Чемодан миссис Синклер - Луиза Уолтерс

Мне страшно, Доротея, поскольку, когда жизнь вдруг дарит такую радость и покой, трудно сказать «прощай». Для нас не будет никаких «прощай». Я вернусь, и только смерть может помешать мне это сделать. У Вас есть время, чтобы писать письма? Как часто? При каждом удобном случае? И до тех пор, пока я снова не приеду?

Я не хочу писать слов прощания и не напишу. Все, что происходит сейчас, временно. Мы еще встретимся в Вашем саду и снова заведем разговор о Боге, в которого не верим. И будем пить Ваш чудесный чай.

А пока думайте обо мне почаще, и я буду думать о Вас.

12 августа 1940 г.

Дорогая Доротея!

Надеюсь, Вы получили мое предыдущее письмо. Наконец-то мы по-настоящему воюем! Мы сражаемся в небе! Нашей эскадрилье разрешили боевые вылеты, и мы летаем каждый день. Наконец-то я вижу радость на лицах моих ребят. Я остаюсь их командиром. Помните, я Вам писал, что нам грозились дать командира-англичанина? У других польских эскадрилий так и произошло, и ими командуют Смиты и Джонсы. У нашей командиром остается Ян Петриковски. Мне доверяют! На нашем счету появились сбитые немецкие самолеты. Я сам сбил один «юнкерс». Я гнался за ним в небе, испытывая радость и гордость. Наверное, Вы слышали в новостях, что английские военно-воздушные силы несут огромные потери. Каждый летчик встречает наступивший день, веря, что встретит завтрашний, но для многих он оказывается последним. Не представляю, чем все это закончится. Однако мы должны верить в лучшее. Летчики люфтваффе сильны и упрямы. Быть с ними на одном боевом уровне не так-то просто. Не хочется думать о том, чем все это обернется для меня и моих ребят. Я просто не решаюсь об этом думать. Нам остается одно: сражаться и надеяться, что мы и делаем. И все это намного лучше дурацких упражнений. Правда, мне приходится писать слишком много писем отцам и матерям погибших.

Немного расскажу Вам о том, как проходит мой день и что от нас требует распорядок. Подъем ранний: в четыре утра. Самое позднее – в половине пятого. Потом завтрак. Яичница с качественным беконом. Иногда – копченая селедка. Обязательно тосты с маслом и море разливанное чая, который не настолько вкусен, как Ваш. Потом мы отправляемся в пункт ожидания и ждем. Ждем телефонного звонка. Приказ на вылет может поступить в любой момент. Если погода плохая, ожидание растягивается на долгие часы. Я играю с ребятами в покер и часто выигрываю. Но играем без карт, с помощью спичек. Играем и в шахматы. Можно поваляться на траве или посидеть в шезлонге с книгой или газетой. Мы научились ценить облачные, дождливые дни. В это время можно отдохнуть и выспаться. Бывает, день проходит вообще без вылетов. Но такое случается редко. Погода по большей части стоит хорошая. Вылеты начинаются с раннего утра. Вылетов в день может быть два, три, четыре и вообще сколько понадобится. Мои ребята утомлены, засыпают при первой же возможности. Получив увольнительные, спят день напролет. Но в увольнение нас отпускают очень редко. Сон превратился в роскошь. Кто-то из ребят плачет по ночам. Я слышу их рыдания, пытаюсь успокоить, но страх и отчаяние слишком велики. Тем страшны ночи. Поскорее дождаться утра. Утром к ним возвращается мужество. Они завтракают, ждут приказа, вылетают и сражаются. Услышав телефонный звонок, мы все внутренне вздрагиваем. Перед первым сигналом в телефонном аппарате раздается негромкий щелчок. Этот звук даже противнее самого звонка. Все нервничают. Ожидание превращается в пытку. Можете себе представить.

И тем не менее мы неплохо воюем. Вчера моя эскадрилья сбила два «юнкерса». Удачный день. Как я уже писал выше, один сбил я. Однако мысль о том, что я погубил чужие жизни, печалит меня. Почему, и сам не знаю. «Юнкерс» рухнул прямо в море. От немецкого экипажа ничего не осталось. Казалось бы, я должен их ненавидеть. Но есть ли во мне эта ненависть? Являюсь ли я убийцей? Не знаю. Могу лишь сказать, что я боец.

Как протекает Ваша жизнь? Спокойны ли небеса над Вами? Начался ли уже сбор урожая? Надеюсь, Эгги и Нина все так же работают и развлекаются, как могут. Они по-прежнему крутят пластинки на патефоне?

Простите, Доротея, но я вынужден заканчивать это письмо. Нужно за короткое время успеть слишком многое. Написать донесения. К тому же я веду летопись эскадрильи и стараюсь все туда записывать по горячим следам, пока события еще свежи в памяти. Время сейчас – половина второго ночи. Я усталый, но живой. Не бойтесь.

До следующего письма.

