Кризис психоанализа - Эрих Фромм

Таким образом, и те и другие могли найти причины для защиты этой теории. Консервативные авторы (Бёймлер) смотрели в прошлое и там черпали свои социальные идеи. Энгельс указывал, критикуя, на заявления Бахофена в пользу религии, о чем сам Бахофен говорит: «Существует только один мощный уровень всех цивилизаций – это религия. Каждый взлет и каждое падение человеческого существования вытекает из движения, возникающего в этой духовной сфере»[72].

Такое отношение к религии характерно не только для Бахофена. Однако для его теории оно имеет исключительную значимость, поскольку религиозное чувство сильно в обществе, где главенствовали женщины. «Если именно матриархат должен нести на себе этот иератический отпечаток, то именно из-за его существенно женской природы, из-за его глубокого ощущения божественного присутствия, которое, смешиваясь с чувством любви, обеспечивает женщине, в особенности матери, религиозную преданность, наиболее активную в самые варварские времена»[73].

Бахофен рассматривает религиозное мировоззрение как специфическую черту матриархата. Причем это не простая форма культового почитания и сознания, а специфическая организация человеческой психики. Это замечательная идея Бахофена, хотя он переворачивает отношения: не психика порождает религиозное чувство, а религия формирует психическую структуру.

Романтический аспект теории Бахофена выступает еще более очевидно в его отношении к прошлому: он заворожен самым удаленным прошлым человечества, идеализирует его. Он находит в уважении к предкам одну из самых главных – и самых прекрасных – черт матриархата. В своем суждении о прошлом Лукиан замечает: «Весь стиль жизни нации можно увидеть в ее отношении к миру мертвых. Почитание мертвых неотделимо от уважения к своим предкам, а последнее неотделимо от любви к традиции и к мировоззрению, ориентированному на прошлое»[74].

Погружение в матерински-теллурические мистические культы, «эмфатический акцент на темной, мертвой стороне жизни природы» необходимы для понимания матриархального мировоззрения. Этот романтический обращенный в прошлое взгляд Бёймлер противопоставляет революционному: «Если человек хочет понять мифы, он должен обладать глубоким чувством мощи прошлого. Подобным же образом, если человек хочет понять революцию и революционеров, он должен иметь глубокое понимание будущего и его потенциала.

Опираясь на глубокое ощущение будущего, можно построить другую концепцию истории – такую, в которую вовлечены активные мужские силы, сознательная деятельность и революционные идеалы. В этом последнем варианте человек свободно и твердо оценивает настоящее и творит будущее из ничего. В предыдущей концепции человек включен в целый «цикл рождений», в обязанность передачи крови по наследству, наследования уважаемых в определенное время обычаев; он оказывается членом некоего «целого», теряющегося в глубоких тайниках прошлого… Мертвые будут здесь, если живые так решат. Они не умирают и не уходят навсегда с земли. Предки чьих-то потомков продолжают существовать. Они действуют и дают советы в сообществе своих предков»[75].

Физическая связь матриархального общества с природой, его ориентированность на материально-телесное расценивается в концепции Бахофена как противоположные интеллектуальным и духовным реалиям. «Матриархат связан с материей и с таким религиозным этапом развития, когда признается только телесная жизнь…

Триумф отцовства приносит с собой освобождение духа от проявлений природы, сублимацию человеческого существования над законами материальной жизни. Если принцип материнства – общий для всех сфер принцип теллурической жизни, мужчина благодаря своему преимущественному положению, соответствующему его потенциалу производителя, выходит из этого отношения и начинает осознавать свое более высокое предназначение. Духовная жизнь возвышается над телесным существованием, и связь с низшими сферами существования ограничивается физическими аспектами. Материнство принадлежит физической стороне человека, единственной его стороне, общей с животным; отцовско-духовный принцип присущ исключительно одному человеку. Здесь он прорывается сквозь узы теллуризма и поднимает свой взор к более высоким слоям космоса»[76].

Следовательно, связь матриархата с природой характеризуют две черты: пассивное подчинение природе; признание природных и биологических ценностей как противоположных интеллектуальным ценностям. Подобно матери, природа – центр культуры матриархата; человек навсегда остается беспомощным ребенком перед лицом природы.

