Орфей - Николай Полунин

Некий Центр социопсихологических исследований при Академии (РАН) убедительно прглашал (пропуск для ФИО) принять участие в проекте «XXI век глазами творческой интеллигенции России». Сулились симпозиумы, международные конференции и выезды на аналогичные мероприятия за рубеж. Приятель повертел приглашение, недоуменно наморщил лоб. «Странно, я не видел, чтобы лежало, ничего не могу сказать. Сходи, если хочешь». Второй человек, неизвестный, настоятельно советовал сходить. «Я слышал об этом Центре, мощная фирма, солидной поддержкой пользуется, за ней чуть ли не ОНЭКСИМбанк, их обещания — не ветер, попробуйте, не пожалеете».

Он взял приглашение и пошел. Творческая интеллигенция России, как же! Его глазами специалисты хотят заглянуть в следующее тысячелетие! Новое светлое здание в районе Михайловских проездов, с широкими окнами, просторными коридорами и, что немаловажно, дешевым буфетом, ему очень понравилось. К соседству Центра социопсихологических исследований со знаменитой Соловьевской больницей, «Соловьевкой», в просторечье именуемой «Канатчиковой дачей», он отнесся иронически. Ему понравились заявленные на доске внизу темы публичных докладов и открытых коллоквиумов, хотя перед специальной терминологией он, конечно, пасовал. Однако как звучали названия! «Владимир Высоцкий, Андрей Миронов, Виктор Цой, Улаф Пальме, Джон Леннон. Незавершенный гештальт как прогрессирующее явление урбанического социума. Технологическая цивилизация влияет на роковое предопределение судьбы?» Он так и не узнал, что специальное ответвление психологии, в основном западной, так и называемое — гештальт-психология — в основу психической деятельности людей ставит целостные психообразования, гештальты. «Незавершенный гештальт» обозначает отношение к чужой незавершенности, например, резко оборванную яркую жизнь, образ, от которого ожидали непременного продолжения. Лишь с чисто профессиональной завистью он отметил, как в трех фразах выстроена целая интрига, с беспроигрышной завязкой (имена, что на слуху), тайной (малоизвестный термин, но за ним явно что-то серьезное) и открытым концом, дозволяющим не двойственное даже, а множественное прочтение («роковое», «судьба», мистический знак вопроса). Понравилась теплая атмосфера, персональное к нему внимание. Те, кто с ним беседовал, явно имели представление о его творчестве. Сам-то он и словосочетание «мое творчество» стеснялся употреблять. Приятное удивление сопутствовало самому факту: во времена, когда страну трясет и выжимает в карманы нуворишей последние газонефтедоллары, у кого-то находится желание и возможность печься и о нас, грешных.

Ему пояснили, что названный в приглашении проект ориентирован прежде всего на индивидуальную работу с каждым привлекаемым. Творческая личность, сказали, это практически всегда интраверт, обращенный внутрь себя, да-да, представьте, даже шоу-звезды, чья вся жизнь, кажется, проходит под софитами, с точки зрения психолога — люди интравертные, им, бедненьким, зачастую очень нелегко, потому и срывы, и все эти печальные истории с наркотиками, алкоголизмом, сломанными семьями, оборванными жизнями…

С некоторым недоумением он согласился на предложенные условия. Для начала, сказали ему, не откажитесь пройти некоторые тесты. Имеется некий апробированный комплекс, сказали, отработанная система. Лучше, если работа будет проходить в специальном филиале одного из исследовательских институтов.

В светлом здании ЦСПИ больше не бывал. Возле подъезда в обговоренные дни в точный послеобеденный час, чтобы он успевал утром отработать свои страницы, стала останавливаться машина с шофером. Вопросники и тесты, предлагавшиеся ему, пока касались только его самого, истории написания им того или иного произведения (удивился), просили дать возможность познакомиться с неопубликованными (удивился еще сильнее, кое-что принес; рассказ «Постскриптум» — с учительницей из Хабаровска — не дали ему забыть — показывать не стал), была серия собеседований, посвященных выбору им той или иной темы. «По обещаемым гонорарным ставкам!» — отшутился он. «Ну, за этим дело не станет», — не то полушутя, не то полусерьезно отвечали ему. Все беседы проходили в самом доброжелательном ключе, и пока ему было только интересно.

