Стальной Лабиринт - Александр Зорич

Нина выдержала свинцовую паузу.

— В общем, он меня бросил. Был громкий и некрасивый скандал. Всем было стыдно и горько. А мне — больше всех. Особенно было стыдно перед Альбертом и его родителями, которые всегда относились ко мне как к дочери…

Растову показалось, что он смог почувствовать тысячекратно преуменьшенный укол той боли, что делала взгляд карих глаз Нины таким запоминающимся.

— …Костя, представь, обо мне говорила вся гребаная Москва! Я имею в виду, конечно, Москву нашего с тобой круга… Все моралисты и моралистки, все климактерички и начинающие импотенты, распираемые сознанием своей нравственной чистоты и правоты, на моей репутации оттоптались… И старые толстоногие сплетницы, и молодые языкатые твари, которым всегда кажется, что такое может произойти с кем угодно, но только не с ними, такими защищенными и морально совершенными. Плюс женские журналы, плюс газеты… Меня даже несколько раз приглашали на ток-шоу, на канал «Первый женский». Я, конечно, не пошла… Еще не хватало!

— Прямо «Анна Каренина», — смущенный ливневой какой-то, но и по-грозовому освежающей, внезапной откровенностью Нины, Константин брякнул первое, что легло на язык.

— Ну да, Каренина… Напополам с Эммой Бовари. Но, в отличие от двух упомянутых страдалиц, я осталась жива! И смогла извлечь из всего этого утомительного ада уроки… — Нина поглядела на потолок, как будто там, этажом выше, над нарисованными а-ля итальянский Ренессанс респектабельными облаками сидел и ужинал сам Господь Бог.

Вдруг Константина осенило:

— Так из-за этой истории ты здесь, на Грозном? Потому что тебя здесь никто не знает? Сбежала? Искала одиночества?

— Ну, примерно. Это если очень сильно все упростить… Но хватит про меня! — с натужной легкостью сказала Нина. — Ведь у нас есть ты! Расскажи же мне без утайки, почему развелся ты!

— У меня все неинтересно, Нинок. Обыденно даже, — Растов опустил глаза. — Я женился на польской студентке, исключительно по глупости. Она даже по-русски не говорила! Единственным ее неоспоримым достоинством была красивая белая жопа, составляющая контраст с очень тонкой талией. Прошу прощенья за солдатскую прямоту. — Растов улыбнулся, а Нина, как сообщница, улыбнулась ему в ответ: мол, мы же взрослые люди, нас жопой не напугать.

— А развелся я потому, — продолжал Растов, — что за девять месяцев брака так и не смог понять, зачем, собственно, женился. Беата была меня сильно младше, она с утра до ночи слушала группы, состоящие из пяти-шести внезапно запевших после продюсерской постели смазливеньких особ, сосала леденцы, а по вечерам смотрела мультсериалы, где все такие, знаешь, глазастые. Какая-то там «Последняя фантазия», что ли… Или «Небесный линкор „Орел“»… По выходным она хотела ходить на дискотеки, и чтобы все время на разные. Считала, что идеальная работа для женщины — это косметолог, ну или аниматор в курортном отеле… Когда я приходил с ночного дежурства, она просыпалась, включала свет и на полную мощность врубала музыку. Ей казалось, мне срочно надо развлечений. Пиво приносила, начинала тут же его сама пить… А мне надо было только бутерброд с сыром, чай с лимоном — и носом в подушку… Да чтобы побыстрее.

— Иными словами, она у тебя была совсем тупая? — Нина посмотрела на Растова с сестринским сочувствием.

— Ну как бы да. Но главное даже не в этом… Тупая — это можно терпеть. Главное в том, что Беата — она была недобрая какая-то… Все время со всеми вокруг дралась, ругалась, собачилась, на всех имела зуб, с соседями у нее была вообще бесконечная война без шансов на перемирие, с бабами из группы в институте — просто до потасовок в туалете доходило. Два раза ее вообще в полицию забирали — на Каталине полиция — то она, понимаешь, витрину разбила, то какой-то старушке в лифте по башке своей сумкой загадала, когда та ей сделала замечание, что она в лифте курит… Нина, милая, ты извини, что я ругаю при тебе другую женщину, я осознаю, что это не делает мне чести как мужику, но… Но, честно говоря, ты первый человек в Галактике, который спросил меня, по какой причине я развелся.

Нина поглядела на Константина удивленно. Словно хотела спросить: «Неужели первый? А как же мама? А отец?» Но не спросила.

— Не переживай о ерунде… Я при тебе тоже много кого планирую обругать. — Нина хмыкнула и обвела пустынный зал ресторана веселым от вина взглядом, как бы намекая, что не прочь сделать такие встречи регулярными.

— Ты знаешь… Не знаю, как я тебя… Но ты меня своим рассказом…

— Шокировала?