«В первой – то есть в культуре матриархата – мы имеем дело с рождением материи, а во второй – то есть в культуре патриархата – мы имеем дело с интеллектуальным и духовным развитием. В первом случае мы имеем подсознательную покорность законам природы; во втором – индивидуализм. В первом случае перед нами преданность природе, во втором – возвышение над природой, прорыв давних барьеров и невыносимые страдания Прометеевой жизни взамен смиренности мирного удовольствия и вечного инфантилизма в стареющем теле. Щедрость матери – это возвышенная надежда на осуществление Деметровой тайны, раскрывающейся в судьбе хлебного зерна. Эллин, напротив, хочет сам все побеждать, даже самые недоступные высоты. В борьбе он постигает свою отцовскую природу и поднимается над материальностью, к которой прежде полностью принадлежал, а также стремится к обожествлению себя. Он больше не ищет зерна бессмертия в беременности женщины; теперь он видит бессмертие в принципе мужского творчества, придавая ему божественность, ранее признаваемую только за материнством»[77].

Система ценностей культуры матриархата соответствует этому пассивному подчинению матери, природе и земле и признанию их центральной роли. Только природное и биологическое имеет цену; духовное, культурное и рациональное ничего не стоят. Бахофен развивал эту мысль совершенно ясно и полно в своей концепции справедливости. В противоположность буржуазному естественному праву, где патриархальное общество превращено в абсолют, матриархальное естественное право характеризуется господством инстинктивных, природных, основанных на наследовании по крови, ценностях. В матриархальном праве нет логического, разумного равновесия между виной и искуплением вины: в нем доминирует «естественный» принцип возмездия, расплаты той же монетой.

Такое чрезвычайное уважение кровных уз в матриархальном «естественном праве» наиболее впечатляюще показано Бахофеном в его интерпретации «Орестеи» Эсхила. Ради своего любовника Эгиста Клитемнестра убила мужа Агамемнона, вернувшегося с Троянской войны. Орест, сын Агамемнона и Клитемнестры, мстит за убийство отца и убивает свою мать. Эринии (или фурии), древние богини-хранительницы материнства, оскорбленные, преследуют Орестея за его поступок. На его защиту выступают новые боги победившего патриархата – Аполлон и Афина, вышедшая из головы Зевса, а не из материнского чрева. В чем суть конфликта? По материнскому праву, существует только одно тяжкое преступление – посягательство на кровную связь. Эринии не преследуют неверную жену, потому что «с мужем, ею убитым, она в кровном родстве не была». Неверность, «какой бы отвратительной она ни была», не возмущает эриний. Но когда человек нарушает кровное родство, не существует разумного, взвешенного отношения к мотивам, побудившим к свершению этого акта, справедлив он или нет. Преступника ждет только беспощадно жестокий приговор естественного закона возмездия (lex talionis).

Гинекократия – «царство любви и кровных уз, существующее как противоположность мужскому Аполлонову царству сознательного взвешенного действия»[78]; категории этого царства – традиции, соблюдаемые поколениями, живая взаимосвязность через кровь и произведение потомства»[79]. Бахофен в своем труде пользуется этими категориями в конкретном смысле. Он изъял их из сферы философской спекуляции и перенес в сферу научного исследования эмпирических, этнологических документальных свидетельств. На место неясных концепций природы и «естественного» образа жизни помещен конкретный образ матери и эмпирически показанная матрицентрическая правовая система.

Бахофен не просто разделял романтический взгляд, ориентированный в прошлое и сосредоточенный на природе. Он усвоил одну из самых плодотворных идей Романтизма, сделал ее центральной в своем труде и развил ее гораздо больше, чем то, что она означала в философии Романтизма. Этой идеей была необходимость различения маскулинности и фемининности, так как оказалось, что эти качества радикально отличаются одно от другого как по физической природе, так и в духовной и интеллектуальной сферах. Выражая эту концепцию, романтики (и ряд представителей немецкого идеализма) выражали глубокую оппозицию известным идеям, распространившимся в XVII и XVIII веках, особенно во Франции.