Мой полицейский - Бетан Робертс

наблюдая, как движутся мускулы его руки, когда он подносит к губам пинту бледного мягкого напитка.

Только я глотнула джин с тоником, как Том наклонился ко мне и сказал:

– Пойдем куда-нибудь еще? Я подумал, возможно…

– Я еще не допила, – возразила я. – Как Сильви?

Я хотела, чтобы разговор не касался тебя, Патрик. Я не хотела знать, почему ты был в Лондоне и что ты там делал.

Том допил пинту и поставил стакан на стойку.

– Пойдем, – сказал он. – Здесь не получится поговорить.

Я смотрела, как он уходит. Он не оглядывался и не ждал меня на пороге. Он просто сказал о своих желаниях и ушел. Я проглотила остаток джина с тоником. Холодная волна алкоголя пронеслась по моим внутренностям.

Я не понимала, в какой ярости была, пока не вышла на улицу и не увидела Тома. Но через секунду все внутри сжалось, и мое дыхание участилось. Я почувствовала, как рука напряглась, дернулась, и я знала, что если я сейчас не закричу, то, скорее всего, ударю его. Я остановилась и крикнула:

– Что, черт возьми, с тобой не так?

Том удивленно уставился на меня блестящими глазами.

– Разве мы не можем выпить как нормальная пара?

Он посмотрел вверх и вниз по улице. Я знала, что прохожие смотрят на меня и думают: «Рыжая. Они все одинаковые». Но было уже слишком поздно.

– Марион…

– Все, что я хочу, – это побыть с тобой наедине! Неужели я так много прошу? Все это делают!

Последовала долгая пауза. Мои плечи все еще были неподвижны, но рука расслабилась. Я понимала, что должна извиниться, но боялась, что если открою рот, то разревусь.

Том сделал шаг вперед, схватил меня за голову руками и поцеловал в губы.

Теперь, оглядываясь назад, я думаю: неужели он сделал это только для того, чтобы заставить меня замолчать? Чтобы предотвратить дальнейшее публичное унижение? В конце концов, он был полицейским, хоть и находился на испытательном сроке, и, вероятно, не воспринимался всерьез местным криминалом. Но тогда эта мысль не приходила мне в голову. Я была так удивлена, когда почувствовала губы Тома на своих – так внезапно, так настойчиво, – что ни о чем не думала. И это было такое облегчение, Патрик, просто почувствовать перемену. Позволить себе раствориться, как в таких случаях говорят, в поцелуе. И это было похоже на таяние. Освобождение. Это скольжение по ощущениям чужой плоти.

После этого мы мало говорили. Просто, обнявшись, гуляли по набережной под порывами морского ветра. В темноте я могла разглядеть белые вершины волн: поднимающиеся, перекатывающиеся, распадающиеся. Мальчики на мотоциклах мчались по Марин Драйв[30], давая мне повод крепче прижиматься к Тому каждый раз, когда кто-то проезжал мимо. Я понятия не имела, куда мы идем, даже не думала о нашем направлении. Достаточно было прогуляться вечером с Томом, мимо перевернутых рыбацких лодок на берегу, подальше от яркого шума пирса, в сторону Кемптауна[31]. Том больше не целовал меня, но я иногда позволяла своей голове опереться на его плечо, пока мы шли. Тогда я была очень благодарна тебе, Патрик. Я даже подумала, что, может быть, ты уехал намеренно, чтобы дать нам немного побыть вдвоем. Должно быть, ты сказал ему: «Отведи Марион куда-нибудь. И, бога ради, поцелуй ее наконец!».

Я почти не замечала, куда мы идем, пока мы не добрались до Чичестер-Террас[32]. На широких тротуарах было тихо и пусто. Это место не изменилось с тех пор, как ты уехал: тихая солидная улица, где глянцевые двери отделены от тротуара. У каждой из них имеются пара крепких дорических колонн и лестница из черно-белой плитки. Медные молотки на этой улице сияющие и единообразные. Каждый фасад чисто белый, покрыт блестящей штукатуркой, а перила ровные и без сколов. В высоких окнах отражаются уличные фонари и редкие пробки на дорогах. Чичестер-Террас величественна, но сдержанна, без надменности Сассекс-сквер или Льюис-Крисент.

Том остановился и полез в карман.

– Разве это не?..

Он кивнул.

– Дом Патрика.

Он помахал связкой ключей перед моим лицом, быстро рассмеялся и вскочил по ступенькам к твоей входной двери.

Я последовала за ним, мои туфли издали приятный легкий звук, когда я прошла по плитке. Том открыл огромную дверь, и она заскользила по толстому ковру, показав коридор, оклеенный темно-желтыми обоями с узором из золотых трилистников, и красную ковровую дорожку, ведущую прямо вверх по лестнице.

– Том, что происходит?

Том приложил палец к губам и поманил меня наверх. На лестничной площадке второго этажа он остановился и долго возился с ключами. Перед нами была белая дверь, сбоку которой висела небольшая табличка с именами в золотой рамке: П. Ф. Хэзлвуд. Твоя дверь. Мы были возле твоей двери, и ключи были у Тома.

К тому моменту во рту пересохло, а сердце колотилось в груди.

– Том, – начала я снова, но он уже открыл дверь, и мы оказались в твоей квартире.

Он позволил двери закрыться, не зажигая свет, и в какой-то момент я подумала, что ты все-таки там, и Том сейчас закричит: «Сюрприз!», а ты, моргая, выйдешь в коридор. Ты, конечно, будешь шокирован, но быстро возьмешь себя в руки и станешь тем обычным добрым человеком, предлагающим напитки и приветствующим нас. Мы будем разговаривать до рассвета, сидя на стульях, и слушать благодарности. Но, кроме дыхания Тома, ничего не было слышно. Я стояла в темноте, и моя кожа покрылась мурашками, когда я почувствовала, что Том приближается ко мне.

– Его здесь нет? – прошептала я.

– Нет, – сказал Том. – Здесь только мы.

В первый раз, когда Том поцеловал меня, он так сильно прижался губами к моим, что я почувствовала его зубы; на этот раз его губы были мягче. Я просто протянула руку, чтобы обнять его за шею, когда он отстранился и включил свет.

Его глаза были очень голубыми и серьезными. Он смотрел на меня так долго в твоем коридоре, и я купалась в напряжении этого взгляда. Я хотела лечь и заснуть в нем, Патрик.

Затем он усмехнулся.

– Ты должна взглянуть на это, – сказал он. – Ну давай же. Я тебе покажу.

Я в изумлении последовала за ним. Мое тело все еще было одурманено этими взглядом, этими поцелуями. Помню, что в твоей квартире было очень тепло. Уже тогда у тебя было центральное отопление, и мне пришлось снять пальто и кардиган из ангоры. Радиаторы гудели и тикали, горячие настолько, что могли обжечь.

Первой остановкой была огромная гостиная, разумеется. Эта комната казалась больше, чем