А вот его Тогда продолжилось самым поразительным образом. Как-то ему потребовалась некая бумажка с его прежнего места жительства. Бог весть какая и Бог весть для представления куда — мало ли в современной жизни этих бумажек. Из ДЭЗа, где получал бумажку, он заглянул во двор того дома, в котором жил когда-то в квартире с пропадающим соседом. Того и сейчас не было дома, клеенчатую дверь, видевшую обеих бывших жен, никто не отворил. Зато было кое-что другое. Широкое межкорпусное пространство теперь не пустовало. В столице каждая пядь — золотая. Причудливое строение, состоящее, кажется, из сплошных углов и перетекающих друг в друга плоскостей, солидно уселось там, где гоняли мяч пацаны и резались на своих картонках безвредные пенсионеры-доминошники. С зами раннем сердца, узнавая буквально до детали, он обошел здание вокруг. Мягкие перекаты красноасфальтных заездов на месте овражков, лауны на месте вечных стихийных помоек. Тенты летнего кафе при входе. Справа, как и было написано. Здесь Симеон будет отстреливаться от гопников, когда его «сдадут» продавшиеся милиционеры. А вон там его убьют. Все правильно, на стоянке. Вот и стоянка, и машин битком. А здесь запихнут в голубую «Мазду» Жанну и увезут, и она пропадет навсегда. Последней каплей явилось название воцарившегося на прежде бесхозном месте, а теперь центре культурного отдыха… чего? Ну конечно же, кабака! Он и не думал, что увидеть свою непостижимо овеществленную фантазию, выдумку — это так жутко. Ни грамма самодовольного чувства: «Вот это я!..» Только страх. Жуть. Сюрреалистическая какая-то. Дома сорвал с полки яркий том. («Ночные бабочки сгорают быстро», целлофанированный переплет, 359 стр., шитый блок. Страницы 322–329, описание драки у ресторанного комплекса, новоотстроенного, принадлежащего «большому авторитету» через лестницу подставных лиц, среди которых один известный эстрадный певец и один телеведущий популярной программы-шоу.) Опять все так. На том самом месте. А название и придумывать не пришлось. Глядя из своего — Тогда — окна на обширный пустырь между домами и описывая несуществующий — опять-таки Тогда — ресторан, он услышал от соседей сверху, где на всю мощь работал телевизор, голос Юрия Сенкевича: «Путешествие по Италии мы с вами начнем с легендарного города Ромео и Джульетты — с древней Вероны…» Слова совпали со строкой, где нужно было упомянуть вывеску. Он вписал, не вдумываясь. В таких мелочах можно было не задаваться мотивировкой, откуда взялось экзотическое название. Их пруд пруди в Москве, экзотических, экстравагантных, заковыристых, повторяющихся, дурацких и каких угодно. «Ночные бабочки…» — первая его большая книжка. А вот что, кроме звучности слова, заставило реальных хозяев, кто уж они там, Бог с ними, выбрать своему шикарному заведению имя тысячелетнего города близ альпийского озера Гарда?

Проще всего было зайти, расположиться в баре и непринужденно поинтересоваться между порциями «Мартеля». Он не решился. Можно было попробовать узнать что-то в окружающих домах, где он многих помнил и его должны были помнить. Да у соседа своего бывшего, с тем к нему и пошел, а не по каким-то сентиментальным воспоминаниям. Но соседа не оказалось, и он, вздохнув облегченно, быстро покинул этот район, стараясь не попасться на глаза никому, кто мог бы его узнать.

Он отлично помнил, с кого писал Симеона по кличке Чокнутый и сестру его, добрую и бестолковую потаскушку Жанну. И заделанного под цемент милицейского начальника. И авторитета Герасима, которого раздавили асфальтовым катком. Сидя над своей зеленой тетрадкой, он в довершение ко всему вспомнил, что Деда — главного, тайного и самого безжалостного мафиози — срисовывал с пожилого мужчины из соседнего подъезда. Старик выгуливал на пустыре тоже старого уродливого пса. Они сторонились остальных собачников. Когда пес умер, старик похоронил его там же, долго стоял над маленьким холмиком и, кажется, плакал. Потом как-то незаметно умер и сам. На похороны собирали, у старика никого не было.

Загибая пальцы, еще и еще раз вспоминая и подсчитывая, он, сидящий над тетрадкой для занесения причинно-следственных казусов своей жизни, убеждался: старик умер именно в тот месяц, когда там, в «крутом» романе, справедливость настигла и Деда.

В «Ночных бабочках…» вообще в конце торжествовали справедливость, дружба, любовь и добро. Как полагается. Суровая мужская дружба, проверенная в боях. Любовь, спасенная среди смертельных опасностей. Добро с хорошо тренированными кулаками. Пьеса на злобу дня, каким бы мрачным каламбуром это ни звучало, разыгранная актерами по его велению. От театрального действа ее отличало то, что эти актеры не снимут после спектакля грим, не разойдутся глубоким вечером по домам. Раз запущенная, она будет длиться и длиться, существовать, безотносительно, прочтет ее кто-то или она затеряется в библиотечной пыли. Но она уже есть и оттуда протягивает щупальца сюда.