Вадим Козин: незабытое танго - Коллектив авторов

просто хочу, желаю и настаиваю, чтобы люди правильно понимали то, что я пою, то, что я делаю… Вот вам и триединство – текст, музыка и исполнение…

Вы поставьте вашего Леонтьева или ту же Пугачеву на сцену Колонного зала. Да без микрофона! И пусть они под рояль хоть одну песню исполнят! Пусть попробуют!!! Ни черта у них не выйдет! А мы пели! И в Колонном зале, и в Зеленом театре, и в Кремле. И без всяких микрофонов! Потому что голоса были. А если голоса не хватало, как, скажем, у Утесова, Бернеса или у того же Вертинского, так артистизмом брали.

Вот Вертинский. Это великий эстрадный артист. Такого больше не было, нет и не будет!!! Ходят легенды, что мы враждовали, соперничали. Ничего подобного, мы дружили, были на «ты». Он мне не раз говорил: «Да, Вадик, у тебя голос, и я никогда так не спою, как ты. Но ведь и ты никогда не споешь так, как я!» И он был тысячу раз прав! Одни его руки чего стоили, поющие руки. А как он умел с текстом работать! Ведь и Кузмина, и Ахматову переделывал, из женского мужской стих делал. И ничего, авторы не обижались. Даже Ахматова не обижалась, а была она, как сейчас говорят, крутая женщина. (Отмечу в скобках эту милую оговорку: «Как сейчас говорят». Вадим Алексеевич прекрасно знает, как сейчас говорят, но очень любит подчеркнуть, что он – человек из прошлого, этакий «мастодонт». – Э. П.)

Или вот пример – Русланова и Шульженко. Конечно, у Руслановой голос сильнее, мощнее, настоящий большой голос. Но споет она песен десять – и все, публика устала. А Клавдия Ивановна по десять-пятнадцать раз бисировала! Вот что значит истинный артистизм!

Я часто Колонный зал вспоминаю, а как же не вспоминать?! Самым престижным считалось там выступать. Мне один певец, не буду называть его фамилию, жаловался: «До седых волос дожил, сорок лет на сцене, а в Колонный зал так ни разу и не пригласили. Ей-богу, Вадим, плакать хочется!» Вот что такое был Колонный зал! Ну и конечно, правительственные концерты – это была высокая честь, туда буквально единицы допускались. Как-нибудь подробнее расскажу. А сейчас своих аккомпаниаторов хочу вспомнить, они мой успех по праву разделяли. Вот Юзик Скоморовский, это еще в Ленинграде. Помните знаменитый джаз Якова Скоморовского? Так вот, Юзик – его младший брат. А когда я приехал в Москву, мне аккомпанировал Аркадий Покрасс. Покрассов был целый клан. Самуил Покрасс эмигрировал, человек он был состоятельный, купил себе баронское звание и стал фон Покрасс! Вот смеху-то было – еврей стал немецким бароном! Ротшильд, да и только! Были еще Дмитрий и Даниил, Аркадий, разумеется, и Изабелла Покрасс. Все они были изумительно музыкальны, сочиняли музыку, блестяще аккомпанировали.

А с Аркадием вот что произошло. Тогда законы были суровые – опоздал на работу – тут же увольняют, а могли и под суд отдать. И вот Аркаша опоздал. Публика ждет, я давно готов, конферансье был, как сейчас помню, Гаркави. Он велел рабочим бить об пол молотками, чтобы публика думала, что что-то чинят на сцене за закрытым занавесом. Минут десять ждем, тянем время. Вдруг появляется белое такси, лихо разворачивается перед Зеленым театром, и из машины выскакивает как ни в чем не бывало Аркаша со своей девушкой. Администратор ему и говорит: «Марш на сцену, а с завтрашнего дня ты у нас не работаешь!»

Так и уволили Аркадия, а мне нужно на гастроли ехать в Горький. Мне дали Мишу Воловаца из утесовского джаза, причем дали буквально на несколько дней, чтобы не сорвать гастроли. И вот выступаю я в Горьком, а сам все время думаю: «Где же аккомпаниатора раздобыть?» И вот как случается: на ловца и зверь бежит. Утром приходит ко мне в гостиницу молодой человек, рыжеватый, худенький, веснушчатый, остроносенький такой и застенчиво говорит: «Вадим Алексеевич, вы не прослушаете мои вещи? Я вообще-то пианист, но и сочиняю иногда. Сейчас играю в ресторане в джазе». Со мной ездил администратором старичок такой, Михаил Васильевич Басманов, он, кстати, был в свое время администратором у моей тети Насти Вяльцевой. Он и говорит: «Поиграйте, молодой человек, благо вот рояль в номере есть!» Тот заиграл в таком полуджазовом стиле. Я стал подхватывать – я тогда как раз решил джазовые вещи в свой репертуар добавить. Михаил Васильевич шепчет мне на ухо: «Нравится парнишка?» – «Нравится», – отвечаю. Михаил Васильевич спрашивает у пианиста: «А как ваши имя и отчество?» Тот: «Зовите меня просто Додик, меня все так зовут! А вообще-то я Давид Владимирович Ашкенази…» Так я стал работать с выдающимся пианистом современности. Не хвастаясь, скажу: в люди его вывел. Здесь уже, в Магадане, я познакомился с Борисом Евгеньевичем Тернером. Он начал мне аккомпанировать. Как он мечтал записаться со мной на пластинку! Вот в Америке вышла пластинка, мне прислали, и я глазам не поверил: аккомпаниатор – Б. Тернер! Где они нас записали? А Борис Евгеньевич не дожил, так и не услышал себя на пластинке. Эти пиратские записи мне много крови попортили! И как только они ухитрялись?! И кто они вообще, эти пираты? Вот выходят и выходят пластинки в Америке, а откуда они берут записи? Я ведь ни копейки не получаю за это. Уж не говоря о том, что не даю своего согласия. Самое настоящее пиратство!

Борис Евгеньевич умер в Москве, но завещал похоронить себя в Магадане. Жена исполнила его последнюю волю… Мир праху его, аккомпаниатор он был прекрасный и настоящий друг…

Здесь же, в лагере, я познакомился с Энтиным. Его сын теперь знаменитый поэт-песенник, а тогда мальчиком по нарам бегал. Хотя у нас не совсем нары были в камерах, как-нибудь расскажу… А вообще-то кто только не аккомпанировал мне! Пел я и под джаз, и под ансамбль, и под гитару, и под аккордеон, и под скрипку. Нравилось под рояль и скрипку, был тут в Магадане такой скрипач Дзыгар… Был, слово-то какое… Многие, с кем довелось дружить, работать, уже, к сожалению, «сбыли»… Я и Эдди Рознера помню, он здесь тоже сидел.

Откровенно говоря, у меня более двухсот своих песен. Мне бы их на всю жизнь хватило. Да их и гораздо больше могло быть, если бы не приходилось всякой ерундой заниматься. А ерундой приходилось заниматься, приходилось! Вы понимаете? Хоть я и не угодничал, как другие, но все равно старался на рожон не лезть. Вот так и работал, ну да ладно,