Степан Разин - Степан Злобин

– Побил бы им рожи да гнал! – воскликнул Наумов.

– И гнал бы, Степан, коли жил бы тогда на Дону. А Яицкий город тебе – не казацкие земли. Пришлось давать. Да то не беда: пропадай добришко, самим бы жить!.. – Сукнин вздохнул. – Головиха увидела шелков плат в церкви у протопопицы да ровный у Насти. Зовет меня голова: «Жена моя хочет вот экий же плат». Говорю: «И рад бы душой, ан сам не умею делать. Один – протопопице да один – казачке своей, а более нету». Голова говорит: «Баба моя с потрохами меня сожрет». Я ему: ты, мол, ей телогрею парчовую на собольем меху поднеси. Была телогрея персидская. Отдал, черт с ней! Так, вместо спасиба, змеиха прислала Настюше сказать, чтобы шелковый плат не смела носить. Настя – помнишь небось ее – женушка с жаром: как в церковь идти – ничего иного не хочет, как на плечи шелковый плат... Приходит домой, смеется: головиха, мол, все позабыла на свете, из церкви ушла, от обедни... Ну, смех!.. Я: мол, Настя, пошто ее дражнишь... Надень, когда дома аль в гости, на что тебе в церковь... – Сукнин с горькой усмешкой махнул рукой. – Женское сердце!.. На рождество у заутрени головиха вдруг к Насте сама: пожалеешь, мол, баба, что плат не хотела отдать. Сама станешь молить – не приму! У Настюши аж сердце зашлось от ее посула. А я-то махнул рукой: все пройдет. На святках гости сидели в моем дому. Что пьянства, что шуму!.. Вышел в сумерки я поглядеть коней. Слышу; многие люди в ворота. Кричат: «Воровской атаман Федька тут ли? Государь указал его в Астрахань везть». Ладно. В конюшне висел у меня чекменек верблюжий. Я чекмень – на плечи, в седло, да и был таков. На пальцах три перстня носил: воротным стрельцам подарил их – да в степь! «Вот те, думаю, шелковый плат!» Неделю кружил – безлюдно... Увидал огонек. Я уж рад: пес, мол, с ним, хошь язычники будут – все люди! Мороз. Отогреться, поесть!.. И попал: угодил к ногайцам. Согрели, собаки, перво плетьми, потом к огню все же кинули, кобылятины дали горячей, какой-то шкурой собачьей прикрыли. Согрелся. Заснул. Проснулся. Под шкурой тепло. Потянулся – глядь, связан! Ну, сам виноват – к волку в зубы залез. Наутро на шею рогатку надели. Вертеть жернова... По-татарски я ловок трепать языком. Стали спрашивать. Я говорю: мол, покрал коня да убег. Как один засмеется. «Ты, говорит, сам большой атаман, на что тебе красти коней!» Признал, окаянный. «Твоя голова, говорит, золотая. Большой выкуп возьмем». А кто же, спрошаю, заплатит? «Ваш бачка заплатит. Стенька-казак брата в беде не покинет...»

– Разумеют ведь бриты башки! – перебил Наумов.

– Я баю: наш атаман ушел на Дон. А он мне: Дон, мол, не дальний свет! Ты пиши письмо, моли – выкупа слал бы, а мы с тем письмом доскачем. А я-то писать не хочу. Мыслю – сам безо всякого выкупа вырвусь. Они мне колодку на ноги. «Не напишешь, и хуже будет». Я – отказ. А они веревку под шею пустили, скрозь рогатку продели да через ножную колоду. Ноги свели с головой, а руки назад... Робята татарские бегают. Тот меня за ухо дернет, тот метит стрелой будто в глаз, а обиды большой не чинят – знать, им старшие заказали... Три дня, три ночи так крючили, а развязали – я сам не могу разогнуться: все жилки зашлись. Ломота-а!.. Один паренек тут пристал. Говорит: «Хочу в казаки. Коли я, говорит, тебе волю дам, ты возьмешь ли меня с собою?» Я ему говорю: «Нельзя взять. Казаки крещены». Он смеется. «Я так, говорит, хотел испытать, что ты скажешь. Иной бы соврал, чтобы волю добыть, а ты правду молвил. Так, стало, я тебе верить буду», И тут же пытает: «Когда я тебя на волю спущу, принесешь ли ты мне выкуп за ту послугу?» Говорю: «Принесу». Он время выждал, однажды ночью колодки мне сбил, веревку разрезал, рогатку снял, дал овчинный кожух, сапоги и коня привел. И ушел я по звездам... Прибрался к самому Яику-городку, да войти не смею. К рыбакам возле устья пристал. Говорят, что хозяйку и Мишку злодеи с собой увезли.

– Ну?! И Мишку?! – не выдержал Разин. – Куды ж они, дьяволы? Да на что им дите?!