— Нет.

— Расстроила? — На лице Нины прочитывалась тревога.

— Нет… Ужасно… Ужасно удивила, — наконец сформулировал Константин, закусывая новопринесенный официантом коньяк полумесяцем местного краснотелого лайма.

— Чем удивила? Тем, что развелась?

— Нет… Тем, что где-то в мире… существует человек, который… способен тебя бросить!

— Ты серьезно? — Нина поглядела на Константина с мольбой, мол, пожалуйста, очень нужно сказанное подтвердить.

— Серьезно, да. Ты же знаешь, я не враль. Оно иногда и нужно соврать — а не умею… Так что пользуйся, Нинок.

Нина улыбнулась. И Растову показалось, этой улыбкой она его как будто обняла.

Заказ все задерживался — в ресторане вырубилось электричество, — и Растов подозвал официанта, попросил повторить.

— Раз уж не кормят, надо хотя бы выпить! — прокомментировал он.

И, уже над повторенным, а потом еще дважды повторенным, они с Ниной болтали до самой полуночи, пока метродотель, непривычный к столичным посиделкам до утра, не выпроводил ненасытную парочку, действуя то увещеваниями, то мягким шантажом с туманными намеками на явление военного патруля.

Выкатившись из «Дельфина», Растов с Ниной еще долго откровенничали в сквере под россыпью мохнатых инопланетных звезд, благо следующий день у обоих был выходным.

Обсуждали, конечно, и исчезновение Кеши, которое, к изумлению Растова, опечалило Нину даже больше, чем его самого.

Между тем, из рассказа Нины следовало, что никакого «взрослого» романа — с чувствами, преодолением и болью — между Ниной и Кешей никогда не было. По крайней мере, в оптике Нины, хотя малоопытный в амурных делах Кеша упорно считал эту многословную с нервными объятиями школьную дружбу прологом «к чему-то большему». И хотя шли годы, а «большее» тенденций к наступлению не проявляло, Кеша на сдавался и продолжал «считать»…

— Ты знаешь, я ему несколько раз говорила, чтобы ни на что не рассчитывал. И писала даже. Что у нас просто дружба… Что дружба между женщиной и мужчиной — это тоже здорово… И что у меня вообще-то есть другой парень, из нашего мотоклуба, что его зовут Рудик. Но Иннокентий… ты же его знаешь… Он был такой… весь в фантазиях! Он думал, это с моей стороны и есть то самое «милое кокетство», про которое он читал у Пушкина и Тургенева…

Константин кивнул. Да, в этой характеристике он узнавал младшего брата!

Вдруг он как наяву увидел перед собой колючий Кешин взгляд, его улыбку, какую-то вечно извиняющуюся, его профиль с крупной родинкой над верхней губой. «Неужто когда-нибудь еще свидимся? Или уже никогда?»

Да, он по-прежнему не чувствовал с Кешей той нутряной, животной близости, которую вроде бы подразумевает кровное родство.

Да, Кеша — он словно был отделен от всех окружающих особым непроницаемым коконом из неведомого материала. (Что уж говорить о Константине, если даже Марии Ивановне прикосновения к этому мягко посверкивающему кокону давались с некоторым душевным трудом!) И все же Константин скучал по брату. Скучал.

— Когда Кеша во второй раз пропал, я не удивился, — признался Растов. — И я, кстати, думаю, что он в самом деле, наяву, улетел к тем инопланетянам-«ферзям», которые его охмуряли во время первого похищения, возле горы Учан-Кая… Уверен, это не выдумка, не галлюцинация была… И теперь ему там, среди «ферзей», хорошо.

Нина, которая сидела на лавочке, уперев локти в колени и положив на ладони подбородок, утвердительно качнула своими прямыми и длинными ресницами-щеточками — дескать, согласна.

Потом, с необъятными хмельными паузами, обсуждали отцов и матерей.

Нина, которая, конечно, успела хорошенечко набраться, поведала Растову о том, как тяжело пришлось ей в приемной семье после гибели родителей. И как невыносимо это было — в школьные и студенческие годы — сохранять видимость душевного благополучия.

Тут уже и Растов открыл ей страшную тайну своей неширокой души: ведь он и сам никогда особенно не любил своих мать и отца.

— Хоть я и знаю, что говорить и чувствовать так — большой грех, — добавил Константин.

— Грех? Почему это еще? Ты же не обязан всех любить! Даже если и не всех, а кого-то одного. Даже если этот «кто-то» сделал тебе много добра… Потому что сердцу не прикажешь. И любовь — она как беременность: или она есть, или ее нет! — страстно воскликнула Нина. — И я, кстати, тоже любить кого-либо не обязана. И никто не обязан… Это закон жизни, понимаешь? Но это не значит, что не надо быть благодарным или, там, помогать.