Лабух - Владимир Некляев

— Что? — первой влетела Ли — Ли и сразу увидела, что?.. — и от того, что увидела, остолбенела. — Что это?..

«Что? Что? Что?!.» — застучало мне в виски, а Зоя мелко–меленько, как недавно мелко–меленько я вспотел, начала вздрагивать плечами, грудью и животом, всем телом поколачиваться, придушиваясь мелким, с истеринками, смехом:

— С мо–и–им сча–а–стье-е-ем…

Через полчаса я уже был в больнице — Ли — Ли скорую помощь вызвала. Она так кричала в телефон, вызывая, что там решили, будто я помираю — и приперлись с носилками…

Пионерский лагерь.

VII

Больница — то место, где, если не помрешь, так можно полежать да подумать, и много чего про свою жизнь передумаешь.

Поначалу на больничную койку меня и класть не хотели, отправляли из приемного покоя в вендиспансер, представляете: ночью к сифилитикам… Ли — Ли такой кипеж подняла! Вызвали дежурного врача, тот явился, всей своей жизнью дежурной раздраженный: «В вендиспансер без разговоров!..» — но взглянул на Ли — Ли — и меня положили. Укололи чем–то на ночь, накормили пилюлями — и я уснул.

Приснилось, будто у нас с Ли — Ли дети, две девочки лет четырех. Только не совсем две, а как бы одна, сиамские близнецы, сросшиеся боками. Я не знал, как и когда они родились, но вот они уже есть — светлые головки с кукольными кудряшками. И я безумно их, бедных, люблю, невыносимо люблю… И Ли — Ли их любит, она продает все отцовские книги по философии, редкие, из которых все досконально можно узнать про Дао, поэтому книги эти необычайно ценные и такие дорогие, что денег хватает на операцию — разделить близняшек. Мы едем куда–то заграницу, в больницу, где их смотрит дежурный доктор из приемного покоя и говорит, что сделает операцию, если мы согласны на то, чтобы из двух девочек осталась одна, на обеих не хватает материала, ручек и ножек — у них всего две ручки и две ножки на двоих… И доктор предлагает: «Выбирайте, какую…» Я с ужасом понимаю, что он предлагает, а Ли — Ли, похоже, не понимает, и плача, показывает на одну: «Эту…» — и доктор помечает другою крестиком на лбу, чтобы не перепутать… Я хватаю девочек, бросаюсь с ними убегать, мне нужны хоть и сросшиеся, но обе, как это оставить одну?! — но Ли — Ли догоняет, рыдая, вырывает их у меня и кричит: «Две — значит ни одной, выбирай!» — а я и разобрать не могу, которая из них, так они похожи и обе мои, только крестик стереть… Стираю крестик на лбу у одной, тогда у другой такой же выступает, стираю у другой — опять появляется у первой, Ли — Ли догоняет, криком заходится: «Выбирай!» — и я бегу и бегу из той больницы с близняшками на руках, скользя на разбросанных кругом скальпелях и ножах, оступаясь и боясь, что упаду — на нож, на скальпель, разрезая малышек… Так все бежал и боялся, пока не проснулся…

Палата урологии, куда меня положили, где увидел я сон и проснулся, была на четыре койки. На одной, рядом с окном, лежал дядька, трубками подключенный к громоздкому, нескладному какому–то аппарату, еще две койки пустовали, а в дверях палаты стояла медсестра с парнишкой лет семнадцати и показывала ему на свободные койки:

— Выбирай.

Она не могла вызвать у меня такой сон.

Фигурка медсестры, маленькая, но во всем изящная, ювелирно выточенная, была так обтянута коротеньким и продуманно узеньким халатиком, что парень только пунцовел, делая вид, будто вовсе и не косится на нее — и ему все равно, на какую койку… О, Татьяна Савельевна…

Медсестра подошла ко мне, ладненькая, притягательная сексуалочка — здесь было от чего заалеть…

— Как вас зовут?

— Зиночка.

Ну, конечно же, не Зина… Ни одну мою женщину не звали Зиной. Из тех, чьи имена я знал…

— А вам на анализы, — игриво сказала соблазнительная Зиночка, и я вспомнил Ростика: «А мне завтра анализы сдавать».

Что с меня взять теперь, кроме анализов…

В эту же больницу положили мы вчера Ростика… Вот тебе и неисповедимые пути Господни…

Что сейчас с Ростиком?..

Я попросил Зиночку заглянуть в нейрохирургию, узнать… Зиночка губки надула: «Угу, разбежалась… Только спросили, как зовут, и тут же беги…»

У меня взяли все, что можно было взять, и постановили: через занесенную в рану от вилки необычную какую–то инфекцию (с чьих зубов?.. Шигуцкого?..) воспалились лимфатические узлы, начался интенсивный отек. Я заставил себя порадоваться, что все же не заимел от «профессорши» худшего, на что палатный доктор сказал: «Глупая у вас радость, Роман Константинович. Худшее ваше в сравнении с этим просто насморк. — И он не сдержался, чтобы не подколоть: — А что это вас — на вилку–то?..»

