Русь. Том II - Пантелеймон Романов

Лазарев, видя внимание Митеньки, естественно, больше всего обращался к нему.

Митеньке же эти постоянные обращения Лазарева были приятны, потому что они как будто делали его одним из главных членов совещания. Но в то же время он боялся, как бы Лазарев не попросил его высказаться, а он, сколько ни делал усилий, не мог ничего придумать.

— Таким образом, в нашем ведении окажутся все отрасли жизни, — говорил Лазарев, — это будет своего рода универсальное министерство. Война будет несомненно на территории Польши… Конечно, мы разобьём Германию, — поспешно прибавил он, когда секретарь сановника на последней фразе перевёл на него свои белёсые, ничего не выражающие глаза. — Для этого достаточным доказательством является наша крупная победа при Гумбинене. Но… надо допустить и такое положение, что польское население будет разорено, что оно будет выселяться из районов войны… Отсюда наша универсальная деятельность в смысле питания, лечения, размещения, перевозок, оказания юридической помощи и т. д. Недостатка в людях с инициативой у нас не будет, — сказал Лазарев, с улыбкой оглянув сидевших за столом, как бы этим зачисляя их в круг людей с инициативой. — У нас кроме того будут впоследствии два средства привлечения энергичных, преданных делу людей: деньги и отсрочки…

— Два м о щ н ы х средства, — вставил всё время молчавший и куривший трубку Валентин.

Он сказал это так значительно, что все даже оглянулись на него. А Лазарев, разгорячённый своей речью, посмотрел на него, ожидая, что он ещё скажет. Но Валентин продолжал курить и смотреть перед собой.

— Ну, хорошо, — два мощных орудия, — повторил Лазарев.

Валентин, не выпуская изо рта трубки, одобрительно кивнул головой.

Лазарев кончил и спросил, имеются ли у кого-нибудь вопросы.

Этого больше всего и боялся Митенька.

И странное дело: он, всё время напряжённо слушавший, не мог придумать ни одного вопроса, в то время как остальные, совсем, по его мнению, не слушавшие, стали наперебой предлагать вопросы докладчику.

А весёлый журналист, кончив рисовать и отодвинув от себя лист, сказал:

— По существу дело совершенно ясное — образование такой правительственной организации необходимо в параллель общественным, чтобы общественная активность не противопоставлялась в глазах общества правительственной пассивности.

И он тонко улыбнулся.

Когда все разошлись, Лазарев, сделавшись опять славным малым, открытым и простым, освобождённо вздохнул и сказал:

— Признаться сказать, меня беспокоил этот бесстрастный немец, но теперь ясно, что он пойдёт с нами. — Потом, улыбнувшись, прибавил: — Настало время неограниченных возможностей для способных людей, как сказал какой-то очень способный человек. Всего неделю тому назад я поступил сюда простым служащим, и меня определили в статистический отдел… я уже сейчас показал им «статистический отдел», а через три месяца они увидят, что может сделать в такое время способный человек. Когда история делает крутые повороты, тогда легко умным людям стать на первые места. Этот путь будет повернее того, каким с тобой шли мы вначале.

— А разве мы с т о б о й шли? — спросил спокойно Валентин.

Лазарев, насторожившись, посмотрел на Валентина.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я только спрашиваю, а не говорю, — ответил так же спокойно Валентин.

Митенька не знал, про какой путь говорил Лазарев, но ему было досадно на это каменное упорство Валентина и его неподатливость перед таким милым и простым человеком, как Лазарев. Ему даже хотелось сказать Лазареву что-нибудь приятное, чтобы сгладить ту шероховатость, какую вносил в их беседу Валентин.

Из всех манер Валентина обращаться с Лазаревым видно было, что он как будто насквозь видит все тайные движения его души и расценивает его очень невысоко, а главное, всей своей манерой обращения с ним, не стесняясь, показывает это.

Митенька втайне завидовал таким людям, которые, несмотря на самые душевные отношения собеседника, могли высказывать своё мнение, разрушавшее всю эту душевность. Ему же всегда было как-то неудобно в ответ на милое, предупредительное отношение начать с взъерошенной шерстью отстаивать свои мнения и взгляды. Поэтому Митенька часто соглашался с тем, что противоречило его собственным взглядам и намерениям. А после получалась ерунда.

— А какой бы ты мог быть большой силой… — значительно, медленно и как бы с сочувственным сожалением проговорил Лазарев, причём его глаза со странным выражением остановились на Валентине. — Я часто думаю о тебе с возмущением, потому что ты большая сила, но ты н и к о г д а н е с в е р ш и ш ь н и к а к о г о б о л ь ш о г о д е л а.