19 августа 1940 г.

Дорогой Ян!

Наверное, Вы не поверите, но я ничего не придумываю. Это письмо – первое, которое я написала, не считая трех или четырех, написанных матери после моего замужества. Они не в счет. Простите, что не ответила Вам раньше. У меня нет никаких причин затягивать с ответом, кроме собственной глупости и замкнутости. Слова, перенесенные на бумагу, уже никак не изменишь, и это меня почему-то пугало. Но Вам я пишу по-дружески и с доверием.

Спасибо Вам за все Ваши добрые слова. Ваши письма приходили очень быстро, и каждое доставляло мне радость. Те несколько недель были особым временем, которое я всегда буду помнить. Ян, Вы хороший человек. Даже слишком хороший для такой женщины, как я. Пожалуйста, не терзайтесь мыслями обо мне, находясь в гуще событий. У вас и так забот с избытком. Я совсем не сто́ю глубины высказанных Вами чувств. Они мне понятны, и я хотела бы ответить на них своими. Но ситуация безнадежна.

Уверена, с Вами и дальше все будет благополучно. Если только позволят обстоятельства и Вы получите увольнительную, всегда рада Вас видеть. Мы с девочками все рады Вас видеть.

25 августа 1940 г.

Моя дорогая Доротея!

С радостью получил и прочел Ваше письмо, все 180 слов. Вы ошибаетесь. Вы достойная женщина, а надежда есть всегда. Надежда – единственное, что у нас остается. У каждого из нас. Боюсь, новыми целями немецких бомбардировок станут Ваши города. В этом я уверен. Помнится, Вы говорили, что Ваши девочки из Лондона. У них там остались близкие? Минувшей ночью люфтваффе бомбили Лондон. Надеюсь, этого не повторится. Наши потери продолжаются, и все же нас пока достаточно, чтобы сражаться с немцами. Ваш Уинстон Черчилль с большой похвалой отзывался о военных летчиках, в том числе и о польских. Может, вы слышали его речь по радио? Мы становимся героями, а вовсе не убийцами! Несмотря на смерть вокруг, настроение у нас боевое. Чудо, что нам удается сдерживать немцев. Но, конечно же, все имеет свою цену.

Как Вы? Продолжаете стирать и шить? Вы образец усердия и трудолюбия. Думаю, Вы сознательно нагружаете себя работой. Если Ваши мысли не будут постоянно заняты текущими делами, Вы начнете думать о другом и волноваться. Верна ли моя догадка?

После письма Вам мне предстоит написать другое. В Polska, матери, чей сын погиб вчера. Его сбитый самолет упал в море. Не знаю, дойдет ли вообще мое письмо к ней, но я обязан его послать. Пусть рассказ о мужестве сына послужит хотя бы слабым утешением для его матери.

16 сентября 1940 г.

Моя дорогая Доротея!

Вот и осень наступила, а с нею – перемены в тактике войны. Я так и думал. Помните, я вам писал, что это может произойти?

Все ли тихо и благополучно в Ваших краях? Я очень сильно сомневаюсь, что люфтваффе захочется бомбить миссис Доротею Синклер и ее уютный домик среди полей Линкольншира. Но Вы находитесь рядом с аэродромом, а потому должны сохранять бдительность. Немцы, не раздумывая, могут атаковать кого угодно, в том числе женщин и детей. Им это безразлично. К сожалению, мои предположения оправдываются. Эти немцы, эти нацисты – трусы. Но они опасны в своей трусости. Нам сообщили, что вчерашний день был успешным для королевских ВВС. Мы продолжаем сражаться и сбивать вражеские самолеты. Для люфтваффе настают тяжелые времена.

В ближайшие недели надеюсь получить увольнительную. Возможно, где-то в октябре. Если получу, могу ли я приехать к Вам? Мне так хочется посидеть с Вами в Вашем уютном доме. Эти мечты согревают меня.

До встречи.

20 сентября 1940 г.

Дорогой Ян!

Бедняжка Эгги получила известие о гибели своего жениха. Его звали Роджер. Он был военным летчиком в эскадрилье «спитфайров». Я и не знала, что она помолвлена. С ним она познакомилась незадолго до отъезда из Лондона. Говорит, что очень его любила. Она в отчаянии. Мы с Ниной пытаемся хоть как-то отвлечь ее от тяжелых мыслей, но она решила вернуться в Лондон. При одной мысли об этом я вздрагиваю. Вы же знаете, каково сейчас в Лондоне. Здесь ей намного спокойнее, и здесь она в относительной безопасности. Кстати, она продолжает регулярно ходить на танцы и в паб.

Гибель жениха Эгги заставила меня задуматься о моем муже Альберте. Не ждет ли подобная участь и его? Правда, он находится в армии. Поскольку мы с ним не разведены, наверное, мне пришлют телеграмму. Я думаю о Вас каждый день. Должна признаться, что начала молиться за Вас. По-своему. Может, это глупо?