветных тем словах.

Вы, Вера, чем-то безотчетным,

Неизъяснимым быть должны —

Каким-то таинством бесплотным,

Явленьем чуждой стороны.

Нет таких положений и нет таких незначительных дел, в которых не могла бы проявиться мудрость.

Хотим ли выразить вас словом,

Иль оценить оценкой глаз —

Под светло-сумрачным покровом

Вы ускользаете от нас.

Психея, Пери иль Сильфида,

С младым раздумьем на челе,

Без цели, видимого вида,

Вы тайно вьетесь по земле.

Вы вне земного заточенья,

Неосязательны уму,

И лишь в минуты откровенья

Доступны сердцу одному.

София! Вас назвать и с вами

Недоуменью места нет:

На вас прекрасными чертами

Светлеет мудрости портрет!

Вы истина в изящном мире,

И чуждым только слепоты

Глазам, как дважды два четыре,

Вы аксиома красоты.

Лицо и ум у вас согласны,

Они равно озарены:

Вы убедительно прекрасны,

Вы положительно умны!

<…>

Так в дружбе Веры и Софии

Сомкнулось чудное звено;

В ней жизни нашей две стихии

Слились в прекрасное одно».

IV

Мудрость женская

Сколько ликов у тебя, о женщина!

Первое, что видит человек, приходя в этот мир, – лицо матери. Ее руки дарят тепло и защиту, ее голос поет колыбельные на ночь. В юности сердце молодого человека трепещет от восторга и упоения первым чувством – к прекрасной юной девушке, заворожившей его блеском глаз и хрустальным смехом. Взрослый мужчина ищет спутницу жизни и обретает счастье, встретив достойную пару. Но и юные девы, и зрелые женщины, и старенькие бабушки – все они обладают каким-то особым чувством, позволяющим угадать, где следует уступить, а где стать опорой, где защитить, а где проявить слабость. Хранительница, воительница, советчица, подруга и мать – все это ты, о мудрая женщина!

Подлинное бесстрашие

Ввек эмансипированных женщин трудно представить, что совсем недавно, если судить мерками истории, для того, чтобы открыто выступать в защиту своей семьи, оправдывать поступки любимого чувствами, спорить с власть имущими, требовалось подлинное бесстрашие. И русская женщина в полной мере обладала этим достойнейшим качеством.

«Марья Ивановна принята была моими родителями с тем искренним радушием, которое отличало людей старого века. Они видели благодать Божию в том, что имели случай приютить и обласкать бедную сироту. Вскоре они к ней искренно привязались, потому что нельзя было ее узнать и не полюбить. Моя любовь уже не казалась батюшке пустою блажью; а матушка только того и желала, чтоб ее Петруша женился на милой капитанской дочке.

Слух о моем аресте поразил все мое семейство. <…> Марья Ивановна сильно была встревожена, но молчала, ибо в высшей степени была одарена скромностию и осторожностию.

Прошло несколько недель… Вдруг батюшка получает из Петербурга письмо от нашего родственника князя Б **. Князь писал ему обо мне. <…> Сей неожиданный удар едва не убил отца моего. Он лишился обыкновенной своей твердости, и горесть его (обыкновенно немая) изливалась в горьких жалобах. „Как! – повторял он, выходя из себя. – Сын мой участвовал в замыслах Пугачева! Боже праведный, до чего я дожил! Государыня избавляет его от казни! От этого разве мне легче? Не казнь страшна: пращур мой умер на лобном месте, отстаивая то, что почитал святынею своей совести; отец мой пострадал вместе с Волынским и Хрущевым. Но дворянину изменить своей присяге, соединиться с разбойниками, с убийцами, с беглыми холопьями!.. Стыд и срам нашему роду!..“ Испуганная его отчаянием матушка не смела при нем плакать и старалась возвратить ему бодрость, говоря о неверности молвы, о шаткости людского мнения. Отец мой был неутешен.