— Ну, зачем же свершать, — сказал Валентин.

— Не могу, ты меня раздражаешь, — проговорил Лазарев. — Ну, не будем говорить об этом, — прибавил он и, обратившись к Митеньке, сказал: — Да, ну что же, надо вас устроить. Какая ваша специальность? Образование?

Митенька покраснел. Собственно, его специальностью были: оппозиция в с е м у, размышления над уродством жизни и над тем, какие формы должна принять жизнь в будущем, чтобы личность человека была совершенно свободна. Но здесь это, очевидно, не могло пригодиться.

— Впрочем, не важно, — сказал сейчас же Лазарев. — Пойдёмте со мной.

Они вышли из кабинета, оставив там Валентина, и пошли по тому же загибавшемуся коридору, по которому Митенька шёл сюда. Остановившись перед дверью, на которой висела картинка с надписью «Управляющий канцелярией», Лазарев, как свой человек, без стука открыл дверь и пропустил Митеньку вперёд.

За столом сидел сумрачный и хмурый мужчина с остриженными и прямо лежащими волосами, стоявшими пучком только на макушке. На нём был френч с погонами, на которых была одна капитанская полоска.

При входе Лазарева он только на секунду поднял от своих бумаг голову и сейчас же опустил её, продолжая разбирать и перекладывать листы бумаги.

— Иван Кузьмич, — сказал Лазарев, подавая руку, которую управляющий так же хмуро и как бы неохотно пожал через стол. — Иван Кузьмич, нужно будет зачислить сотрудника в… — Лазарев взглянул на Митеньку, как бы соображая, куда его можно зачислить. — В статистический отдел, — решительно выговорил он. — Оклад на первое время двести десять рублей.

Управляющий, не отвечая и хмуро глядя в лежавший перед ним блокнот, записывал то, что говорил ему Лазарев.

Митенька с замирающим сердцем следил за карандашом управляющего. Он боялся, что вдруг управляющий перестанет писать и скажет: «Какие там двести десять рублей, когда у него никакой специальности и университета он не кончил». Но управляющий канцелярией молчал, а Митенька едва верил себе, что он так легко входит в жизнь и что ему даже положили приличное жалованье.

Он вышел с Лазаревым от управляющего с таким чувством, как будто выдержал трудный экзамен. Наконец-то он не отщепенец, стоящий вне всякой связи с жизнью, без всякого о б я з а т е л ь н о г о дела! У него теперь есть законное право на жизнь, признанное самим государством.

— Ну, вот ты и получил то, чего хотел, — сказал ему Валентин. — Теперь надевай форму.

XXIX

Нина Черкасская, о которой Митенька спрашивал Валентина, приехала в Петербург с супругом, профессором Андреем Аполлоновичем, в самый острый момент, когда германские армии бомбардировали тяжёлыми австрийскими гаубицами бельгийские крепости и начали угрожать вторжением во Францию.

Андрей Аполлонович не примыкал ни к какой партии, не желая по свойству своей натуры никого обижать. А вступив в какую-нибудь партию, он одним этим фактом выразил бы своё согласие только с этой партией и отрицал бы все другие.

Но всё-таки он был близок к думским либеральным кругам и в особенности к кружку кадетской интеллигенции, возглавляемому известным общественным деятелем, профессором Павлом Ильичом Бахметьевым. Он тяготел к этому кружку потому, что здесь были наиболее деликатные, уважающие чужое мнение люди, чуждые всякому насилию и грубости.

Это сближение произошло, впрочем, главным образом потому, что жена Павла Ильича Бахметьева была родственницей Нины, которая воспитывалась и жила в семье Лизы до выхода замуж за своего первого мужа.

Лиза Бахметьева, окончившая университет, была правой рукой своего мужа и к Нине относилась с некоторой долей иронии и превосходства, как относится всякая женщина, занимающаяся общественной работой, к женщинам, не занимающимся ею. Кроме того, она была очень невысокого мнения об умственных способностях Нины и на правах родственницы держала себя с ней как гувернантка с недалекой воспитанницей.

На другой же день по приезде Нина, позвонив Лизе, отправилась к ней на Большую Конюшенную.

Лиза встретила её в передней своей богатой квартиры, с коврами, чёрным деревом, бронзой на каминах и с картинами в тяжёлых рамах.