Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Александр Алексеевич Другов

мне, собственно, все равно, как его зовут. Тут был один старичок, он приглядывал за этим антикварным магазином. По-моему, Габриэль. Я хотел кое-что купить, и он обещал сегодня быть на месте.

По глазам видно, как собеседница размышляет, стоит ли заводить разговор или захлопнуть дверь перед моим носом. Чтобы подтолкнуть этот процесс в нужном для российской разведки направлении, напрягаюсь и изображаю всем своим видом сложную смесь абсолютной честности на грани идиотизма, доброты, близкой к бесхребетной мягкотелости, и проникновенной нежности, не переходящей, однако, границ мещанской добродетели.

Судя по всему, мне это удается. Женщина, наконец, улыбается:

— Тот старичок, о котором вы спрашиваете, мсье, сейчас живет вон в том доме с зелеными ставнями. Его зовут мсье Габриэль. В том же доме раньше жил бедный мсье Лоран. Теперь его место в магазине занял Габриэль. Обычно в девять часов он выходит из дома, делает покупки, а в десять уже в магазине. Знаете…

Ст трескотни консьержки у меня начинает гудеть голова. А женщина только вошла во вкус, и остановить ее уже невозможно. Но тут она завершает фразу, и мне кажется, что я ослышался:

— Знаете, к нему сегодня утром уже приходил какой-то мужчина. Он ждал мсье Габриэля перед открытием не меньше двадцати минут. Ну, может, минут пятнадцать. Сидел и курил в машине. Они вместе вошли в магазин, так что; наверное, за разговором с ним мсье Габриэль не перевернул табличку на двери. Этот мужчина совсем недавно уехал. Зайдите к Габриэлю в магазин, чтобы не ждать попусту. Там наверняка открыто.

Возникает пауза. Я напряженно соображаю, скосив глаза на белый крашеный косяк двери, женщина выжидающе смотрит на меня. Затем решаю подстелить немного соломы на место падения, которое при сложившихся обстоятельствах представляется неизбежным.

— Да уж, схожу. А то мне сегодня улетать к себе в Америку, в Вашингтон, и я хотел купить кое-какие вещицы. На память о Париже.

Женщина не сможет определить русский акцент в моем французском. И когда полиция станет ее допрашивать, она расскажет о странном американце, который заходил в магазин и который скорее всего уже покинул Францию.

А в том, что полиция скоро будет здесь, остается все меньше сомнений. Я шагаю к магазину, на ходу прикидывая, что за посетитель мог с утра пораньше навестить мсье Габриэля. Выводы получаются самые мрачные.

На стук в дверь с толстым волнистым стеклом и ажурной кованой решеткой никто не откликается. Тишина в магазине кажется все более зловещей, хотя, правду сказать, через такую дверь я не услышал бы и шума веселой вечеринки с дракой и битьем посуды. Сквозь стекло заставленной какими-то куклами и граммофонами витрины почти ничего не видно. Вздохнув, нажимаю ручку. В ответ замок мягко щелкает и дверь неслышно отворяется.

Теперь, когда путь открыт, мне больше всего хочется повернуться и уйти. Это было бы благоразумней со всех точек зрения. Но через плечо замечаю переполненный любопытством взгляд консьержки. Не в моих правилах отступать под взглядом женских глаз. Тем более что она может очень скоро донесли на меня в полицию. Ну ладно, с богом. Посылаю консьержке несколько натянутую улыбку и вхожу в дом.

Пустой и темный торговый зал, короткий коридор, закрытая дверь в небольшой кабинет. Не раздумывая, достаю платок, оборачиваю им ручку и открываю дверь. В кабинете на полу, неудобно скрючившись и уставив взгляд под низкий резной стол, лежит мсье Габриэль.

* * *

Дружба с нашим агентом Лораном стала для Габриэля фатальной. Кровь на голове старика уже стала подсыхать, и сквозь слипшиеся редкие седые волосы почти не видно места, где он ударился об угол стола. Хозяев этого магазина смерть настигает неожиданно и оставляет массу вопросов.

Вопрос первый: если гость провел у Габриэля в магазине не меньше часа, тот наверняка угощал его чаем или кофе. Да, правильно, кофейник еще теплый. Но чашек на столе нет. Кто их вымыл и убрал в буфет? Сам Габриэль? Нет, не Габриэль, а тот, кто сдвинул кресло. И сдвинул уже после смерти старика. Оно стоит так, что Габриэль никак не мог упасть в узкое пространство, ограниченное низким столиком, креслом и диваном.

Мне надо убираться отсюда как можно скорее, но я стою над бедным Габриэлем. Непривычное чувство жалости не мешает мне со злобной мстительностью просчитывать дальнейшие шаги. Мои коллеги далеко не ангелы, и никому из мало-мальски понимающих нашу профессию людей не пришло бы в голову даже ставить так вопрос. Более того, людям нашего рода занятий то и дело приходится наносить вред другим. Кто-то из нас правильно понимает цели, во имя которых это делается, кто-то нет. Но убивать стариков — не наша профессия, и я отказываюсь понимать тех, кто занимается подобным. А в этом деле уничтожены уже двое вставших на пути неизвестно кого. Сначала Турчин, теперь Габриель. О попытке, сделанной в Москве в отношении меня говорить не будем. Кроме того, я не такой уж и старый и беззащитный. Короче говоря, происходящее начинает задевать меня лично.

Хотя бы тем, что разрушает жалкие остатки моих представлений о справедливом устройстве мира.

Пока мир несовершенен и существуют разведки, шпионам следует помнить о полученных заданиях. Окинув комнату взглядом, чертыхаюсь сквозь зубы. Увешанная фотографиями стена. Письменный стол, низенький резной столик, настенный буфет, бюро светлого дерева с массой ящичков и еще картотечный шкаф. Искать здесь что-либо, а конкретно бумаги Лорана, чистейшее безумие. Для очистки совести заглядываю в стол и бюро. Фотографии картин и бронзовых фигур, каталоги, конверты. Чтобы просмотреть все это… Еще какие-то фото. Здесь наверняка не один раз копались до меня. Если что и было, то исчезло.

Фотографии на стене. В них есть что-то нелогичное. Что? Политики, актеры, неизвестные мне лица. Дарственные надписи на представительских фото, которые дают мгновенное представление об уровне связей хозяина кабинета. Лоран с Завадской. Это единственное личное фото. Почему оно здесь? Тонкая рамка и широкое паспарту, окаймляющее изображение. Лоран и Завадская стоят у портрета, с которого улыбается прелестная молодая женщина. Типичный, чистейший Грез. Это они, наверное, на аукционе. Скорее всего…

Чистейший Грез! Зачем Лоран говорил это Турчину? Просто так? Не может быть. Снимаю фотографию со стены — сзади она, как обычно, закрыта куском сероватого картона, который удерживают тонкие вороненые шпильки. Аккуратно раскрепив картон, вынимаю его вместе с фотографией. И понимаю, что не ошибся. Широкое паспарту закрывало большие поля фото. Слева от Лорана и Завадской — ничего существенного, чья-то спина, половина лица с некрасиво вытаращенным глазом, подрамник с картиной и рука