– И я то не чаял! На что им казачка да малый!.. Других казаков увели, кто был с нами в походе, а семьи не тронули, нет, – все казачки, робята дома... Я света невзвидел! Каб знать, мне бы краше любая мука!.. Оделся я рыбаком – прямо в Астрахань. Время – весна. Ходил, бродил, нюхал – никак ничего не прознал, где их держат. Мидельцев тюремных видал, да ведь гол человек. Подарить бы приказных – дознаются разом. А нечем дарить!.. Прошка Зверев – пропойца там есть, воеводский сыщик – стречается раз и два. Того гляди схватит... Я затаился у верных людей, у стрельчихи вдовой. Прознал одно: сотник стрелецкий был Сидор Ковригин, что в Яицкий город за мной приезжал, он увез и Мишатку и Настю. Где сотник живет? Стал пытать и проведал, что сотник в Камышине нынче служит. Коня я проел. Решился: пешки во Камышин дойду... А тут слух, что ты вышел на Волгу. В верховья дороги нету. От воевод заставы стоят. Я между застав – и сюда...

– То и любо! – сказал Наумов. – Вышел в белый свет, а попал в родной дом!

Он обнял за плечи Федора.

– Кого же ты, Федор, хочешь себе под начало? – спросил Разин. – Хочешь, тебе слободских казаков отдам? Их сот пять прибралось – все больше черкасы...

– Прости, Тимофеич, – возразил Сукнин. – Я перво в Камышин пойду, Ковригина-сотника дознаваться. Ведь жена и дите у меня пропали! Их найду и тогда ворочусь.

– А как ты в Камышин пойдешь? Ведь тебя там схватят! – с насмешкой сказал Степан.

– А я, батька, купцом! Товаров каких прихвачу! Воротных там подарю кой-каким добришком...

Разин захохотал.

– Ну, ты скажешь ведь, Федор, как насмех!.. Да неужто мы не на Волге?! А ты – как в чужой стороне! Надо тебе – и бери Камышин. Подумаешь, город велик! Сот пять прихвати с собой казаков. Сотника стрелецкого призовешь к себе – будет без шапки стоять, бить поклоны. Не скажет – и шкуру дворянску с живого спускай! А Камышин нам надобен – не напрасно возьмешь!..

Сукнин ошалело глядел на Степана.

– Эх, батька! Сердце в тебе ведь какое, Степан Тимофеич! – растроганно вымолвил он наконец.

Два десятка разинцев, переодетые в кафтаны московских стрельцов, уже совсем вечером постучались в ворота Камышина. «Кто таковы?» – «Московские стрельцы вам в подмогу. Воры на Волге воруют. Нас голова Лопатин прислал у вас тут стоять».

Вызвали к воротам стрелецкого сотника.

– Ты, сударь, меня, мужика, прости. Голова тебя сам не ведал, как величают, – поклонился стрелецкий десятник.

– Чего же он мало прислал вас?

– Наше малое дело, ить он голова – ему ведать. В Царицыне много оставил да в Черный Яр послал сотни две...

– Дурак у вас голова, – рассердился сотник. – Наш Камышин ведь ключ к понизовью. Не дай бог, нас воры побьют, тогда и Царицын и Астрахань будут без хлеба!

– Нас не побьют, мы московски! – откликнулся стрелецкий десятник.

– Похвальбы в вас, московских, много! Идите. Утре вас по домам поселю, а покуда и тут, в караульной избе, заночуйте.

Их впустили в ворота. И едва наступил рассвет, как пятьсот казаков уже были в городе и сотник без шапки стоял перед Федором.

– Хозяйку твою и сына не я увез. Я Лушников, не Ковригин. Сидор Ковригин по воеводску указу сошел со своей сотней на низ, в Черный Яр. А я, сударь мой атаман, никого не обидел. Да ты хоть стрельцов спроси!

Федор спросил камышинских стрельцов, вызвал посадских. Про сотника не сказал худого никто.

– Ну, живи, коли так, – сказал Федор. – А буде измену какую затеешь, стрельцов сговаривать к худу учнешь – и побьют тебя насмерть.

Федор оставил в Камышине сотню своих казаков. Жители города выбрали между собой атамана и есаулов, обещались держать заставы, ловить воеводских подсыльщиков и давать обо всем уведом в Царицын.

Сукнин возвратился к Разину.

– Город взял, а своих не нашел, – сказал он.

– Беда боярам, когда ты по всем городам так пойдешь своих Настю с Мишаткой искать! Дорого воеводам дадутся казачьи семейки! – невесело усмехнулся Разин. – Что ж, теперь у тебя нетерпежка на Черный Яр?

– В Черный Яр я хочу, Тимофеич, – с угрюмым упорством сказал Сукнин.

– Нам с тобой по пути ныне, Федор. Поймали в степи гонцов к голове Лопатину от астраханского воеводы. Идут на нас сорок насадов. Я мыслю, должны они завтра дойти до Черного Яра. По Волге нам прежде них теперь не поспеть, а ты на конях ударь со степей по Черному Яру.

И тотчас Сукнин, Еремеев, Серебряков, Чикмаз с пушками выступили в конный поход.

В Царицыне Разин оставил «десятого казака», отобрав десятую часть казаков у каждого из своих есаулов.

Степан Тимофеевич, Василий Ус и Наумов вышли по Волге на многих стругах и челнах. Алеша Протакин и Боба конные двигались между Ахтубою и Волгой.

С самых времен царя Ивана Васильевича Нижняя Волга еще не видала такого большого войска. Атаман указал отоспаться, чтобы ночью идти и не жечь огней, потому что костры такого людного стана отразились бы заревом в темном ночном небе и дали заранее весть астраханцам...