Я сказал, что от излишней культуры и деликатности. Доктор этот при первом обходе попробовал выставить меня из урологии. «Идите, куда хотите, вы не мой больной!..» Я сходил туда, куда захотел, к главному врачу, у которого мы были вчера вместе с Шигуцким — и теперь мог лежать хоть во всей больнице сразу. «Дней пять мы вас полечим, — заботился палатный доктор. — Все же лучше под нашим присмотром…»

Зиночка сбегала–таки в нейрохирургию и вернулась с тем, что я знал уже от главврача: Ростик пока без памяти.

Ли — Ли залетела с самого утра — порывистая, взбаламученная… Увидела, что я живой — и ходу: «У нас там такое творится!..» Не сказала, где и что, а мне не до того было, чтобы расспрашивать. Я заметил только, что Ли — Ли вела себя так, словно мне приснилось все вчерашнее вместе со сном про близняшек. То есть, будто и не Зои, и не шампанского на красной скатерти, и ничего не было…

Когда она вернулась под вечер, я рассказал ей этот навязчивый сон, от которого не мог избавиться — он словно сросся со мной. Я не верил в пророческие сны — да и что тут могло быть пророческого? — но сон меня дергал. Как оказалось, не зря. Покусывая губы, Ли — Ли сказала: «Похоже на то, что я беременна. — Подождала моей — никакой — реакции и добавила: — Необязательно от тебя. — И совсем уж безо всякой связи закончила: — Игоря Львовича убили».

Я молчал, так как не мог выбрать, на что, из сказанного ею, отвечать, а Ли — Ли, подумав о чем–то своем, засобиралась: «Это все». С этим она и пошла, оставив мне апельсин. От отца — лимон, от дочки — апельсин.

Только тогда, когда Ли — Ли ушла, я вдруг не понял: как это взяла да ушла?.. Через каждые полчаса звонил домой — трубку телефонную никто не поднимал. Максиму Аркадьевичу звонить я не стал.

У телефона меня нашла Зиночка и повела на укол. «Зиночка, — спросил я, укладываясь, — мы будем сегодня целоваться?..» «Угу!.. — нарочно больно, потому что видела меня с Ли — Ли, уколола Зиночка. — Мягким местом об мягкое место — и кто дальше отскочит». Грубоватость шла ей, как стрекозе прицеп. Парнишка, Алик, которого положили в больницу с обострением хронического нефрита, опять запылал. Он все время то белел, то алел, в зависимости от того, на каком расстоянии от него находилась Зиночка.

Про Алика я думал: что же с ним будет, когда расстояния между ним и Зиночкой вдруг не станет. Совсем не станет, больше чем не станет…

Куда как серьезнее думал я про Адама Захаровича — мужика на койке рядом с окном. Тот, несуразный, как мне показалось, аппарат, подключенным к которому лежал Адам Захарович, был искусственной почкой. Адам Захарович жил на ней и ждал донора.

Я попробовал представить себя на месте Адама Захаровича… Живет где–то какой–то человек, и я не знаю, кто он, и он про меня знать не знает, а я про него думаю и думаю, жду и жду, когда его трамвай по шее переедет, и между его и моими почками не станет расстояния…

Адам Захарович моими мыслями не думал.

— Его и без меня трамвай переедет, — напрямик сказал он, когда я приблизительными словами в косвенных падежах на что–то такое намекнул. — Вы лягте на мое место, а я на вашем про вас подумаю.

Лечь на его место я и в мыслях не мог.

Теоретически, если Ростик помрет, Адаму Захаровичу могут достаться его почки. То, что я могу помереть, и Адаму Захаровичу достанутся мои почки, даже теоретически исключалось. Я вообще не собирался умирать. Практически никогда.

Игоря Львовича убили… Только вряд ли почки Игоря Львовича, перегнавшие столько водки, могут стать донорскими, с ними его и зароют…

Дальше этого в убийстве Игоря Львовича я не двигался — тут была какая–то опасность.

Опасность была во многом… Если не во всем.

Сон кошмарный приснился. Неизвестно, что он значит…

Ростик без памяти. Неизвестно, выживет ли.

Ли — Ли беременная. Неизвестно, от меня ли.

Неизвестно еще, беременная ли…

Игоря Львовича убили. Неизвестно кто…

Кто и за что мог убить Игоря Львовича?.. Сына бывшей актрисы, пьяницу?.. И почему я чувствую в этом опасность?..

— Здесь не почки, здесь души у людей вырезают, — поясняет мне Адам Захарович, в каком ужасном времени и рядом с каким зверьем мы живем. — Думаете, мне здоровые, молодые почки достанутся? Хрена! Везде блат да взятки! Молодые и здоровые налево пойдут, а мне пришпандорят старикашкины, лишь бы с рук сбыть!..