Легкое поведение - Линда Джейвин

Куан покачал головой:

— Нет. Он мыслит по-старому. — Слуга погрузился в глубокую задумчивость. Когда он наконец заговорил, в его голосе зазвучало нечто похожее на страсть, чего Моррисон никогда от него не слышал: — Женщины тоже люди, а не рабы мужчин. Не их собственность.

— Очень прогрессивное мышление, Куан. Ты почерпнул это у миссионеров, не так ли?

— Древний мудрец Мо-цзы говорит о всеобщей любви, а Будда — о сострадании. Конфуций проповедовал jen — кажется, по-английски это называется «доброжелательность». Совсем не обязательно быть христианином, чтобы сказать о том, что женщина и мужчина равны.

— Это ты так считаешь. Но Тань Сытун, Кан Ювэй и другие, кто говорил о правах женщин, они сами признавали, что на них повлияли идеи христианства.

— Конфуций, Мо-цзы и Будда жили до Христа. Возможно, христиане взяли эти идеи у них.

— Может быть, — ответил Моррисон, но без убежденности. — Раз уж мы заговорили о реформаторах, я слышал, что набирает силу движение против династии Цин. Ты что-нибудь слышал об этом?

— Люди недовольны войной. Они говорят, что иностранные державы кромсают Китай, как мягкую дыню. Они…

Моррисон перебил его:

— Они полагают, что во всем виноват Старый Будда, не так ли?

Куан задумался.

— Не только в ней проблема.

— Если бы у Китая был здравомыслящий правитель, его суверенитет не оказался бы под угрозой, — заявил Моррисон, подводя итог разговору. Ему в голову пришла другая мысль. Он вернулся к тому, с чего начинали: — Итак, Ю-ти обучена читать и писать.

Куан настороженно кивнул, не зная, к чему клонит хозяин.

— И при этом муж отнимает у нее книги и перо.

— Да.

— Трагедия, ты не находишь?

— Да.

— Тогда почему женщина, обладающая привилегией читать и писать, не делает этого?

— Я не понимаю. — Куан нахмурился. — Возможно, мой английский…

— Нет, — ответил Моррисон. — Твой английский здесь ни при чем. Все дело в мисс Перкинс. Я и сам не понимаю. Почему она мне не пишет?

Какое-то время они оба молчали.

— Знаешь, Куан, — первым заговорил Моррисон, — очень плохо, что Ю-ти не вышла замуж за тебя.

— Так нельзя говорить. Вы знаете, что такое yuan fen. Мы говорим, что у двоих людей yuan fen либо есть, либо нет. Если yuan fen нет, они никогда не будут вместе. Это воля небес. Для Ю-ти yuan fen — быть с поваром.

Что-то в лице Куана подсказало Моррисону, что лучше не развивать эту тему. К тому же, как бы между прочим заговорив о Мэй, он, сам того не желая, погрузился в хаос собственных растрепанных чувств.

Вечером третьего дня в Пекин вернулся Дюма и сразу нанес визит другу. Моррисон тепло приветствовал его и пригласил остаться на обед.

За чашкой цейлонского чая с бисквитами мужчины обменивались новостями и сплетнями. Моррисону не терпелось поделиться с коллегой своими мыслями о последних преступлениях Грейнджера против журналистики:

— Он, не моргнув глазом, убеждает всех в том, что русские стоят насмерть в Порт-Артуре, а уже в следующую минуту заявляет, что они вот-вот сдадутся.

— Восхищаюсь этим парнем, — сказал Дюма. — Согласись, непросто противоречить самому себе в столь непринужденной манере.

— Разумеется, я не дал хода его репортажу. После этого он имел наглость обратиться ко мне с просьбой ссудить ему пятьсот фунтов. Уверен, эти деньги пошли бы на сифилитическую американскую шлюху из борделя Мод, с которой, как я понимаю, он теперь сожительствует. Определенно, секс или сифилис повредили его мозг. Конечно, я отказал.

— Правильно сделал, — одобрил Дюма, размешивая в чашке кусковой сахар. — Я тебе говорил, что моя жена села на пароход? Скоро она вернется в Китай.

— Нервничаешь?

Дюма отщипнул кусок бисквита:

— Не сомневаюсь, что она воспользуется моим раскаянием самым неблагоприятным образом.

— Например?

— Например, начнет пилить меня из-за моего веса. Но я буду сопротивляться, по крайней мере на этот счет. В сущности, какое значение имеет мой вес? Она же не бросит меня из-за пивного брюха, во всяком случае пока не узнает, что оно трется о другую женщину. — Он с вызовом впился в бисквит. — А… вот о чем я хотел тебя спросить. Я слышал, «Таймс» отправила освещать войну знаменитого военного корреспондента Лайонела Джеймса. Как он поживает?

— Думаю, хорошо, хотя японцы пока не согласились на его план.

— Что за план?

— Отправить в море корабль с беспроводной связью, который транслировал бы новости прямо с театра боевых действий. Такого еще никогда не было. Представь себе — Джеймс как очевидец морского сражения тут же отсылает репортаж, и на следующий день его печатают на другом конце земного шара.

Дюма покачал головой:

— Просто чудеса. Но ему не обойтись без сотрудничества с японцами. А они гарантируют ему безопасное плавание, как ты думаешь?

— Трудно сказать. Я не слишком оптимистичен. Думаю, японское правительство и руководство флота будут не в восторге от того, что его репортажи пойдут без их цензуры.

— Значит, ему будут чинить препятствия, — заметил Дюма.

— Совсем не обязательно.

— Ты когда-нибудь встречался с ним?

— Да. В Лондоне.

— Ну и как он тебе?

— Серьезный, своевольный, упрямый, — ответил Моррисон.

— Не могу понять, это комплимент или упрек?

— Мне действительно нравится Джеймс. Но приведу тебе один пример. Когда мы встретились в Лондоне, я попросил его сводить меня в театр. Я надеялся увидеть какой-нибудь веселый спектакль, желательно с музыкой и танцами. Он привел меня на серьезную пьесу об умирающих королях. Потом он сказал, что из уважения к моей персоне выбрал именно такую постановку.

— Похоже, мне повезло, что я еще не достиг такой степени респектабельности, и можно не бояться столь экстравагантных выходок, — заметил Дюма.

— Вот именно. В этом весь Джеймс — он серьезен не только в цели, но и во вкусах. Я уверен, он будет стучаться в каждую дверь — и вышибет каждую дверь, если будет нужно, — но своего добьется. — До Моррисона вдруг дошло, что ему самому стоит поучиться этому. — Ну а у тебя какие планы? Ты возвращаешься в Тяньцзинь?

— Нет, задержусь здесь. Не возражаешь?

— Ни в коем случае, — ответил Моррисон. — Просто я здесь уже четыре дня. И начинаю беспокоиться о надежности почты. Думал, может быть, ты доставишь мисс Перкинс мое письмо.

— Я слышал, что Джеймсон уезжает в Тяньцзинь сегодня вечером. Ты можешь отправить с ним.

— Джеймсон? Этот проспиртованный гомункулус? Ты разве не помнишь, что он сорвал мне ланч с мисс Перкинс, когда она была в Пекине?